Александр Мильштейн много лет назад покинул родной Харьков, переехал в Германию и уже в эмиграции получил известность как талантливый русскоязычный писатель. Казалось бы, какое отношение он имеет к изобразительному искусству? До недавнего времени это отношение исчерпывалось дружбой с художниками, которые не раз становились еще и персонажами прозы Мильштейна. И вот совсем недавно ситуация кардинально изменилась. Вернее, изменился сам Александр Мильштейн, который неожиданно для окружающих и себя самого в довольно зрелом возрасте вдруг стал рисовать. При этом рисование постепенно из забавного хобби превратилось в одно из главных призваний Александра. Рисунки Мильштейна, выполненные в различных медиа, обладают совершенно уникальной экспрессией и языком и собирают восторженные отзывы и «лайки» от ведущих современных художников и искусствоведов. В этом году Александр впервые за много лет посетил Украину – он приехал в качестве почетного гостя на Книжный Арсенал, а заодно рассказал ART UKRAINE о своем необычном пути из прозаиков в художники.

 

Здесь и далее – рисунки Мильштейна мышью на компьютере по мотивам романов «Серпантин» и «Аналоговые машины»

 

Украинский зритель, возможно, не очень хорошо знаком с вашим творчеством. Вы не могли бы, пожалуйста, очень кратко рассказать о себе?

Я родился в 1963 году в Харькове, в 1985 году окончил мехмат ХГУ. Отработав три года молодым специалистом в НИИ, где я написал свои первые рассказы, попытался перейти оттуда в только ещё создававшуюся лабораторию ХГУ, которая должна была заняться поисками квантовой концепции физических основ человеческого сознания, но лаборатория после фальстарта прекратила существование, и мне ничего не оставалось делать, как продолжить писать прозу, что я и делаю, собственно, до сих пор. С 1995 года – в Мюнхене. За это время вышли шесть книг: четыре в Москве и две в Харькове («Кодекс парашютиста» в 2013 году в издательсте «Фолио», «Пиноктико» в 2008-м в несуществущем больше маленьком издательстве «Формат»). Последняя на данный момент книга, «Параллельная акция» (2014 г., ОГИ) вошла в шорт-лист премии «НОС» и получила «Русскую премию». В начале марта 2013 года я начал рисовать, первые публикации рисунков были в украинском «Фокусе» и на эстонских «Облаках» (литературный сайт). 11 марта 2016 года в Мюнхене открылась моя первая выставка под названием «Rays and Other Letters».

 

 

Вы начинали свою деятельность в искусстве как писатель. Как так произошло, что вы переключились на изобразительное искусство?

Все началось с альбома «Мышкой по памяти», который я сделал в фэйсбуке, периодически вспоминая того или иного человека из прошлой жизни, или из позапрошлой...Я рисовал-припоминал его таким образом, писал ещё комментарий – иногда две строчки, иногда чуть больше. 
Чёрно-белый альбом состоит из самых разных лиц: от моих учителей до друзей-знакомых; мой дед там есть, и даже мой прадед, которого я рисовал, глядя на фотографию, но там блик такой на его лице, что, скорее, я воображал-«ретушировал» черты – его я никогда не видел, только эту фотографию. Потом как-то я нарисовал одну сценку из романа, который тогда только закончил писать, – так же мышкой, белой линией «электромела», – на чёрном фоне. Это был первый «непортрет»: летний кинотеатр, существоваший много лет в центре микрорайона в Харькове, в котором я жил. Тут ещё надо сказать, что последняя глава романа «Аналоговые машины» описывает превращение человека в художника, случившееся довольно странным образом. Пересказывать её здесь, разумеется, не стоит – это слишком затянет беседу; скажу только, что она выходила отдельно в харьковском журнале «Союз писателей». Я не могу сказать, что я в точности повторил в жизни то, что перед этим проделал Славик Сосновский, мой герой, но, по правде говоря, я бы, конечно, никогда не написал эту главу (стоящую в романе особняком), если бы рисовал тогда уже картинки. Шаржи я не считал рисованием (я рисовал их всю жизнь), но очень-очень редко, раз в пять лет примерно, пока не завёл альбом в фэйсбуке, о котором я уже рассказал. А потом пошло-поехало: следующую картинку я нарисовал уже в цвете, выставил, опять же, в фэйсбуке, где у меня большинство друзей – художники. Ну как бы курам на смех, побаловаться захотел, но стал сразу получать такой фидбек в «личку», что решил нарисовать ещё одну картинку, вот так и рисую с тех пор. За три года успел нарисовать почти четыре сотни.

 

 

Что стало первым толчком к рисованию и как развивалась ваша активность в этой области?

В тот момент мне было совсем не до смеха и не до прозы – были проблемы с позвоночником, сильные боли, и я вдруг понял, что хотя писать в таком состоянии невозможно, рисуя, я переживаю такие ощущения, ранее не знакомые, что даже боли не могут помешать процессу. Это было за две недели до операции. Я думал, что после того, как мне её сделали, и сильные боли ушли, вся эта живопись тоже уйдёт, что это была такая реакция организма, но...Попробовав через какое-то время, – как бы ради «спортивного интереса», – понял, что нет, это не ушло: так же проступают, как будто сами по себе, картинки на экране, как будто независимо от моей руки. Потом я гораздо более долгое время думал, что только так и могу рисовать: мышкой, как бы в трансе-самогипнозе. Года полтора я даже и не пробовал ничего другого (карандаш, ручку), будучи уверен, что это такие, ну скажем, полуспиритические, чревовращательные сеансы, смайл...Ну, или мне казалось, что сам по себе, своей рукой, я рисовать не могу; что это что-то вроде «brainpainting», когда рисуют непосредственно мыслью – посредством электродов, вставленных в мозг. Как и мой другой протагонист (кстати, написанный задолго до Славика), Йенс Айгнер, герой-рассказчик романа «Пиноктико» – вот он мог рисовать только мышкой и никак иначе, там это всё тематизировано было в главе «Пластиковые дни»: Йенс становится на время таким особым, спонтанно рисующим картинки виджеем в ночном клубе. Я же в один прекрасный день всё-таки  взял бумагу и ручку, нарисовал впервые со школы (ну, может быть, в НИИ я пару раз рисовал сотрудников). Автопортрет в «суровом стиле». После этого – некоторые окружающие меня предметы, потом людей, ну а потом уже стал рисовать, как, собственно, и мышкой, сцены из моих книг в основном. Хотя теперь уже и не только.

 

Портрет Зигмара Польке 

 

Что вам дает опыт совмещения литературной и художественной деятельности? Обогащает ли это обе сферы, или, наоборот, обедняет?

Рисование дало мне за эти три года столько же новых переживаний, сколько тридцать лет письма до этого. Так что вопрос, рисовать или нет, для меня не стоит. Я рисую только, когда есть что сказать, как бы двусмысленно это не звучало в контексте вопроса. Да, это отнимает какое-то время, которое в противном случае было бы посвящено письму. В то же время, между этими двумя практиками изначально ведь существовало некое подобие симбиоза, только если раньше я рисовал свои книги по памяти, то теперь я чаще рисую прежде, чем что-то пишу. То есть, обогащает однозначно, а обедняет только тем, что эти мои ипостаси воруют друг у друга время.

 

«Mali»

 

В чем отличие писательского и художественного опытов?

У меня здесь, в Мюнхене, был такой старый знакомый, скульптор Эдмунд Пухнер – он не так давно умер в возрасте где-то за восемьдесят. У него был замечательный дом-ателье прямо в Английском саду, который, к сожалению, снесли вместе с его волшебным садиком, но я иногда заглядываю туда, листая роман «Пиноктико». Эдмунд, уже даже под своим именем, есть и в моей более поздней повести «Фриц», опубликованной в сети с восемью рисунками. Так вот, он мне не раз говорил, что визуальное искусство и литература – это один и тот же процесс. Не похожий, не близкий, а просто – один. Другую точку зрения мне не раз высказывал другой старый друг,  ровесник Эдмунда Пухнера, писатель Борис Хазанов. Ещё за много лет до того, как я начал рисовать. По его мнению, между этими видами искусства происходит извечная борьба. Я это запомнил, думал, что где-то в прозе это всплывёт, две такие разные точки зрения...Ну, а теперь я это вспомнил, конечно, когда сам начал рисовать. В основном, мне кажется (на основании собственного опыта) прав был скульптор. Очень много общего: спонтанность, синэргетика, цепная реакция, которая начинается в определённый момент...Свой текст для каталога к моей выставке, в котором она сумела написать очень точные вещи о моём странном случае, куратор Ирис Трюбсветтер назвала «Текст это картина, картина это текст». И всё же об отличии: если бы я был нейрофизиологом, я бы задался такой задачей: исследовать, какие участки мозга активно работают, когда человек рисует и какие, когда пишет. Найти пересечение этих множеств. Я никогда не мог писать вечером, ни строчки не написал за всю жизнь. Не то что писать, я и читать собственные произведения вечером не могу, они все кажутся мне серыми и понурыми, хочется их разорвать. Но утром они оживают! С картинками совсем не так: я могу рисовать их и на ночь глядя, иногда уже просто засыпая, почти во сне. Но хорошо рисуется и с утра тоже, правда, возникает тогда это чувство, что я ворую время у письменника.

 

«Приём»

 

Кто вас поддерживал в вашем решении начать активную деятельность как художника?

Самая первая реакция на мою самую первую картинку – письмо от Ярека Пиотровского, моего старинного друга-художника, переехавшего тогда уже, три года назад, в город Лондон. Это была неожиданная для меня реакция, потому что мы общались в Мюнхене 15 лет всегда как писатель и художник; я писал о картинах Ярека какие-то тексты, статьи, я предлагал его рисунки для своих обложек. В общем, первым был Ярек Пиотровский. А потом были и другие художники. Одним из первых, уже с третьей картинки где-то, на них стал очень позитивно реагировать Сергей Братков, и это дало мне такой, скажем, импульс тогда – попробовать ещё; заронило в душу  опасное  сомнение: «А вдруг и в самом деле в этом что-то есть?..». Среди тех, кто в разное время сильно  «поддержал меня морально» в новом начинании такие разные люди, как художник Юрий Альберт и мой земляк фотограф Игорь Чурсин, а также мюнхенские художники: Матце Гёриг, Матиас Беккер, Томас Бехт, Леонид Грицак и другие. То есть, я назвал только тех, с кем контактировал непосредственно, кто писал или произносил слова о моих опытах, помимо «лайков». Хотя, если я видел «лайк» под своей самодеятельностью таких художников, как Стас Волязловский, Никита Кадан, Евгений Святский, Георгий Литичевский, Евгений Гор – это тоже поддерживало «опасную иллюзию». «Опасную» потому, что без всего этого фидбека она бы, наверно, не возникла. Но не буду повторяться...Молодой мюнхенский график Макс Тео Кель поддерживал меня морально, а недавно ещё и материально вот каким образом: он принёс мне иглы, пластины и убедил попробовать сделать первые офорты, которые напечатал потом на своём прессе. Борис Михайлов поначалу реагировал на мои художества как-то настороженно. Потом, когда он был здесь на своей выставке в галерее Барбары Гросс, и мы после этого гуляли по городу, что-то я показывал ему, и он повторял «Вот о чём надо писать!», а я в какой-то момент не выдержал и сказал, что всё это уже написал, а теперь просто повторяю «special for you», и что мне гораздо интереснее теперь рисовать. Он спросил: раз это не баловство, могу ли я отобрать из своих малюнков хотя бы десять, но таких, которые могут быть выставлены, а не просто так, «ерундой занимаешься». Я отобрал 10 рисунков и послал ему вдогонку имейл, ожидал, что он их «порвёт», но нет – после этого, когда я позвонил в Берлин, он стал говорить о моей новой деятельности серьёзно и довольно комплиментарно. В каталоге к первой выставке есть и его высказывание, другие принадлежат двум писателям и редактору баварского радио «Культура» (Bayern 2) Кристине Хамель, которая, в свою очередь, сильно поддержала «рисунки новорожденного», а поскольку она прежде была кунст-критиком в «Зюддойче Цайтунг», да и на радио добрая треть её программ об искусстве, мне было важно её мнение. Ну, и last but not least: писатели. Я слишком длинно ответил на этот вопрос, поэтому тут не буду подробно: скажу только, что среди них тоже были те, кто поначалу отнёсся подозрительно, и были те, кто восторженно приветствовали. При этом мне приятно было, что никто из них не сказал: «Вот и прекрасно, вот и рисуй теперь, а не пиши. Может, хоть там у тебя что-то получится!». В каталоге к выставке есть совсем нетривиальные (для меня, во всяком случае) высказывания о моих картинках Сергея Жадана и Александра Иличевского.

 

«Бедный Поэт рисует Карла Шпицвега в Придворной аптеке Мюнхена»

 

На кого из современных (или классических) авторов вы ориентируетесь в своей художественной активности?

Вы знаете, так как я рассказал вам, как на духу, как это дело активировалось и откуда вообще всё взялось, я думаю, вы мне поверите, если я продолжу в том же духе: нет никаких ориентиров, всё это совершенно спонтанно. Так же, как рисуя мышкой что-то подобное мультфильмам…У меня не было никаких образцов в голове, мультфильмы вообще были всегда самым далёким для меня зрелищем, ещё с детства (ну сейчас это и так и не так), но я же не имею в виду Шванкмайера и т. п., а вот просто «мультики» – я никогда их особо не смотрел, и когда начал рисовать то, что порой напоминает «картунз», я удивился. С графикой на бумаге по-другому, конечно. Но тоже – продираюсь сквозь какие-то заросли, чащи – подсознательных влияний там, наверно, на несколько порядков больше, чем в компьютерных рисунках, потому что это несопоставимо более древння традиция, но мне сложно самому об этом судить. 

 

Из альбома «Tube». Зарисовки пассажиров мюнхенского метро

 

 

 

Какие события в вашей жизни происходили в последнее время, связанные и с литературой и с ИЗО? Какие ближайшие планы?

 

В конце апреля я съездил на Книжный Арсенал, куда меня пригласил Юрий Андрухович выступить с моими лубками и байками, там же на следующий день была презентация книги «Кодекс парашютиста». Потом в мае я участвовал в одной выставке в Мюнхене с духоподъёмным названием «Don't be afraid, you are already dead» в неплохой галерее «FOE156». Там тоже были проекции, как и в Арсенале; в галерее они стали частью сложносочинённого перформанса с участием художницы и рэп-певицы Крис Бакли и украинского художника Леонида Грицака, который до этого снял видео, где мои рисунки проецируются на меня самого, и я вот так с ними брожу по городу, пока мы не пропадаем вместе в темноте. Ну вот и всё, т. е., всё остальное в тумане. Публикации повестей в журналах какие-то были, должен вскоре выйти роман «Аналоговые машины», к которому, пока суд да дело, я нарисовал примерно 30 автоиллюстраций, и они войдут в книгу. Скажу ещё два слова о своей первой выставке: вот там были не проекции, а картины в рамах на стене (да, собственно, и есть – выставка ещё висит). Но название её «Rays and Other Letters» возникло не оттого (мне пришло в голову сейчас, что так можно подумать), что мне хотелось сказать: «Эти картинки могут существовать не только в виде лучей света». Хотя такая форма подходит для тех, что родились прямо в компьютере. Графика на бумаге может выставляться в оригинале – это понятно, да, но название выставки родилось изначально из другого значения слова «rays» – «скаты», а потом уже я вспомнил, что это ещё и «лучи». Кстати, со словом «letters», я заметил, у неанглоязычной публики (у половины примерно) первым всплывает значение «письма», у половины – «буквы», перемноженные таким образом смыслы, образуют нечто вроде «скалярного произведения», но я, похоже, заговариваюсь. Реальность, – по крайней мере, какой-то оттенок реальности, – этому мероприятию придала фигура куратора. Если для меня эта выставка была первой, то для Ирис Трюбсветтер – трудно сосчитать. Будучи до недавнего времени долгие годы директором галереи Союза художников Розенхайма, она делала там сольные выставки Джонатана Мезе и Сергея Браткова, Бориса Михайлова и Юрия Альберта, Юрия Лейдермана и «Синих Носов», и многих, многих других, не говоря о больших совместных выставках, в которых были представлены едва ли не все, известные мне, украинские и русские художники и те, кого я не знал до тех пор.

 

Что вы представляли на Книжном Арсенале?

Ничего лучшего не могу придумать в ответ на этот вопрос, чем скопировать соответствующие слова Ю. Андруховича из его «апрельских тезисов», т. е. предварительной программы, которую он мне прислал вместе с предложением принять участие в этом мероприятии. Смайлик после слова «композиторы» поставил не я, а тот же Андрухович, что меня несколько успокоило. Хотя всё равно было немного волнительно: оба Юрия профессионалы, в том числе и музыкальные; я не думаю, что каждый из них в силах сосчитать, сколько было в их жизни выступлений – уверен, что это просто невозможно. Для меня же это был четвёртый по счёту вечер в моей жизни (если считать литературные). А литературно-художественный – второй (первый был зимой в Баварском восточном обществе), где я показывал свои картинки с помощью бимера, а переводчик Давид Древс читал свои переводы на немецкий фрагментов глав романа «Серпантин». Стало быть, вот как вечер на Книжном Арсенале предварительно описывал Ю. Андрухович: «Два надзвичайно споріднені типологічно автори – Олександр Мільштейн (народився в Харкові 1963 р., живе в Мюнхені) та Юрій Іздрик (1962 р. н.) – ще донедавна нічого не знали про існування один одного. На території Арсеналу ці конґруентні (і конгеніальні) творчі фігури вперше зустрінуться фізично в одному просторі. Читання текстів українською та російською мовами плюс діалог, модерований ЮА плюс візуальна нон-стоп-проекція “картинок” Олександра Мільштейна та “картінок” Іздрика плюс (можливо) музичні доповнення обидвох композиторів :)».

 

А вот как представил это я – тоже заранее, за месяц до вечера:

 

 

И тогда же я вывесил это в фэйсбуке, Юрий Издрык у себя перепостил, так что можно было бы и не ехать, но у меня уже был билет. По-моему, вот так всё примерно и выглядело. Я читал часть главы «Дыхание локомотива» из романа «Аналоговые машины», Издрык читал свои короткие тексты, Андрухович задавал нам разные вопросы, мы отвечали, над нашими головами в режиме слайд-шоу первые десять минут вспыхивали картинки (мои и Юрия Издрыка), перемешанные в одном файле примерно поровну (всего их должно было быть показано 700, но по техническим причинам слайд-шоу остановилось примерно на десятой минуте и всё остальное время мы читали и говорили под одной картинкой). Случай распорядился так, что это оказалась моя картинка-попурри из романа «Пиноктико», где на стенах заведения висят другие картинки этого романа, за столиком сидят герои, а в комиксном пузыре, вылетающем изо рта героини, написано: «Kitch is whatever you like». Кто-то мне потом сказал, что был уверен: так и было задумано.  На самом деле задумано было по-другому. Что ещё сказать, зал (а это был Кинозал 1 Арсенала) был, конечно, полон до отказа, что не удивительно – одновременно два Юрия... По-моему, было нескучно, а что картинки заклинило, так я, по крайней мере, отыгрался вскоре в Мюнхене: на вернисаже в галерее FOE156 я показал, как задумано было на «Арсенале», всё, что нарисовал за эти три года.

 

Александр Мильштейн

 

***

Алиса Ложкина – главный редактор журнала ART UKRAINE, арт-критик.