Художник и история искусства. Интервью с Эсфирь Серпионовой-Варшавской в рамках проекта Евгения Голубовского и Евгения Деменка "Смутная алчба"

– Есть такое понятие, как самооценка. В художественной жизни Одессы как вам видится ваше место – в первой десятке, в первой пятерке?

– Я об этом не задумывалась, потому что я не очень слежу за тем, что происходит в Одессе. Я бываю на выставках, но я никогда не считала, сколько нас вообще, в Союзе даже. Это уже бухгалтерия, которой я не интересуюсь. Самооценка для меня – это скорее, соответствует ли то, что я делаю как художник, тому, к чему я стремлюсь. А этот рейтинг – в какой пятерке – это просто никак не мой стиль.

– Насколько динамична художественная жизнь Одессы? Существует ли она вообще?

– Я, честно говоря, не успеваю на выставки. Или я такая медленная и не могу попасть, но молодёжь говорит, что здесь ничего не происходит, – нужно куда-то ехать делать что-то в Москве, что-то в Киеве… Но поскольку у меня свои большие планы – работа в Педагогическом университете, в мастерской иконописи, то я просто не успеваю. Динамика, по-моему, у каждого своя.

– Каждый век формулировал художественные направления. Конец 19 века – импрессионизм, 20 век – кубизм, сюрреализм, абстрактное искусство, поп-арт. Какое-то из направлений предыдущего века как-то на вас лично повлияло?

– Мне бы пораньше что-то. Ну, и сейчас, вообще, поскольку я руководитель мастерской, я в Средневековье хорошо погружена. Сейчас как раз я делаю гобелены, вновь обращаюсь к мастерам средневековым. Миниатюра книжная меня интересует. Ну, а отдельно – я просто так живу. Была выставка гобеленов. Всё, что меня волновало, – я смотрю, есть и такие, чувствуют и тоже находят отклик. Я знаю стили по истории искусств – но я на них не ориентируюсь. Я думаю, что художник сам творит свой стиль.

– Были ли у вас учителя? Кто формировал вас?

– Когда-то очень Врубель повлиял. Я всегда за то, чтобы никто никому не мешал. Занимались же в одно время и Ануфриев, и Стрельников, и Хрущ – значит, были педагоги, которые чувствовали каждого отдельно. Был Лукин Сергей, который тоже очень чувствовал студента и говорил: «Вам нужно вот эту книгу посмотреть…». Я так думаю, что поскольку мы были задеты всеми крупными мастерами из истории искусств… Но когда-то нельзя было говорить об импрессионизме –  это вообще, Бог знает что было, нельзя было. Но мы до всего доходили сами, находили книги, учились.

– Сегодня одесские искусствоведы называют Юрия Егорова и Валентина Хруща классиками одесской живописи. Согласны ли вы с этим? И кого бы вы считали классиками?

– Классик – это вообще слово такое… Надо ещё договориться о терминах. Юрий Егоров – большая школа. Я его встретила, ещё когда он приехал из института, все были молодые, и он преподавал у моих друзей. А Хрущик – мы с ним просто учились. Он же в Эрмитаж целый год ходил и учился. То есть всю мировую классику знал. А так, я в стороне от этого, чтобы кого-то классиками называть. Для меня есть авторитетные художники, скажем - он совсем не такой. Я бы так не делала, но здорово! Скорее так отношусь.

– Сейчас делят искусство на современное и актуальное. Как вы понимаете это деление?

– Ну, современное – это всё, что сейчас есть. Ну а актуальное – это как бы вот сейчас, последний спрос. Иногда слышу, как советуют молодым: «Да ты пиши большие работы, обнаженную натуру. Иначе не купят». То есть стараются, как бы вроде актуально чтоб было. Скорее, это просто рынок. То, что сейчас актуально, можно сказать, всегда было рынком. Спрос – предложение.

– Является ли Одесса художественной провинцией? Является ли Украина художественной провинцией? Если да, то где центр?

– Я не считаю Одессу ни в коем случае художественной провинцией. Как говорит молодёжь: «Нет.. Здесь нет… Надо куда-то там…». Ещё провинцию надо определить. Если провинция – это буйное цветение, а там где-то истощение… слово столица у нас уже не звучит, как что-то такое, собирающее сливки, а скорее как что-то такое, искажающее смыслы. Собираются люди, которые хотят прославиться, а в большом коллективе труднее выскочить, и они выскакивают резко. И уже за искусство часто. И поэтому провинция – это цветущий сад. Так что Одесса - это один из центров.

– Рыночная оценка работ художников на аукционах определяет ли для вас значение художника?

– Ни в коем случае. Во-первых, вы же понимаете, что сейчас есть слово новое – «раскручивать». Это, скорее, дело рынка. То есть продаюсь – и покупаюсь. Кого он взял, кого он раскрутил, кому он продает… Даже те, кто покупает, для меня не ценители искусства. Более того – у художника работу купили, но они не знают, самую ли лучшую купили. Но там всё бывает. Как на рынке.

– Где, когда и за сколько в прошлом году были проданы ваши работы?

– Я специально не продаю работы, умышленно, как бы всем сообщая, что не продаю. Но в то же время всё равно так получилось, что выставлена была работа, довольно давняя, в Художественном музее, в галерее, и её приобрел коллекционер Верник. Он считает, что ему не хватало такой работы того времени. И когда я делала выставку гобеленов в галерее «Философия», там тоже приобрели сколько-то работ. А за сколько – это я даже, честно говоря, не запоминаю, потому что сразу деньги уходят.

– Прогнозы - штука ненадежная, и всё-таки каждый пытается представить себе, как будет дальше развиваться искусство. Будет ли оно ближе к абстрактному, фигуративному, или вообще пойдет каким-то другим путем? Какое представление о 21 веке?

– На что я ориентируюсь? Я вижу студентов, многие из них становятся серьёзными художниками, вижу молодых художников, которые сейчас – ну, молодые – по 30 лет. И своего поколения. Я не думаю, что все будут вести свою линию. Она всё время обновляется, что-то такое происходит. А студенты, как ни странно, такие, знаете, реалисты. И когда их приводишь на выставку кого-нибудь самого лучшего абстракциониста, они вообще не понимают, им даже объяснить невозможно, что это такое. Конечно, не все, это очень индивидуально. Есть такие смелые, как вот взять даже Настю Кирилину, она состоявшийся художник. Она из бутафорского отделения, у неё театральный взгляд на мир. Она смело на всё реагирует. Не реалист, но - изобразительный художник. Поэтому я думаю, что все направления будут существовать.

– Влияет ли политика на ваше творчество?

– На мое –  никак. Я давно аполитична, по-моему, с самого рождения. Хотя смотрю и вижу, что происходит. У нас же как Сталина не стало, жизнь начала меняться. И мы это все видели. Я не изображала оранжевую революцию. Хотя видела выставку, где была отображена оранжевая революция. Она интересно смотрится – так смотрит художник. Я ничего не отвергаю.

– Насколько давно вы ощущаете себя художником? Можете ли вы предположить, что ваши творческие высказывания уже влияют на социум?

– Ну, на социум это вообще трудно сказать … Но художником осознала себя, когда пошла в художественную школу, там у нас сразу была ориентация – мы художники. И ясно даже по работам, которые случайно сохранились с 60-х, 58, 57 годов… Там были уже композиции, которые до сих пор смотрятся как композиции. И поэтому сразу нас ориентировали не на то, что мы играем, развиваемся, любим мир, там что-то  более зрелое. Просто сразу – мы художники. Профессионалы. Во всех отношениях. И с тех пор, собственно, я себя ощущаю художником. И на выставках. Тогда уже были выставки. В 1957 году  у меня уже была выставка. Кто-то выставлял наши работы. А насчет влияния на социум – я думаю, что невольное есть, потому что по Книге отзывов мы читаем, как люди реагируют. И потом, я же долго преподаю. А это уже неизбежно. Там каждое слово умножается, несётся, и кто-то говорит: «А вы же сказали…».

– Есть ли ученики, последователи?

– Я не считала, но есть такие, которые меня признают. Встречают через сколько-то лет: «Я Ваша ученица. Я там то…» – «Вы у меня учились?» – «Нет, я то-то и то-то». В школу Костанди приходишь: «Да, это они ученицы. Ведут ту линию». Ещё где-то. Приезжают из-за границы, Чехословакии, Америки: «Я Ваша ученица. Я сейчас так делаю». Ну, это радует. То есть они ждут ответа: как мы? И вообще, я страшно общительная, и вот сюда очень многие приезжают.

– В Одессе исчезла профессиональная арт-критика. Нужна ли она вам?

– Очень нужна. Причем именно арт-критика. Историю искусств мы изучаем. Есть теория искусства. Это само собой. А вот именно арт-критика – очень нужна. Потому что это не просто при каждом художнике кто-то, кто его похвалит так или иначе. Даже уже в книгах не пишут таких отзывов: «Ну, мне это совсем не близко». – Хотя бы так. Нет. Все только пишут дифирамбы. Почему? Может быть, время такое…

– Есть мастера, для которых важнее среда, тусовка. Есть мастера, для которых важнее всего сосредоточенность, общение с книгой. К какой группе вы себя относите?

– Я думаю, что я посередине. Достаточно общительна, просто некогда тусоваться. Мне очень нравится среда художественная. Правда, я когда выросла, – все выросли, и у них свои проблемы. Просто когда я вхожу в мастерскую художника, у меня что-то такое… я даже не могу передать. Мне хочется работать. Что-то такое происходит. Ко мне сейчас дети приходят, малыши, у них мастерская - общение возбуждает именно на творчество. Поэтому я, скорее, человек тусовки, но мне просто некогда. Но конечно, естественно, что я погружаюсь. И работать я люблю. Когда я начинаю что-то делать, мне всегда говорят – и я не слышу. Я в работе разговора просто не слышу. Не могу одновременно. Действительно, нормальное в данном случае равновесие.

– Какие 3-5 книг, прочитанные в прошлом году, произвели впечатление?

– Это не так легко, потому что книги специальные читаю. Так я не могу сказать, потому что я читаю понемножку, много книг. Есть прекрасная книга, сейчас она снова вышла, в том году вышла, Василия Кинешемского. Стоит почитать. Он историк и мученик, новомученик, святитель. Он написал книгу «Толкование на Евангелие от Марка». Вот он поднимает то время историческое, чтобы мы поняли, как что было, и оно даёт такой какой-то взгляд на то время и на нынешнее.

– Нужен ли вам Союз художников? Не пришла ли пора объединяться в творческие группы, исповедующие какие-то одни принципы, группироваться вокруг конкретных галерей?

– Эти галереи сейчас пока себя не очень оправдывают, на мой взгляд. Хотя там ведут работу. «Белая луна» ведёт свою линию… В группы мы когда-то объединялись – ТОХ помните? Он своё дело сделал, я думаю, для многих. Всерьез Союз, конечно, сейчас не нужен. Надо бы выйти. А я не выхожу. Поэтому, если честно говорить, скажи да и положи билет. Даже справку о том, что участвовала в союзной выставке, я не могу взять, пока не дам картин. Но я же участвовала в этой выставке! Каталогов у нас не делают. А я человек свободный всю жизнь. А с другой стороны, это же всё-таки общение с коллегами. Если есть какие-то вопросы – поднимают.

– Есть ли какая-нибудь галерея в Украине, в Одессе, которая близка по духу?

– Пожалуй, сейчас нет. Они все такие у нас бездушные… То есть я не вижу у них настоящего кредо. Выставлялась в «Философии», там нормальные отношения.

– Есть ли контакты с поэтами, артистами, музыкантами?

– Общаюсь немножко с актерами, невольно. А со старыми друзьями редко встречусь, пошла где-то на просмотр… Я бы не против, но у меня немножко другой режим, и просто не хватает времени. Я бы посещала все премьеры – чего бы нет? Времени не хватает. То есть контакты сейчас приостановились. Ну, в силу обстоятельств. Тут – время, тут – время. Но у меня нет отторжения. Я бы сидела в богеме и прекрасно себя бы чувствовала.

– Стремитесь ли к общению с коллекционерами?

– Специально стремиться – не стремлюсь. Но если меня приглашают, и мне интересны и их коллекции, и собиратель… Я вообще, кого знаю, – всех уважаю, потому что это такие основательные люди. И тонкие. Вот того интеллигентского плана, которого так не хватает.

– В каких музеях, в каких коллекциях есть ваши работы? Где было бы престижно для вас, чтобы они были?

– Я сейчас не могу узнать судьбу своих работ. В Америке много, в разных коллекциях. В Англию поехали серьезные – где-то там… Где это? Куда повезли? По всему миру, в Израиле… Но именно чтоб у меня покупал кто-то именно в музей, и мне дали такую бумагу, у меня такой бумаги нет. Выставляла у всех, но как-то так…

– Много ли путешествуете? Какой музей произвел в 2009 году яркое впечатление?

– Ну, Пушкинский в Москве. Я всё путешествую куда – в Питер и в Москву. И по-новому смотрела всю коллекцию и Пушкинского музея, и Третьяковки…

– Обычно следующий год каким-то образом человек уже для себя распределяет – что он должен сделать. Ясно ли, какие задачи, какие работы должны сделать, может быть, выставки какие-то запланировали себе?

– Я никому ничего не должна, слава Богу. Но какие-то идеи есть, конечно, и пожелания. Хотелось бы и персональную выставку успеть, но время то есть, то нет. У меня есть идея нового поэтического сборника. Он будет посвящён друзьям и творчеству. Там у меня был такой, такой, а этот друзьям и творчеству. В институте у нас ввели спецкурс по древней русской живописи. Так что работы будет много.