Алевтина Кахидзе: «Иногда художники идут дальше провокации»

В арт-центре Closer, где у нас встреча с Алевтиной Кахидзе, как раз саунд-чек. Мне довольно неудобно и неловко, ведь нужно было подумать об этом, но Алевтина тут же предлагает просто сесть в соседнем зале. Там, в темном коридорчике, под приглушенные немного хаотичные знаки мы говорим о том, какие выходы современный художник может найти из конфликтных ситуаций. Большинство последних работ моей собеседницы – именно об этом: она превращает свои личные переживания в художественное высказывание, причем так тонко, что вы можете и не заметить, как тоже становитесь его частью. Поэтому кажется закономерным, что именно Алевтина Кахидзе не просто работает с конфликтами, но изучила отработанные методики примирения разных сторон (сперва не в искусстве, а в психологии и бизнесе) и придумала, как рассказать об этом художникам.  С 20 июня по 4 июля она проведет воркшоп о медиации, фасилитации, эмпатии и глубинной демократии для художников и дизайнеров в School of visual communication.

 

Юлия ВойтенкоДайте, пожалуйста, определение тех практик, которым Вы будете обучать студентов.


Алевтина КахидзеПопробую в двух словах. Медиация – это когда привлекают кого-то, кто располагает информацией, но этот человек дает информацию таким образом, чтобы конфликтующие стороны ее восприняли, не углубляя конфликт. Фасилитатор – это немного другая роль: это, по большей части, модератор, который проводит несколько групп или одного человека через внутренний конфликт или конфликт между группами – по сути, помогает его решить. Эмпатия – это некая способность или инструментарий, помогающий понять субъективный мир другого, чтобы сопереживать. Глубинная демократия – это демократия, которая ставит цель услышать маргинальные голоса, даже если это один голос. Если сравнивать её с классической демократией, то это не гегемония большинства, а попытка найти платформу, на которой мнениях всех учтены, – утопично звучит, но следовать ее принципам иногда удаётся. Таковы мои практики: верить в то, что этому можно учиться для применения в художественной практике.

 

Алевтина Кахидзе на открытии выставки «Экстремальные территории»

 

Когда воркшоп только планировался, Вы хотели посвятить его только медиации и фасилитации. Почему такие изменения?


Я пошла на семинар по фасилитаторству и поняла, что в своей художественной практике я использую не только это, но и другие методы – эмпатию, рефлекцию, например. Я бы сказала, что это будет курс о разных подходах, но с определённой целью: стремится к решению конфликта.

 

А ведь современное искусство часто стремится скорее обнажать конфликты.


Да, художники часто обнажают конфликты, используя, например, провокацию: они делают что-то, чтобы конфликт стал явным, или даже усугубляют его. Но только иногда они идут дальше. Я не говорю, что провокация – это неправильно или недостаточно. Просто цель курса – как раз идти дальше. Некоторые художники работают по принципу «яркой иллюстрации»: их работа – поставить зеркало перед реальностью. Мой подход не исключает в том числе и этот, но только как часть процесса. Если говорить о моей художественной практике в целом, то в ней есть провокационные проекты; не все мои проекты включают в себя решение.

 

Расскажите о тех, которые включают.

 

Например, проект «Прогулка с Дюшаном, или рандеву». Начался проект с того, что меня пригласили принять участие в первой Киевской биеннале, которая называлась «Арсенале-2012», но до конца я не чувствовала контекста этого события. Это было в рамках проекта Александра Соловьева «Подвійна гра». Я решила посредством своего проекта сделать что-то полезное хотя бы для своей собаки: выгулять ее по новому месту (это полезно для собак). Потом я замечталась «дальше»: прогуливая собаку, названную в честь Марселя Дюшана по художественной вытавке, я бы сделала перефраз на подход этого художника, называемый ready-made: он брал вещь из повседневной жизни и делал из нее искусство; и мы бы также, с моей собакой, прогуливаясь по выставке, засчитали бы как искусство то, что нам покажется искусством. Кстати, сам Дюшан часто говорил о том, что зритель «пишет историю искусства», так что даже критики работают меньше – мы с моей собакой Дюшаном были как раз двумя зрителями, которые бы решали, чему быть искусством, а чему – не быть.

 

Перформанс Алевтины Кахидзе «Прогулка с Дюшаном»

 

Я понимала, что проект может быть реализован с трудом, поэтому несколько раз звонила куратору во время подготовки перформанса, напоминая, что моя собака весит 75 килограмм и спрашивая, уверен ли он, что нас пропустят. Он говорил, что все будет без проблем. Мы пришли, но охранная служба сказала «Нет!», и здесь наступил момент для эмпатии: мне важно было понять причины отказа, и я внимательно слушала руководителя охранной службы «Арсенала». Он сказал: «Там же люди. Він там всіх покусає» – и попросил одеть на собаку намордник. То есть он не переживал, что собака повредит объекты. Можно было либо согласиться на предложенное, либо отказаться. Я отказалась, чтобы сохранить задуманный образ: два существа, собака и человек, пришли на выставку. Если и одевать намордник Дюшану, то и мне тогда тоже…Но почему нам нужно быть в намордниках? Словом, я отказалась и ушла подумать о решении конфликтной ситуации, не делая из этого скандала. В принципе, ничего сверхъестественного не случилось: боязнь собак в обществе существует, и охранник ее «проявил». Выстроилась и другая вертикаль: куратор не мог повлиять на решение охранника, потому, что это была не его зона ответственности. В таком случае, художник должен работать с обстоятельствами.

 

Налицо была прекрасная ситуация для фасилитатора и случай для реализации принципов глубинной демократии. Большинство (в лице охранной службы) говорило: мы боимся твоей большой собаки. А меньшинство (в лице меня, уверенной в своей собаке) отвечало: ну, нельзя в каждой большой собаке видеть опасность.

 

Я думала месяц, и когда придумала это решение, то описала его в длинном письме куратору и его ассистентке – Даше Придыбайло. Они поддержали меня в моем решении без колебаний.  Решение было следующим: реализовать перформанс в нерабочее время – тогда охране не нужно будет кого-то защищать – ведь не будет же посетителей! Позже мы подумали все же пригласить зрителей, но нужно было расписаться в специальном журнале, что ответственность за их пребывание рядом с собакой будут нести не охранники, а они сами. Было человек сорок, и мы провели время прекрасно, прогуливаясь по пустым залам биеннале… Это было удовольствием – находится в обществе смелых людей.

 

Позже на одном из событий «Арсенале» была показана видеодокументация этого перформенса – по сути, подтверждение того, что большая собака может запросто пройтись по художественной выставке «Арсенале», и ничего ни с кем не случится.

 

Теперь ещё об одном. Мне была поставлена задача платформой «Garage Gang Collective» – сделать 11 перформансов в крымских сёлах. Это было в 2012 году. В сёлах, где нет галерей, и зрители ничего не знают о современном искусстве, – включая перформанс, – нужно было показать нечто, что на какое-то время объединило бы это сообщество, потому, что сразу после моего перформанса было запланировано другое мероприятие – на нём члены этого сообщества презентовали свои идеи, а потом совместно решали бы, какую из идей лучше реализовать краудфандингом (коллективным финансированием). Размышляя о том, что может быть перформенсом для такого контекста, я вспомнила работу кинематографиста Анри-Жоржа Клузо: он пришел в мастерскую Пикассо, поставил перед тем стекло и попросил его рисовать на стекле, а сам снимал, как тот рисует. Этот фильм «Чудо Пикассо»  меня потряс. В фильме, когда картина для Пикассо кажется законченной, он вытирает со стекла краску, и все, что нарисовано, исчезает… И он начинает заново!..Невозможно было оторваться от наблюдения за процессом. И я решила, что сделаю что-то подобное. Мы создали портативное мольберт-стекло в раме размером 1,6 м на 1 м и из Киева отправили его в Крым.

 

Перформенс Алевтины Кахидзе в Крыму в рамках тура «Свято генерації»

 

Наш стеклянный мольберт был установлен на улицах тех сёл, а я рисовала все, что видела и писала тексты в зеркальном отображении, чтобы их могли читать. Ну, скажем, «Привет, Крымское» (название села) – и это мгновенно вызывало ответную реакцию. Один перформанс мы сделали 9 мая в Севастополе на площади Нахимова. Кстати, совсем недавно нашли документацию этого перформанса, и там были такие тексты: «Я не вижу украинских флагов». Это было три года назад.

 

Вы оперируете вполне определенным инструментарием: призрак конфликта, идентичность. Как Вы изучали этот инструментарий – это были книги, люди, практика?

 

Я ходила на семинары по фасилитации. Призрак – это то, что стоит за конфликтом. Например, за боязнью собак стоит внутренняя мотивация вести себя тем или иным образом.

 

Я всегда имела внутреннюю потребность изучать конфликтологию. Слова «медиатор», «фасилитатор» в конце концов встретились мне в книгах. Фасилитаторами часто называют психологов, консультантов и терапевтов. Сейчас я уже слышу, что Deep Democracy Institute делает встречу «Фасилитация как искусство». Фасилитация с медиацией были и раньше: это делали послы, которым надо было думать, какую информацию дать общественности, чтобы конфликт не усугубился.

 

Какие еще художники работают с методиками медиации, фасилитации, глубинной демократии?

 

Могу привести как пример работу Катерины Шеды «Mirror Hills». Она оказалась в редком месте – закрытом городке, где жили очень зажиточные люди, которые абсолютно не общались между собой. Шеда задумалась, почему эти люди ничего не делают, чтобы познакомиться хотя бы с соседями напротив и как им можно помочь в этом?

 

Художница предложила жителям городка нарисовать напротив стоящий дом, как они его видят со своего двора (ворота свои  им всё же пришлось открыть). Идея заключалась в том, чтобы включить те рисунки в викторину-соревнование: кто больше отгадает домов по анонимным рисункам. Призом для победителя была поездка во Флориду. Хотя жители городка могли и сами себе купить поездку во Флориду, – это не было для них супербонусом, – но они все равно пустились в это приключение: начали ходить по городку, заглядывать за заборы, пытаться отгадать, где какой дом из каталога рисунков, и, в конце концов, городок ожил.

 

Другие художники могли просто показать эту проблему и не «пойти дальше», чтобы ситуацию изменить. А тут есть решение – то, что мне кажется любопытным в сфере художественных практик. У Катерины Шеды практически все проекты с решениями.

 

 

Работа Катерины Шеды «Mirror Hill». Одна из жительниц городка рисует дом напротив.

 

Ваш пеформанс на «Манифесте-10» – тоже медиаторская практика?

 

Да, по большей части. Я старалась сделать такой проект, который бы примирил две конфликтующие стороны: российскую аудиторию и себя, представляющую украинцев. Я понимала, что ко мне в России будет много вопросов о политической жизни в Украине, поэтому я решила дать пресс-конференцию. На протяжении полугода, во время поездок в Питер, – я прилетела туда раз семь за время реализации проекта с марта по октябрь, – я собирала вопросы ко мне: в офисе «Манифесты», в такси, в гостинице. Например, блокбастером был вопрос: «А что с Одессой? Кто виноват?». Если для украинцев трагедия в Доме Профсоюзов в Одессе – одна из многих трагедий за наш сложный год, то в России этот вопрос – number one. Естественно, такой вопрос я включила в перформанс. Или, например, вопрос: «Разве можно бросать камни в милиционеров?» Или вот еще: «У нас ходит нехороший анекдот, что США воюют с Россией до последнего украинца». Я добавила: «Вам смешно?». Всего у меня было двадцать вопросов и три позиции, с которых я отвечала на эти вопросы: позиция туриста, медиатора и человека, который борется с электричеством – чувствует всё кожей, был в ситуации изнутри (ему, кстати, позволительна эмоциональность)…Отвечая с этих трёх позиций, я представила собственную модель конструирования политической правды. Турист, конечно, скажет, что нельзя бросать камни в милиционеров. Медиатор скажет: есть ряд вещей, которые влияют на реакцию человека в определенных ситуациях. Борец с электричеством скажет, как это было, потому что он видел это собственными глазами – не было никакой возможности остановить эту ситуацию.

 

Перформенс-конференция Алевтины Кахидзе «В Африку гулять, или об Украине в рамках закона Российской Федерации» на биеннале «Манифеста-10»

 

Как бы Вы описали реакцию присутствующих на этот перформанс?

 

В основном это была российская аудитория, для которой мне хотелось дать немного послушать украинского. Поэтому я пригласила в этот проект модератора Алексея Ананова, который делал 15-минутное введение. Россиянам нужно было либо слушать его украинский, либо одевать наушники и слушать в переводе на английский. Каждый второй россиянин сказал мне об этой короткой речи Алексея, что это затянуто. Я думаю, это следствие неожиданного дискомфорта – литературный украинский они не понимают, Данилко своей Веркой Сердючкой научил их только суржику. Кстати, это было элементом фасилитации в перформансе.

 

Приходилось ли в практиках медиации, фасилитации, эмпатии принимать решения спонтанно – здесь и сейчас?

 

Однажды перед приездом участника в нашу резиденцию оказалось, что он боится собак. У нас тогда не был предусмотрен отдельный вход в мастерскую – нужно было идти через двор, где у нас эти собаки и жили (такие же большие собаки, как Дюшан, – Ю. В.). Я придумала за ночь, что мы просто выбьем в стене дырку и сделаем там дверь, которая выходит на улицу, и будет отдельный вход. Поэтому и курс этот я вижу как активизацию мышления – способности быстро реагировать.

 

Что в Вашей личности меняется, когда занимаетесь такими практиками – особенно, если работаете с группами?

 

Меньше страдаю, что требует огромных усилий. Иногда желаемое просто не получается. Начинается всё с эмпатии: нужно понять другого, а не просто возмутиться.

 

Меня, например, не возмущает, что определенная группа боится людей с другой сексуальной ориентацией. Я пытаюсь понять: почему и кто? В основном это родители. «Если мой ребёнок вырастет геем, как же ему будет сложно жить» – думают они. Но им не приходило в голову, что они не знают, как формируется сексуальная идентичность. Они думают, что она формируется посредством примера, и стараются защитить своего ребенка, предполагая, что тот посмотрит на гей-пару и тоже станет геем. А если сексуальная идентичость формируется не посредством примера? Я не специалист, но если бы я погружалась в эту тему, я бы шла к ученым, – биологам, психологам, – которые мне давали бы больше знаний, и я бы рассказала это родителям.

 

Вы видели какие-нибудь аналоги своим медиаторским и фасилитаторским практикам в украинской среде?


Конечно! Юрий Кручак с Юлией Костыревой находили решения для слепых пациентов: они создали специальный макет интерната для слепых детей, чтобы те могли понять топографию места. У Алины Копицы тоже часть работ – фасилитаторские; например, «Игра» в PinchukArtCentre. Она вовлекла группу людей в игру с сексуальным элементом – мы же очень закомплексованные, этакие пуритане. Игра стала решением: Алина высмотрела, что люди вокруг именно такие, и дала им возможность объединиться в группе с этой проблемой.

 

 

Работа Алины Копицы «Игра» («Засади это») в PinchukArtcentre

 

Об авторе

 

Юлия Войтенко – выпускница Киево-Могилянской академии, журналист, переводчик, в прошлом – организатор эко-культурних событий, волонтер пресс-центра Форума издателей во Львове, проекта «Захват» фонда «Изоляция». Работает в School of visual communication.

 

Юлия Войтенко