Эта новелла — исступленный, дымящийся на рваных камнях крик, запекшийся вопль тела, падающего с острых пиков в бездон­ный провал.

 

Фразы, начинающиеся с местоимений, наречий и предлогов, словно обнявшиеся или разрозненные фигурки, отбрасывающие тень длинной вереницей слов, точно соответствуют конструкции света в новелле - слева направо, по восходящей диагонали.

 

№ 1 

 

Джорджо Де Кирико. «Две маски» 

 

1 час 27 минут ночи.

 

Вспученная занозами, бритая седая голова. Глаза — исчервленные до крыльев носа провалы, — смрадные дымоходы, изрыгающие зловонную пустоту нутра.

 

Черный парик, свалявшийся в шелудивый, над выпавшими редкими ресницами из клепаных гвоздей и безволосыми висками. Пробор, сабельным рубцом скрючившийся в непогоду, обрамленный проволочными кудряшками, неряшливыми затеками, расположившимися на бинте черепа, словно на подоле нижнего белья площадной проститутки.

 

Заклепанный вырез рта. Белая картонная голова, словно купол яйца гигантской птицы в разреженной бездыханной синеве неба. Парик, отбрасывает на него уродливую гангренную выцветъ тени. Два седых шнурка внахлест образовали круглый монокль, цепляющийся за пыльные ленты-шоры. Этот вылепленный из пресс-папье остов — мятая маска обгоревшего, саван повешенного, пеленает бьющееся, словно цыпленок в скорлупе, чье-то безумное лицо.

 

№ 2

 

Джорджо Де Кирико. «Пьяцца д’Италия»

 

Зеленое, с желтизной, яблочное небо. Линяющая, сжатая между двумя пределами, лимонная грань.

 

Состояние золотого покоя, не имеющего времени. Черный чешуйчатый локомотив с белым пузатым облачком дыма над трубой за красной стеной.

 

Пустынное здание с тоннельными лоджиями, с потрескавшимися стеклами окон. Плиточный, шахматной доской разграфленный пол с ручейками раздумий индийского раджи. Зеленые ставни, исчерченные рябью прорезей. Одно окно открыто, светом выхва­чен верхний край шкафа, на котором висит женский скальп с рыжими волосами, ниспадающими на подоконник шлейфом принцессы.

 

Дом посылает густую коричневую тень, острым клином вспарывающую золотую поверхность большой безлюдной площади. Тень настолько резка, что дом кажется парящим на темной консоли.

 

Другая нелепая сосущая тень, исторгаемая замершей, подперевшей кистью руки голову, мраморной фигурой в склад­чатой столе, обтекаемой, словно статуэтка в белом бассейне, круглом и плоском, с голубым отражением, прилипает к острому ломтю коричневой тени. Косая тень этой серой теневой бритвы нестерпимо рассекает стену, а ноги, с прикованными к пьедесталу пятками, нежатся в рыжем зное заката.

 

Такое же здание плоской театральной кулисой поставлено под прямым углом к галерее лоджий. Приклеенное к земле зеленой параллельной тенью, оно образует с домом лоджий душный вырез, узкую щель, залитую солнцем, куда стремится глаз, устав от блужданья по серым стенам.

 

В золотом ореоле двое, словно ионические колонки влюблен­ных, застывшие на базе собственной тени. И, ощущая разлад и дисгармонию окружающего мира, неуютность его теневой стороны, мы исполнены мучительного желания единения друг с другом. Но золотой поток не делает нас прозрачными - лишь до оболочки доходят его лучи.

 

№ 3

 

Джорджо Де Кирико. «Неуверенность поэта»

 

Мы замкнуты на этой площади, как гладиаторы в кольцах цирка Колизея, обреченные погибнуть среди зловещих истуканов, и тень кондотьера подбирается к нам в скользящем беге. Гори­зонт с потревоженным вороньем заперт красной стенкой.

 

Слепые дни переползают в душные ночи. Гутаперчивый античный торс, пораженный конвертами теней и света, порочный и сладострастный, предлагает нам, как порнографию из-под полы, груду бананов, обладающих некой возможностью двусмыс­ленной метаморфозы, благодаря присутствию фальшивой куртуазной гравюры с изображением отроковиц, садящихся на фасциний.

 

Потревоженная похоть синим сумраком обволакивает скульп­туру, возлежащую на тесном ложе из двух эмалевых кругов. Локти ее заломленных рук сминают грудь. Постепенно она белеет в сгущающихся сумерках и напоминает томную Леду, а между ее колен мощно всплескивает своими божественными крыльями лебедь.

 

Густеет небо и желтые контуры оглаженных гор и белых домиков под оливами, устремляются искривленными факелами зажигать звезды.

 

Быть может, и мы в далеких высях найдем заступничество у светлого престола.

 

№ 4

 

Джорджо Де Кирико. «Завоевание философа»

 

Запекшееся время - 27 минут второго ночи, белый круг циферблата в черном квадрате.

 

В прорези прямоугольного окошка виден угол крепости, расцвеченный аляповатыми флагами. Красный лес труб на зеленом фоне неба, - цвет меблировки нашей дешевой гостиницы - огрубил весь мир.

 

Ананасы, запутавшиеся в колючей проволоке на стеклянном подносе, словно неразорвавшийся Фугас в растоптанной грязи чернильной лужи. Угрожающее жерло пушки над ними, чернеющее гигантской уретрой, спазмирующая гроздь ядер, выпуклая эмаль белой извергающейся надписи.

 

И вдруг в слабом отражении разбитого зеркала, за низкой терракотовой стенкой с треугольниками подпорок мелькает дет­ский паровозик с большой мокрой трубой и дымом над ней, слов­но влажной расцветшей кроной миндаля. 

№ 5

 

Джорджо Де Кирико. «Метафизическая композиция»

 

На жестяной крыше - отрубленные подагрические ступни с нервными пальцами скрипача-виртуоза. Большой палец - жестокий и волевой - удлинен до верхней искривленной фаланги указатель­ного. Под карнизом распят кровоточащий анкер в виде «Х» - первой буквы светлого имени. Распускающееся зерно под сводом из слоновой кости, обвивает белыми ростками обгоревшие спички труб.

 

Давящая масса бокового фасада с выщербленными ломтиками окон аттикового этажа.

 

Пол здания бесформенным носом уткнулся между пустыми, удлиненными глазницами тупиков и над пунктиром обведенным ртом - присутствие того страшного, прокаженного лица под проволочным париком.

 

Мелово-белый, со сшитыми деревянными стенками вагон-душегубка под черной крышей, с агонизирующими внутренностями, на наклонной платформе, пророчащий судьбу долгой дороги, угрожающее расставание двум гофрированным фигуркам.

 

В пепельное небо впилась рустированная труба, подвижная и пузатая, как мяч на пальце жонглера.

 

Вдали — благородные сиракузские горы, увитые палевым оле­андром со вспыхивающими пятнами киновари уязвленных осенью кипарисов.

 

Сухое раскаленное, потрескавшееся подножье вулкана с излившейся магмой в парфюмерном налете цвета — так видится мне умилительно-радужная ядовитая испарина прыщавой грешной любви, дающей унизительное страдание.

 

№ 6

 

Джорджо Де Кририко. «Тайна и меланхолия улицы»

 

В клине света, словно в моментальном снимке, хрупкое дитя, с развевающимися волосами катящее колесо.

 

Два здания с тюремной архитектурой, существующих обособ­ленно в разных горизонтах, тянутся бесконечно, словно склады вдоль железной дороги.

 

Точка схода плоскости черного мертвого дома нацелена в темя тени от памятника, выглядывающей из-за грани дома. Она нависает крышкой гроба над пересыльным вагоном с открытыми дверьми, фигурные створки которых напоминают двух затаив­шихся санитаров, ожидающих в тревожной тиши девочку-жертву.

 

Лишь уголок солнца у запада сознания, как прилипший к хрусталику глаза осколок битого витража, преломляет усталую улыбку сплющенного локомотива с разорванным парусом дыма.

 

Это взгляд периферийного зрения, погруженного в соб­ственную гибель.

 

№ 7

 

Джорджо Де Кририко. «Загадки одного дня»

 

Как горлышки гигантских закупоренных бутылок - трубы за кольцом стены.

 

Косо стоящие, отворачивающиеся друг от друга армады подступающих арок, словно искривленные стволы во мраке кошмарного леса. Мшистые стены – короста нагноившегося создания – ни трещин, ни щели, чтобы вырваться из пугающих химер воспаленного видения.

 

Сильное диагональное движение света останавливает санитарный вагон - гипертрофированный медицинский ящик, прошитый пунктирами шляпок гвоздей.

 

Зыбкие двое буквально раздавленные громоздящимися арками.

 

Граница сектора света ломается на пьедестале памятника философу, гранящему интимность интерьерного уюта. Его открытый жест, обращенный в разреженную пустоту, подчеркивает внезап­ность, доверчивую нелепость и жертвенность его появления.

 

Возникновение этого светлого проблеска свидетельствует о благородстве созерцательного ума, накопившего в трагедии сближения созидательный опыт.

 

№  8

 

Джорджо Де Кририко. «Мозг ребенка»

Опыт, придавший рыхлым образам чеканку геральдики, бережно вывешенную на разнофактурных стендах-кулисах. Иерархия символов страдания.

 

Спасительное погружение в книжную премудрость. Наброски, где книга, как задранный нос корабля с окошками иллюмина­торов среди айсбергов, созвучна угловатость форм знакомому зданию и клинам теней, кажется лишь намеком действия разума, лучом интеллектуальности, озаряющего рассыпанные бусинки жем­чуга.

 

Скорлупа яйца чистотой формы здесь символизирует зерно зарождения жизни.

 

Указующий жест кисти руки, сухо очерченный на белом фоне, направлен на тревожную черно-красную плоскость. Поистине, самыми большими неприятностями оказываются те, о которых мы еще не знаем.

 

Одна из поразительных, проясненных картин: раздумье целомудренно обнаженного философа, явившего всему миру свою священную грустную плоть — опущенные сглаза, горький излом губ под топорщащимися устами — однако же могучую, плодонос­ную налитую соками матери-земли, превозмогшую фобическую тесноту жизни.

 

№ 9

 

 

Холодные гусеницы фраз. Остановившееся время, стрелки на кирпичной башне показывают I час 27 минут.

 

Вдали за высокой эстакадой, колеблющейся на длинных прямоугольных бетонных столбах, во мраке которой вьют гнезда совы усопших душ, остановился поезд с цветущим облаком дыма и поджидает меня, и зовет к разлуке.

 

Каплями нечистот стекает время в гробовидной улице, фосфоресцирующей мертвенно-бледным цветом, где мы сами стано­вимся призраками.

 

Тошнотворные бананы с мякотью и вкусом привядшей картошки, прокисшее вино, горечь твоих слез, клейкие ватные объятия.

 

Ожесточение и страх перед твоей беременностью.

 

Фразы, как горящие, жирафы дробят пересохшую почву.

 

№ 10

Светлое облако, с легкой усмехающейся тенью, словно моя отлетающая душа, освещает падающую в лунатической поступи стену с анкером в виде Х тусклым, пустым светом Голгофы. Оно отражается в круглых стеклах очков на лице, которое мне до муки знакомо, но я его не узнаю.

 

Вокруг ни одной прямоугольной формы, дома стали с ног на голову и смотрятся трапециевидными, ромбическими, треуголь­ными подиумами.

 

И рука, опершаяся на фуст ионической каннелюрованной колонны, — словно ладонь свидетеля на Библии.

 

№ 11

 

Джорджо Де Кририко. «Метафизический треугольник»

 

Слепящая мигрень - я вижу мир не сферическим, а вырезом некоего темного треугольника, ограничивающего своими рамками находящиеся в поле зрения предметы.

 

Клаустрофобическая замкнутость арок, словно шестерен мясорубки, выбрасывающих в длинную и острую щель и рваный вырез неба, фаршированные тела погибших шахтеров.

 

Кровавая рука, отряхивающая твою кровь и кровь нашего ребенка на плиточный пол операционной больницы.

 

№ 12

 

Джорджо Де Кририко. «Я пойду к собаке из стекла»

Вырезанное прямоугольное отверстие в левой груди, обна­жившее сердце, осенним лепестком трепещущее на двух веточках кровоточащих артерий.

 

В пунктире портновских стежков обозначенный мелом на черной стене силуэт манекена с обезображенной змеиной головкой, Кажется, это проекция памятника с рукой на срезанной колонне, безжизненного, бесплотного.

 

Внезапно приближается заводская труба, и я вижу каждый кирпичик, опожаренный пятнами копоти. Над ней облачко дыма, как от залпа сотен митральез.

№ 13

 

Джорджо Де Кририко. «Песня любви»

 

На косой оранжевой плоскости пригвождена рваными краями маска Аполлона, словно чья-то посмертная маска. Рядом пришпилена кроваво-красная перчатка гинеколога с целлулоидными бликами.

 

Лилово-серая громада здания с аркадой, обвита поясом кирпичной стены. Зубчатый, в трубах, горизонт. Одна труба значительно длиннее других.

 

Наша жизнь свилась в зеленый шар, сочлененный швами гул­кого черепа.

 

Он укатится в небытие, а мы еще останемся на ржавых косты­лях ковылять ему вслед.

 

№ 14

 

Джорджо Де Кририко. «Римская вилла»

 

Я не возвращаюсь в этот покинутый город, где застывшее и онемелое прошлое уродливым слепком напоминает о трагедии влюбленных. Я забираю с собой только знаки, оформившиеся в мудрые графические символы.

 

Иногда прошлое окрашивается тайным присутствием вещей. Тогда в моей памяти лязгают искусственные образы — наваждения, порождение игры ума, расшевеленного болью.

 

Я проникаю на крыши с величавыми статуями и вижу отсюда сиракузские горы, летящего бумажного змея и тихие облака со скорбными херувимами.

 

А дальше я вижу героев и гладиаторов, богов и титанов. От них я получу в свою суму мудрую, кроткую, светлую благостыню и разделю ее между всеми влюбленными.

 

1981, декабрь