Попытка не очень серьёзного исследования

- И всё же – был ли Давид Бурлюк евреем? – часто спрашивают меня знакомые и друзья, узнав, что я занимаюсь исследованием творчества «отца русского футуризма», точнее, всей его удивительно творческой семьи. Ну как же – разве может быть представителем какой-либо другой национальности человек с именем Давид Давидович?

«Моё вступление в 1894 году во второй класс классической гимназии в городе Сумы Харьковской губернии сразу дало мне прозвище «художника» среди бутузов и шалунов класса. Не упоминаю, что порядком страдал от них также и за своё «еврейское» имя Давид», - писал Бурлюк в своей автобиографической книге «Фрагменты из воспоминаний футуриста».

Что там Давид – родные и друзья называли Бурлюка Додичкой! Возьмём, например, фрагмент из «Полутораглазого стрельца» Бенедикта Лившица – из его воспоминаний о пребывании в Чернянке зимой 1911 года:

«Дней через пять по нашем приезде меня отзывает в дальний угол Людмила Иосифовна (мать Давида Бурлюка – прим. автора). Оно почему-то питает ко мне великое доверие и, со слезами в голосе, допытывается у меня: - Скажите, серьезно ли все это? Не перегнули ли в этот раз палку Додичка и Володичка? Ведь то, что они затеяли теперь, переходит всякие границы.

Я успокаиваю ее. Это совершенно серьезно. Это абсолютно необходимо. Другого пути в настоящее время нет и быть не может».

Не иначе как Додичкой называл Бурлюка и Маяковский. Вот фрагмент из воспоминаний о Маяковском Марии Никифоровны, Маруси Бурлюк, жены нашего героя:

«1911 год, сентябрь месяц. Москва, пыльная и усталая от жаркого лета, встретила меня по приезде из Ялты ранними осенними дождями.

В половине сентября приехал учиться Бурлюк. Чтобы не стынуть под открытым небом, я ожидала Бурлюка с вечернего рисования в подъезде почтамта; там было тепло — за стеклянными дверьми, глотавшими толпы людей.

Владимир Владимирович Маяковский, тогда уже звавший Бурлюка «Додичка», в эти вечера часто брел с нами по бульварам через Трубную площадь до Тверской и здесь приникал своими черными строгими глазами к стеклу витрины с вечерними телеграммами, беззвучно кричавшими об осенних распутицах, о снежных заносах, сквозившими худосочными сведениями о загранице».

Шемшурин, Бурлюк, Маяковский

Или возьмём, например, письмо Маяковского Бурлюку, тогда уже жившему в Америке:

<Берлин. 15 сентября 1923 г.>

Дорогой Додичка!

Пользуюсь случаем приветствовать тебя.

Шлю книги.

Если мне пришлете визу, буду через месяца два-три в Нью-Йорке.

Мой адрес: Berlin, Kurfürstenstrasse, 105, Kurfürstenhotel, или Москва, «Известия», или Лубянский проезд, д. № 3, кв. 12, или Водопьяный пер., д. № 3, кв. 4 (Москва).

Обнимаю тебя и весь твой род.

Целую тебя.

Твой В. Маяковский

 

«Таков Додя Бурлюк», - заканчивает свой очерк о Бурлюке «Октябрь на Дальнем» Николай Асеев.

И так далее.

Собственно, сам Бурлюк своего старшего сына Давида с детства также называл Додиком, Додичкой.

Когда у Бурлюка появилось это одесское «Додя», «Додичка»? Возможно, именно в нашем городе, куда он впервые приехал учиться в 1900-м году?

«Вторая зима в Казани (1901–1902)», - пишет Бурлюк в своих воспоминаниях. «Предыдущую зиму, таковую вторую в моей жизни, посвященной палитре, и кистям я провел в Одессе. Родитель мой, получив место на юге, в имении у Днепра – посоветовал мне так дале­ко не ехать, а перевестись в Одесское художественное училище. Я послу­шался. Отправился в Одессу. Я жил тогда в Одессе «пыльной»… Поселился в доме номер 9 по Преображенской улице как раз наискосок от школы». 

И вправду – было в поведении Бурлюка что-то, природно присущее евреям. Например, коммерческая жилка. Вот что, к примеру, пишет он сам в воспоминаниях: «В 1915 году поселился на станции Иглино около Уфы. 1916, 17 годы там: много писал красками – более 200 картин. Поставлял сено в армию. Был «образцовым» поставщиком».

А ещё - ярко выраженный отцовский инстинкт. Всегда и везде старался он устроить жизнь своей семьи, и не только семьи – друзей. «Отец русского футуризма» и вправду проявлял отеческие чувства к своим ближайшим соратникам. Дадим слово тому же Бенедикту Лившицу:

«…Тем более странно и неожиданно прозвучали его слова:

- Деточка, едем со мной в Чернянку!

Мне шел двадцать пятый год, и так уже лет пятнадцать не называли меня даже родители».

Бурлюк носился с Хлебниковым. Помогал Маяковскому. «Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтобы писать не голодая. На Рождество завёз к себе в Новую Маячку. Привёз «Порт» и другое», - вспоминал Маяковский.

Стоп. Рождество… Наша теория рассыпается, как карточный домик. Так кем же был Бурлюк?

При попытке ответить на этот кажущийся несложным вопрос мы наталкиваемся на целый массив противоречивой информации. Более того, зачастую эта информация подаётся заведомо пристрастно. Для установления истины лучшим способом будет обращение к архивным данным и воспоминаниям самого художника.

«Пока пишу по-русски, а потом, может быть, и на родной украинский язык перейду. <…> Украина … была и остаётся моей родиной. Там лежат кости моих предков. Вольных казаков, рубившихся во славу силы и свободы», - пишет Давид Давидович в своих автобиографических «Фрагментах из воспоминаний футуриста». И дальше: «Дед Фёдор Васильевич был крутого нраву. Он сердился на моего отца, Давида Фёдоровича, что тот женился на городской… <…> Ворчал, а сам своих троих сыновей (Давид, Егор, Евстратий) и дочерей (Вера, Татьяна, Анюта, Марьяна) всех сквозь университеты провёл…

Отец и мать, живя на хуторе, решили вести трудовой образ жизни. Хрупкая матушка (урождённая Людмила Иосифовна Михневич, из Ромен, а ранее Нежина) захворала, надорвав спину.

Гнездо Бурлюков было в Рябушках. Прадед Василий заложил его ещё во времена наполеоновского нашествия. Занимался пчёлами потомок вольных запорожцев, никогда не знавших крепостного права.

<…> Со стороны отцовской – украинские казаки, потомки запорожцев. Наша уличная кличка «Писарчуки». Мы были писарями «Запорожьего вийска»… В нашем роду по отцовской линии только поколение моего отца пошло регулярно учиться в средней и высшей школах. Оторвалось от земли».

И далее пишет Давид Давидович о своих предках по материнской линии:

«Наследственность и внушение… Брат матушки моей Людмилы Иосифовны Михневич – Владимир Осипович Михневич, известный фельетонист, газетчик 80-90-х годов, издавал вместе с Нотовичем «Новости»… Дядя-писатель учился в Академии художеств, но по близорукости художество бросил (я унаследовал от него страсть к перу и сам близорук)».

Давид Бурлюк, 1950 год

Давид Давидович любил описывать свою жизнь и историю своего рода и делал это многократно. А после первой через сорок лет расставания встречи с сестрой Людмилой – это случилось в Праге осенью 1967 года, - и её попросил записать историю семьи Бурлюков. Воспоминания эти под названием «Фрагменты семейной хроники» были опубликованы в 48 номере издаваемого Давидом и Марусей в Америке журнала «Color & Rhyme».

Но сначала вновь предоставим слово самому мэтру. В своём автобиографическом конспекте «Лестница моих лет», записанном с его слов верной спутницей Марией Никифоровной, он рассказывает:

«Все селение Рябушки, где жил и живет род Бурлюков, состоит из много­численных отпрысков одной и той же фамилии. Однофамильцев у нас нет.

Другая наша (не записанная) «кличка» - «писарчуки», ибо предки наши были запорожского вольного войска писарями. <…> Матушка моя – Людмила Иосифовна происходила из польского рода Михневичей. Шляхта – заносчива и фасониста. Поляк – хвастлив, слегка поверхностен, но не без тонкости.  Мой дядя Михневич Вл. Иос. – был небезызвестным фельетонистом 90-х годов».

Давид Бурлюк, Портрет Мозеса Сойера

А в машинописной рукописи «Мое пребывание в Казанской художественной школе», опубликованной в книге Ноберта Евдаева «Давид Бурлюк в Америке», он пишет об отце так:

«… но с матушкой моей та­кой же «все для детей» как и сам добряк отец великан запорожец, с карти­ны Репина, что голый на бочке сидит... это «вылитый мой отец», если читая эти строки явится желание зрительно перед собой иметь образ родителя молодого дилетанта, решившего стать в два сче­та, при посредстве Казанской Художественной школы специалистом про­фессионалом художником – маэстро - черт возьми».

А вот данные из Государственного архива Одесской области. Среди дел Одесского художественного училища (фонд 368, опись 1, ед. хранения 216) сохранился фрагмент личного дела Давида Бурлюка, из которого следует, что он, сын мещанина (рядового в запасе) Херсонской губернии, православного вероисповедания, был 1 сентября 1900 года допущен к экзамену в III класс и по результатам экзамена принят в III класс. Учился на 3 и 4, пропустил 17 занятий, был переведен в IV класс и выбыл 24 марта (мая?) с выдачей удостоверения за № 58.

Казалось бы – всё понятно. Давид Давидович - прямой потомок запорожских казаков, украинец, православный. Правда, родство по материнской линии заставляет призадуматься, но сам Бурлюк писал о том, что его мать происходит родом «из польской шляхты». Владимир Осипович Михневич жил в Петербурге – ни о какой черте оседлости не было и речи. Да и фамилия в данном случае не показатель – например, полный тёзка Иосиф Григорьевич Михневич (1809—1885) был богословом, историком, философом, окончил Киевскую духовную академию и был в ней профессором до того, как перешел в Одесский Ришельевский лицей.

Но… не тут-то было. Оказывается, Бурлюк был потомком монгольских завоевателей! Дадим слово Людмиле Кузнецовой-Бурлюк:

«Предки отца были выходцами из Крыма, потомками хана Батыя. Бурлюки отлича­лись большим ростом, возили соль из далекого Крыма и занимались торго­влей скота, оберегая его от разбойных людей, для чего требовались зоркий глаз и неутомимые ноги. Бесконечная степь, ковыль...

В 17 веке один из Бурлюков со своими подручными, Писарчуком и Ря­бушкой, покинул селение «Бурлюк» (Цветущий сад) на реке Альме в Крыму. Переселенцы обосновались в длинной и уютной балке с наливными ли­вадами (луг) в Лебединском уезде и деревня стала называться «Рябушки» – по имени старшего переселенца. В Крыму на упомянутой реке Альме при советской власти был основан колхоз, носивший название «Бурлюк».

При Екатерине Второй этим пришельцам, вольным людям, предложили службу в царской армии, за что в обмен было обещано дворянство. Казаки отклонили сделку и остались вольными без дворянства.

<…> Прадед Василий доживал свой век. На уцелевшей фотографии он – глубокий старик, свыше 90 лет, – сидит у круглого стола, покрытого ков­ром. Кисть его руки с длинными пальцами свисает со стола, столбообразная облысевшая голова, около ушей космы седых волос, нос приплюснутый, бо­рода и усы редкие... Во всем облике чувствуется его происхождение от хана Батыя».

А вот что пишет Людмила о предках по линии матери:

«Мать Людмила Иосифовна Михневич родилась на Новый год 1861 года. Она родилась в год освобождения крестьян от крепостного права; к освобожде­нию крестьян она относилась иронически. Родители матери жили в Ромнах Полтавской губернии. Отец был обрусевший поляк, дворянин, по профес­сии адвокат; имел частную практику. Бабушка Мария Волянская родом из обедневшей полупольской семьи была второй женой. Родители в Ромнах имели домик. Как рассказывала мать: в семье говорили по-русски и учились в русских учебных заведениях».

И ещё немного – о родителях:

«Наш отец женился в 1881 году на Людмиле И. Михневич в городе Ром­нах. <…> Женитьба на Людмиле Михневич, девушке на шесть лет моложе его, принесла счастье. Жизнерадостная, живая, с нежным сердцем, овеянная передовыми идеями того времени, молодая помогала мужу в его постоян­ном стремлении к самообразованию и культуре. Читала ему Чернышевско­го, Белинского, Добролюбова, Герцена и особенно увлекалась Некрасовым, Помяловским и писателями-разночинцами, современницей которых она была (Глеба Успенского, Якушкина).

Молодые поселились в выделенном старым Бурлюком хуторе Семиро­товщине, где в 1882 году, 22 июля, в 5 часов вечера родился первенец, буду­щий Отец Российского Футуризма, наименованный в честь родителя Дави­дом».

История принимает неожиданный поворот, не правда ли? Возможно, и впрямь Бурлюки – потомки потомков знатных татар, а вернее – монголов, подавшихся в Запорожскую Сечь?

Попросил ли любитель эпатажа Бурлюк свою сестру записать выдуманную им самим историю о Батые (особенно трогательна схожесть постаревшего прадеда Василия с ханом Батыем) или это действительно семейная легенда? Этого мы уже никогда не узнаем. Однако есть неопровержимые факты. Действительно, винодельческое предприятие «Бурлюк» и сейчас находится в селе Каштаны Бахчисарайского района в Крыму, и не просто находится, а «поставляет виноматериалы на «Инкерманский завод марочных вин», ЗШВ «Новый свет», «Артемовский завод шампанских вин», «Коктебель», Харьковский завод шампанских вин, Севастопольский винзавод и другие» и выпускает замечательный кагор «Бурлюк». А крымскую деревню Бурлюк неоднократно упоминает в своей книге «Крымская война» Евгений Викторович Тарле. И это не удивительно – именно на реке Альме возле селения Бурлюк встретились восьмого сентября 1854 года русская и союзническая англо-французская армии – почти сто тысяч человек. Русские войска потерпели тогда поражение. А впервые деревня Бурлюк упоминается в документах Крымского ханства в далёком 1621 году. После образования 8 февраля 1784 года Таврической области Бурлюк включили в состав Симферопольского уезда.

Согласно Ведомости о всяких селениях, в Симферопольском уезде в 1684 году в Бурлюке числилось 36 дворов, в которых проживали 207 крымских татар и 7 цыган, а земли принадлежали лейтенанту Черноморского флота Мавромихали. Максимального значения число жителей - свыше 750, достигло перед Великой Отечественной войной, но вскоре после освобождения жители села - крымские татары были депортированы в Среднюю Азию, а само село переименовали в Вилино. В начале 1960-х годов к Вилино были присоединены находившееся с восточной стороны село Красноармейское (бывший Алма-Тархан).

Да что там деревня – в Крыму и сегодня есть гора Бурлюк (высотой 913 метров) и река Бурлюк – правый приток реки Кучук-Карасу. Кстати, река Бурлюк есть сегодня и в Оренбургской области – приток Салмыша, бассейн реки Урал. Недалеко от построенной в XIII веке Батыем столицы Золотой Орды – города Сарай-Бату.

Интересна попытка расшифровки самого слова «Бурлюк». Как пишет всеведущий Интернет, «народная этимология»  связывает его с крымскотатарским словом bür - «почка». В таком случае, образованное с помощью аффикса -lük слово bürlük можно перевести как «нечто с почками», «место, или объект, на котором есть почки»».

А вот ещё одна версия: «Фамилия крымская (татарская по форме - Бурлюк прямо связано с древним общеарийским словом бур - вращение. Бурулма - излучина реки, Бурлюк - закрученный, расположенный в излучине реки). В переводе с тюркского «бурма» - кручёная.

Если всё так, то предки «отца российского футуризма» по отцовской линии были когда-то мусульманами – ведь деревня Бурлюк была чисто татарской, церквей в ней не было, но, разумеется, была мечеть.

А вот выдержка из статьи в «Газете по-украински». Статья так и называется: «Давид Бурлюк считал себя потомком хана Батыя». И далее по тексту:

«Его пращуры якобы жили в поселке Бурлюк (теперь — Каштаны) под Бахчисараем в Крыму и торговали скотом. В настоящее время прежнее название сохранил только местный винзавод. По семейной легенде, один из прапрадедов художника попал в плен к казакам и стал у них писарем. Когда же после уничтожения Сечи осел на Слобожанщине, в селе Рябушки, Бурлюков по-уличному называли Писарями. Краевед Александр Капитоненко исследовал родословную Бурлюка вплоть до ханов Золотой Орды - Батыя и Менгу-Тимура. Известно, что одного из десяти сыновей последнего назвали Бурлюком. Писари же в Рябушках на Лебедынщине живут и до сих пор».

Интересно, что в одной из восторженных статей, посвящённых первой персональной выставке Давида Давидовича в Нью-Йорке в 1924 году и опубликованной в журнале «Мир Нью-Йорка», говорилось: «Бурлюк, который основал футуристическое движение в России, продемонстрировал язык скорости, являя собой образ татарского хана в экстравагант­ном жилете и одной серьгой в ухе».

Итак, вроде всё проясняется. Наш герой – потомок татаро-монголов, переселившихся в Запорожскую Сечь и ставших постепенно настоящими казаками. По отцовской линии все вопросы сняты.

Не тут то было! Натыкаюсь в Интернете на такое:

«Давид Бурлюк родился 21 июля 1882 года в черте оседлости, на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии (современная Сумщина) в богатой еврейской семье». И далее комментарий: «Конечно, крымский еврей вполне мог быть писарем и переводчиком у запорожцев».

Возможно ли такое?

Оказывается, вполне возможно. Ещё в 1930-е годы известный одесский историк Саул Яковлевич Боровой обнаружил в открытом «Геродотом Причерноморья» А.А. Скальковским архиве Запорожской Сечи множество документов на иврите. Эти документы даже легли в основу докторской диссертации Саула Яковлевича. Доля еврейского населения среди запорожцев была столь значительна, что они в ряде случаев выступали отдельными еврейско-казацкими отрядами.

А вот ещё один маленький фрагмент из воспоминаний Людмилы Кузнецовой-Бурлюк – эпизод из детства Давида Давидовича:

«Додя бежал вслед удалявшейся бричке. Отец правил лошадью, ря­дом сидела мать. Бричка уже скрылась из глаз, а мальчик продолжал бежать уже четвертую версту. Его круглые щеки горели, упорство светилось в гла­зах. Усталый, всхлипывая, ребенок присел у дороги рядом с кустом полыни. Свежая колея была залита водой – дождь прошел накануне; разворочен­ная колесами земля была черная, жирная; дорога огибала поле цветущей гречихи... Аромат растений уносился налетевшим ветром. Вздохнув, Додя поплелся обратно. Стук колес заставил мальчика обернуться. В мажаре си­дел дед».

И снова «Додя»… Ладно, допустим, это просто уменьшительно-ласкательное. Ну нет у Бурлюка еврейской крови. Проехали.

Однако… Знаменитый «бубнововалетец», художник Аристарх Лентулов познакомился и сдружился с Владимиром Бурлюком во время учёбы в Пензенском художественном училище. Знакомство это переросло в дружбу со всем семейством Бурлюков. Летом 1910-го он жил и работал в Чернянке. В музее В.В. Маяковского в Москве хранится за­пись беседы литературоведа В.О. Перцова с Аристархом Лентуловым о Владимире Маяковском, состоявшейся 6 января 1939 года. Лентулов рассказывает также и о Бурлюке. Вот фрагмент этой беседы:

«Перцов: Наиболее яркая фигура – это был Давид?

Лентулов: Ведь «Бурлюки» – это уже вроде «импрессионистов», это собирательное такое название и нарицательное.

Перцов: У него родственное чувство было что ли большое?

Лентулов: Да, да! Это такие семейные люди, это такое рос­сийское, интеллигентски-витиеватое что-то, даже не совсем интел­лигентское, а это какие-то разночинцы, оторвавшиеся от чего-то и не приставшие к чему-то. Отец был управляющим у графа Мордви­нова. Я у них был в гостях, гостил у них. Это украинцы настоящие, хотя мать еврейка.

Мать была очень умная и интеллигентная женщина и очень приятный человек – Мария Давидовна, кажется. Удивительно тонкий человек, очень приятная, гостеприимная, пышная такая дама, уже на помещичий лад – все это добродушие в нее вселилось, и энергичная, с другой стороны. Так что это по­месь от ума, от культуры и от какой-то деловитости.

Отец, которо­му довольно легко доставались деньги, он получал громадный оклад для того времени».

Можно было бы посчитать фразу Лентулова о еврействе Людмилы Иосифовны ошибкой – тем более, что он даже перепутал её имя. Но… Исследуя биографию Людмилы Кузнецовой-Бурлюк, мне довелось неоднократно бывать в том пражском доме, где она прожила последние двенадцать счастливых лет своей жизни. Общение с невесткой и внучкой Марианны Бурлюк,  младшей сестры Давида Давидовича – Ольгой Фиаловой и Иткой Мендеовой, - дало массу интереснейшей информации, среди которой, совершенно неожиданно, появилась и «еврейская линия».

Вацлав Фиала. Портрет Давида Бурлюка

Муж Марианны, чешский художник Вацлав Фиала, с которым Бурлюк встретился во Владивостоке в августе 1919 года, во время первого визита Бурлюка с Марусей в Прагу в 1957 году выполнил его знаменитый портрет, растиражированный потом на открытках. На этом портрете Давид Давидович изображён в головном уборе, удивительно напоминающем кипу, или ермолку. Ольга Фиалова рассказывает, что это не случайно. Приехав в Америку, Бурлюк вдруг понял, что его российская и даже японская слава до Америки не «добралась» и он, собственно, никому особо не нужен. Он пишет об этом в своих воспоминаниях и стихах, написанных в середине 20-х годов. Например, в стихотворении «Я нищий в городе Нью-Йорке». А вот несколько строк из стихотворения «В квартирах богачей – ничей»:

В квартирах богачей — ничей!

Но на лугу веду я дружбу с пнями,

С веселой луковкой, с легчайшим мотыльком;

Я их упрямый собеседник.

С годами стал умней, с годами знаю с кем и говорить

Как камень с Кеми,

Пустынником брожу по городу.

Здесь одиночество с громадной буквы

На вывесках, на каждой из тротуарных плит Начертано.

 

Разобравшись в среде русской эмиграции, Давид Бурлюк понял, что это в основном крайне антисоветски настроенная публика. В то же время сам Давид Давидович всю жизнь старался дружить с Советским Союзом и хвалил советскую власть. Оставалось одно – дружить с нашими эмигрантами еврейской национальности. Тем более что «русские» евреи были в массе своей левыми, а многие вообще придерживались коммунистических убеждений. И тогда Бурлюк «стал евреем». Всё-таки Давид Давидович…

Интересная история, не правда ли?

А сколько в ней собственно правды? Обратимся вновь к воспоминаниям Давида Давидовича.

Вот строки из его записок:

«Я и Маруся с нашими двумя малолетними сыновьями милостью судьбы очутились в США, на безумной Манхаттанской скале в Нью-Йорке 8 сентя­бря 1922 года – без денег, знакомств и... языка, так как я знал только древ­ние языки, французский, немецкий и разговорный японский.

Наши мальчики, Давид и Никиша, под наблюдением и руководством ма­тери пошли в школу, а я начал искать корку хлеба. Через несколько дней я выяснил, что мои гогеновского типа картины, привезенные с островов Ве­ликого океана в США, никого не интересуют, цены не имеют. «Русское на­селение» Нью-Йорка 45 лет тому назад было малочисленным. Выходили че­тыре газеты: две просоветского направления, другие ярко враждебные со­ветскому строю, обслуживавшие обломки аристократии, спасавшейся здесь, с остатками богатств, привезенных сюда через океан.

Я сам работы постоянной в рабочих организациях найти не мог, но на­чал еженедельно зарабатывать «кое-что»: чтением лекций для рабочих о жизни, делах и строительстве в стране Ленина, что помогло на время отго­нять волка от нашего семейного очага.

Кроме чисто русской колонии – рабочих и крестьян – в Нью-Йорке 45 лет тому назад был громадный контингент русско-еврейской иммигра­ции, среди которой звучала ещё не забытая русская речь. Две громадные га­зеты «Фрейгайт» и «Форвертц» объединяли этих выходцев из России. Пер­вая орган Коммунистической партии США – возглавлялась вождем-идеа­листом старой русской марки Моисеем Ольгиным (доктор Клумак ведал от­делом искусств). Моисей Ольгин, Минна Гаркави, доктор Клумак оказали мне на первых порах некоторую поддержку. Через 2 с половиной года при­ехавший в США на гастроли «русский поэт-журналист В.В. Маяковский», как его тогда рекламировали, был привезен в США Амторгом (советский торговый представитель Г. Рэхт), и его гастроли здесь устраивались еврей­ской газетой «Фрейгайт».

Особо необходимо отметить нашу многолетнюю тесную дружбу с сот­рудником «Дэйли Уоркер» Майкл Голдом, автором книги «Евреи без денег» (женат на Лизе, внучатой племяннице Станиславского). Рабочие не покупа­ли моих картин. В 1942 году Майкл Голд напечатал, кажется, в трех номерах «Дэйли Уоркер» статьи о Бурлюке и Маяковском, что улучшило наше фи­нансовое положение».

Кстати, именно Майкл Голд был первым журналистом, который взял у Маяковского интервью сразу по его прибытию в США.

Еврейские организации стали помогать Бурлюку с организацией выставок, еврейские газеты стали печатать его статьи. Много лет - с 1922 по 1940 год Давид Бурлюк работал в газете « «Русский голос», главный редактором которой Давид Захарович Кринкен, а затем Александр Браиловский. Его статьи и рисунки публиковались в газете «Новый мир». Бурлюк писал отчёты о посещении кемпа для еврейских рабочих и их детей «Нит Гедайге», где читал лекции и современной русской литературе, культуре и науке. Они писал в Париж своему доброму другу Н.Н. Евреинову:

«2 русские газеты и 1 (большая – 200 000) ждут статей о Вас. Для последней – моя статья будет пе­реведена на язык сынов Израиля, коим они пользуются ныне. Это по­пулярный в рабочих кругах “Freiheit” (не вредно для СССР). Напишите статью в 2-х экземплярах».

Когда летом 1925 года в Америку приехал Маяковский, большую часть времени он с Бурлюком проводил в еврейских кварталах Нью-Йорка, общаясь с представителями радикальных еврейских кругов. Безусловно, Давид Давидович поделился своими уже наработанными связями. Еврейская коммунистическая газета «Фрейгайт» не только организовывала публичные выступления Маяковского, не только печатала интервью с ним и восторженные статьи о его творчестве, но даже опубликовала несколько его стихотворений, написанных уже в Америке, в переводе на идиш. На выходных Маяковский и Бурлюк ездили в принадлежащий газете «Фрейгайт» загородный лагерь «Нит Гедайге», расположенный в 60 километрах к северу от Нью-Йорка. С ними ездила и Элли Джонс, с которой у «поэта революции» завязался роман, счастливым плодом которого стала дочь Владимира Маяковского Патриция Томпсон, живущая сегодня в Нью-Йорке. В цикле «Стихи об Америке», который Владимир Владимирович опубликовал после возвращение из США, есть стихотворение «Кемп «Нит Гедайге», которое начинается так: «Запретить совсем бы ночи-негодяйке выпускать из пасти столько звёздных жал. Я лежу, - палатка в кемпе «Нит Гедайге»…»

 

Именно в «Нит Гедайге» Маяковский и Бурлюк вместе рисовали Элли, как когда-то Марию Денисову в Одессе. Портрет работы Бурлюка находится сегодня у Патриции, он репродуцирован в её книге «Mayakovsky in Manhattan», которую она мне любезно подарила.

 

Собственно, друзей среди евреев у Бурлюка в Америке было множество. Это художники Абрам Маневич, Рафаэль и Мозес Сойеры, Борис Анисфельд, Макс Вебер, Хаим Гросс, Абрагам Волковиц, Наум Чакбасов, Луис Лозовик – он даже написал статью о Бурлюке в 33 номере издаваемого Давидом и Марусей журнала «Color and Rhyme». Братья Сойеры (Рафаэль и Мозес), Хаим Гросс, Бен Вайс и Джозеф Фостер всегда старались привлечь внимание своих друзей, любителей искусства к живописи Бурлюка, чтобы помочь продать им его работы в то трудное время. Бурлюк и Мозес Сойер написали портреты друг друга, и не только – Давид Давидович даже сочинил в 1941-м поэму «Братья Сойеры». Люси Маневич, дочь известного художника, друга Бурлюка Абрагама Маневича, в газете «Русский голос» от 3 мая 1930 года даже опубликовала статью «Владимир Маяковский в Лонг-Айленде», в которой рассказывает, как Давид и Маруся Бурлюк привезли к ним в гости Владимира Маяковского.

 

А галеристку Эллу Джаффе Бурлюки и вовсе считали приёмной дочерью. Вот что пишут Бурлюки своему «духовному сыну» Н.А. Никифорову в Тамбов 14 июля 1961 года:

«Mis Ella Jaffe. Её адрес USA. Вы хотите быть знакомым со своей сестрой Mis Ella Jaffe. Элла Джаффе – у неё двое детей – сыновья, 20 идёт в морск. академию и 16. Она очень интеллектуальна. Интересуется литературой, собирает книги.

 

С 1959 года в дружбе с нами, наша дочурка. Ваша сестра. Вы ей можете написать по-английски. Она очень предана искусству Бурлюка, верит в него и теперь уже с помощью друга собрала большую колл. моих работ, скупив их у меня, Маруси, в АСА галерее и у частных лиц.

 

<…> Зовёт нас папа мама. Близкий наш друг (еврейка) Элла Яффе (Джаффе) теперь под нашим влиянием… Самоотверженно работает для имени Бурлюка».

 

Джордж Констант и Давид Бурлюк в Нью-Йорке

Постепенно вокруг Бурлюка собралась группа художников-интеллектуалов - Давид Давидович притя­гивал к себе своей эрудицией и общительностью. В октябре 1941-го Бурлюки купили себе дом в Хэмптон Бейз в Лонг-Айленде, возле Нью-Йорка,  а в 1956 году окончательно там осели. Бурлюк стал лидером группы «Хэмптон Бейз», в которую входили Рафаэль и Мозес Сойеры, Николай Циковский, Джон Грэм, Милтон Эвери, Арчил Горки, Джордж Констант.

Мозес Сойер, 1942, Фото Альфредо Валенте

 

А вот ещё одна интересная деталь, рассказанная пражскими наследниками младшей из сестёр Бурлюк. Приехав в 1957 году в Прагу, Давид Давидович продолжал выдавать себя за еврея. Когда Вацлав Фиала устроил в честь его приезда торжественный обед в Клубе писателей, Бурлюк долго выбирал из меню кошерные блюда. При этом дома ел всё подряд и еврейских традиций не соблюдал.

Интересная деталь – когда внуки Людмилы Кузнецовой первый раз приехали в Чехословакию, в дом Фиала-Бурлюк – это было почти сразу после смерти Людмилы Давидовны, первым вопросом, который они задали, был вопрос о еврействе Давида Давидовича. Возможно, они искали пути и возможности для отъезда из СССР.

Ну что, читатель, я ещё не утомил вас национальным вопросом? Кажется, пора заканчивать.

Все наши «еврейские изыскания» разбиваются в пух и прах одним маленьким фактом, приведенным Нобертом Евдаевым в книге «Давид Бурлюк в Америке», которую мы уже цитировали ранее. А факт вот какой:

«Как только Бурлюки переселились в Хэмптон Бейз, они сразу же отправились на поиск церкви, в которой семья могла бы нахо­дить духовное пристанище, а кроме того, они стремились скорее влиться в местную общину. Такую епископальную церковь Бурлюки нашли в получасе ходьбы от дома и, по свидетельству Эллен де Пацци, очень близкого человека Бурлюкам, они каждое воскре­сенье, в любую погоду пешком добирались до церкви и не пропус­кали ни одной службы, за исключением двух-трех месяцев в году, когда отправлялись на зимний сезон во Флориду или в длительное путешествие.

Бурлюки были очень активными прихожанами и участвовали во всех мероприятиях, проводимых церковью. Когда Эллен де Пацци с супругом прибыли из Аргентины в Хэмптон Бейз, в дверь вскоре по­стучала пожилая пара и, представившись представителями от церк­ви, преподнесла в дар новым соседям бутылку вина и небольшую картинку. Это были Давид и Маруся Бурлюки. Они передали пригла­шение на встречу с епископом и прихожанами».

А сама Мария Никифоровна писала Н.А. Никифорову 25 июля 1957 года: «21 июля мы с Бурлюком посетили нашу церковь (в ней 26 мая 1946 года венчался Додик, а после крестились наши 4 внука. <…> Папа все молитвы поёт и порядок службы смотрит по книге». В этой же епископальной церкви 18 января 1967 года Давида Бурлюка отпевали…

И всё-таки Давид Давидович Бурлюк – настоящий футурист. Истинный «левый». Потомок татаро-монгольских завоевателей и Запорожских казаков, православный – он ходил в Епископальную, протестантскую церковь, самую прогрессивную из всех церквей, председательствующим епископом которой является сейчас Кэтрин Шори – первая женщина-примас в Англиканском Сообществе!

В конце концов – какая разница? Ведь не только квартирный – национальный вопрос может испортить людей в гораздо большей степени. Давид Бурлюк, как настоящий футурист, был человеком будущего. Будущего, в котором национальная принадлежность не будет иметь значения.

В 2005 году в московском издательстве «Русская деревня» вышел составленный Л.А. Селезнёвым сборник «Интересные встречи». В нём собраны статьи и воспоминания Давида Бурлюка, опубликованные им в Дальневосточной прессе в период с 1919 по 1922 год. В сборнике есть и очерк Бурлюка о Сологубе, который весьма интересен в свете рассматриваемой нами темы. Вот фрагменты из очерка:

« <…> Сологуба посетил я в 1915 году.

Время это ознаменовалось наделавшим шум выступлением по поводу равноправия евреев в России; выступление сие было подписано Горьким, Сологубом и Андреевым.

Я никогда не понимал юдофобства, как того, что может быть положено в основу законоположения государственного.

Еврейский вопрос в России, России дореволюционной, монархической, я, лично для себя, судил как нечто неотделимое от общей структуры недоразумений и недостатков строя государственного.

В России того времени, а особенно России воюющей в продолжение целого года, мне виделось столько бед и горестей, что беды и горести еврейского народа казались мне лишь звеньями одной непрерывной цепи.

Мне чудилось даже несправедливым остро фиксировать внимание общества на вопросе, который, само собой разумеется, отпал бы сразу и сам собой, как только бы в государственный распорядок был внесён справедливый пункт о равенстве всех без исключения перед законом и об отмене привилегий.

В описываемый вечер у Сологуба состоялось экстренное совещание по еврейскому вопросу. Мы сидели в столовой, когда, закончив его, к нам вышел Фёдор Кузьмич.

Я не посмел Сологубу изложить откровенно свою точку зрения, она б могла показаться ему в то время маскируемой юдофобской позицией.

Так же по этому поводу я должен был отказаться и от выступления в печати, потому что моё обращение сочли бы как стремление задержать и отдалить момент получения евреями равноправия в России».

Интересно, что сам составитель сборника Леонид Селезнёв, которого, читая комментарии, трудно упрекнуть в юдофильстве, пишет: «Давид Бурлюк, в котором по материнской линии была частица еврейской крови, никогда не был ни русофобом, ни юдофилом».  

В 1932 году, к пятидесятилетию Давида Давидовича, «Издательство Марии Бурлюк» выпустило сборник «1/2 века». Вверху заголовка есть надпись: «Отец российского советского футуризма». Один из отзывов в разделе «Современники о Давиде Бурлюке» привлёк моё внимание. Нат Инбер, первый муж Веры Инбер, написал так: «У Давида Бурлюка правый глаз – простодушно-восточен, левый – хитро-западнен; правый от корявого славянского буйства, левый от Европы, от культуры, от скепсиса, от Джотто, от Ренуара, от Маллармэ».

И это действительно так. Хотя, если учесть, что левый глаз был искусственным… И тем не менее с правым глазом, смотрящим на восток, через этот самый Восток и добрался Давид Бурлюк на Запад.

И ещё несколько мыслей о русско-украинских корнях нашего героя. Известно, что украинская тема присутствует в работах Давида Давидовича – это и портрет Тараса Шевченко, и «Казак Мамай»... Когда в 2009 году в Киевском музее русского искусства открылась выставка Бурлюка, она называлась так: «Давид Бурлюк. Украинский отец русского футуризма». И вот в этом «русского» или «российского» футуризма содержится огромная коллизия. В своё время, начав цикл статей о Бурлюках, я поделился ими с выдающимся украинским искусствоведом Дмитрием Емельяновичем Горбачёвым. Он обратил моё внимание на то, что сам Бурлюк называл себя отцом именно «российского» футуризма, не ограничивая себя чисто «русским». В своё время отчаявшийся выставиться в Москве Бурлюк написал Д.И. Горбачёву открытку, в которой предлагал сделать выставку в Украине – «в пику москалям». И действительно – и в афишах «Сибирского турне», и на обложках журналов «Color and Rhyme», и в заголовках издаваемых Бурлюком и Марусей сборников фигурирует слово «российский». И в то же время – в 1914 году в Москве при активном участии Бурлюка был издан «Первый журнал РУССКИХ футуристов». Придавал ли сам Давид Давидович этому значение? Кто знает…

 

 

Евгений Деменок