Один из основателей европейского стрит-арта, легендарный «спреер из Цюриха» ответил на вопросы представителя ART UKRAINE в Германии  Елены Садыковой.

Харальда Нэгели в среде людей, интересующихся стрит-артом, знают все. Художник, получивший классическое академическое образование в престижных арт-школах Швейцарии и Франции, начал рисовать на улицах Цюриха в 1977-м.  Консервативные швейцарцы восприняли в штыки  такое внедрение в городскую среду, и уже в 1979 «цюрихский спреер» был осужден, приговорен к 9 месяцам тюремного заключения. Ему удалось скрыться в Германии, где он познакомился с Йозефом Бойсом и другими представителями немецкого актуального искусства. Бойс даже присутствовал на одном из судебных заседаний по делу Нэгели, защищая художника от упреков в  вандализме. После серии арестов, при попытке пересечения границ Германии, Нэгели, в конце концов, сдался властям Швейцарии и отсидел в тюрьме положенный срок. После выхода из тюрьмы художник стал больше заниматься рисунком и меньше появляться на улице. Тем не менее, до сих пор, время от времени, его граффити будоражат покой швейцарских и германских блюстителей порядка. Отношение к знаменитому уличному художнику  в арт-среде противоречиво.  С одной стороны, сегодня он один из наиболее авторитетных европейских художников. С другой – для многих представителей молодой стрит-сцены то, что делает Нагели, не понятно, а некоторые из них даже не признают за ветераном статуса граффитиста – мол, уж слишком его работы не похожи на канонизированные ныне образцы этого жанра.  Но «дедушка европейского стрит-арта» на все упреки смотрит свысока. И имеет право – в свои 71 он сделал тысячи настенных и станковых рисунков, он полон сил, энергии и интереса к жизни.  

Нэгели типичный швейцарец: спокойный, рассудительный, говорит тихо, вдумчиво, прекрасно рассказывает о своем творчестве. Он шутит, иронизирует. Однако никогда не выходит из себя. В мастерской художника – образцовый порядок. Работы рассортированы тематически и хронологически. Время, хронология вообще имеет для художника особое значение, это важная тема его творчества. Но у Нэгели есть  и  другая сторона (перемена происходит  внезапно): на смену спокойному гражданину приходит повстанец, революционер. Его глаза начинают сверкать, все вокруг смеются и снова  ловят каждое его слово. Его сила в том, что он уверен в том, что  он делает. Это даже не уверенность: он просто следует тому, что восстаёт в нём и заставляет его идти на улицу и «обращаться к стене».

Также внезапно происходит  и обратная перемена: акция завершена, перед нами снова вдумчивый, спокойный  человек, цитирующий великих поэтов и мыслителей. Но главное: он снова обретает покой, нужный ему для того, чтобы рисоватъ его «пространственные облака» – вторая большая часть его творчества – это кропотливые рисунки, требующие очень много времени и концентрации.

«Пространственные облака» и граффити – это противоположности, которые, однако, воплощают у Нэгели одну и ту же идею: выход энергии. Энергия, которая в граффити извергается и фиксируется спонтанно, в рисунках возникает, живёт и продвигается точка за точкой, крестик за крестиком, медленно, но постоянно. 

Сейчас Нэгели уже за семьдесят и он выбрал 500 «облаков», над которыми он будет работать до конца. Он также продолжает заниматься граффити, несмотря на то, что его рисунки в Цюрихе или Дюссельдорфе практически мгновенно уничтожаются властями. Более того, швейцарская и германская полиция продолжают преследовать художника, заводить против него дела, облагать штрафами во много десятков тысяч евро. 

Киевляне впервые смогут увидеть работы Нэгели уже в ноябре, на выставке в рамках ярмарки современного искусства «Арт-Киев contemporary», а пока один из зачинателей европейского стрит-арта ответил на вопросы ART UKRAINE.

 – Почему вы занимаетесь граффити?

– Выражаясь точно и коротко:  граффити – составная часть моей личности. Язык граффити лучше всего выражает мой мятежный, повстанческий дух, мою потребность в свободе художественного самовыражения, моё гражданское сопротивление давлению застойного капиталистического общества. Как личность и как художник я боролся и продолжаю бороться за свободу в обществе, первый закон которого – неприкосновенность частной собственности. В 70-х я начинал с напыления на стены лозунгов, конечно же, политических, но быстро понял, что это не мой путь. Каждый должен найти себя, поэтому для моей борьбы я использую свои собственные средства, средства художника. Таким  вот образом на стенах домов начали появляться мои рисунки. Можно сказать, что моя бунтарская натура выплеснула мою творческую энергию на улицу. Мои фигуры появлялись, чтобы жить рядом с людьми. Они стали теми поэтическими бомбами быстрого или замедленного действия (в зависимости от того, были ли они на виду или напротив, хорошо скрыты от глаз), которые я разбрасывал повсюду, где находился. Воинственная духовность – это парадокс, в котором я существую. Открытое проявление свободной духовности – это в капиталистическом обществе всегда провокация.

 – Широко известен судебный процесс над Вами, на который специально приехали ваши защитники - Йозеф Бойс и Генрих Белль, да и вообще, Вас неоднократно привлекали к ответственности за ваши уличные рисунки. Чему научила Вас борьба за право быть уличным художником?

– Перманентная борьба научила меня не сдаваться, если уверен в своей правоте. Самым важным, однако, стало понимание, что действие, поступок решают всё. Нельзя сидеть, сложа руки, если знаешь, что и как нужно делать.

Тогда, в 80-ых защита Йозефа Бойса или даже Вилли Брандта не могла изменить ничего. Конечно, солидарность культурных слоёв общества и поддержка друзей были очень важны. Но у государства не было другого выхода, кроме судебного преследования: уличное искусство как таковое (и моё в частности) ставило под сомнение сами устои капиталистического общества. Государство вынуждено было реагировать. Мой случай сделали прецедентом. Тогдашний приговор, однако, был для нас равным объявлению государством собственного банкротства. Он не поколебал, а лишь укрепил уверенность в правильности пути. И за все последующие годы я ни разу в этом не усомнился: только поступком можно добиться свободы.

 – Как вы относитесь к молодым граффитистам, ведь стиль ваших работ существенно отличается от того, что делают юные стрит-артисты...

– Другие времена, другие спрееры... Я не берусь разбирать творчество нового поколения. Скажу только, что сегодня, как и всегда, мне претит отношение к искусству как к развлечению, рекламе и т.п. Сегодня слишком много работ, в которых нет смысла, одно желание угодить пресыщенному вкусу потребителя: удивить, испугать, приукрасить. Это влияние пришло, как мне кажется, из Америки, где истоками жанра были реклама и самореклама. Поэтому работы американского стрит-арта были изначально такими перегруженными: огромные размеры, обилие форм и красок, за которыми, большей частью, ничего не  стояло. Конечно же, найдётся достаточно противоположных примеров. Не люблю обобщать. И всё же наше европейское направление уличного искусства, с его поиском идеи, духовности, с его скрытым юмором, мне больше по душе.

– Делаете ли вы сейчас граффити?

– Конечно! Как я уже сказал: граффити  – это одна из форм моего существования, внутренняя необходимость воинственного проявления моей натуры. Медитативная уравновешенность, свойственная моей работе в мастерской, приводит в один прекрасный момент к взрыву энергии, который выбрасывает меня на улицу. 

 – Как вы относитесь к институциализации стрит-арта, то есть, когда уличное искусство начинает выставляться в галереях наравне со станковыми произведениями и вещами, созданными специально для галерейного контекста?

– Сегодня все продается и стилизуется под искусство. Коммерция разъедает.

Это очень сложная тема: до какой степени и в какой форме уличный художник (да и художник вообще) может сотрудничать с институтами (музеями, галереями и т.д.).

 – Какие стили искусства повлияли на ваши граффити? В них ощущается влияние рисунков Пикассо, сюрреализма...

– Наскальные рисунки и пещерная живопись по сей день не потеряли для меня своего очарования. В начале 70-х я с интересом наблюдал за действиями французского стрит-артиста Жерара Злотикамиена (Gérard Zlotykamien). А вообще я всегда шёл своим собственным путём, не сворачивая и не размениваясь.  Наверное, поэтому, меня, хотя и не особенно любят, но уважают.

 – Каков ваш завет молодому поколению стрит-художников? Как сохранить свежесть высказывания в мире, где граффити стремительно превращается в поп-мейнстрим и аппроприируется "официальной культурой"?

– Нужно учиться противостоять искушениям, откуда бы они ни поступали. Молодое поколение легко позволяет себя отвлечь, легко поддается очарованию быстротечного.

В то время как каждый должен стремиться найти самого себя. А для этого нужно изменить направление взгляда: смотреть не по сторонам, а в глубину собственной души, собственного я.

Постепенно откроются глаза, и придёт понимание подлинного предназначения. Для художника это необходимо, без этого его искусство не сможет выжить.

 – Почему вы перешли с настенных рисунков к работам на бумаге?

– Ну, я ведь в первую очередь рисовальщик, поэтому  использую любой материал, будь то бумага, холст, дерево, стена и т.д. Скорее, здесь можно говорить не о материале, с которым я работаю, а о самом творческом процессе, в котором  находят проявление противоположные полюса моей натуры. Таким образом, я  реализую две свойственных мне ипостаси, две стороны моего художественного Я:  духовную мягкость и агрессивную мятежность духа. Мастерская и улица – это их реальное, живое воплощение. В мастерской моё искусство – результат медитативного процесса. Оно интеллектуально и уравновешенно. Мои "пространственные облака" – это безграничные хроники времени и пространства. Работа над ними – бесконечный процесс совершенствования, поиск равновесия, гармонии. Их завершением станет моя смерть.

Но я не могу жить только интеллектуальной жизнью: моя бунтарская натура требует в один прекрасный момент  сиюминутного выхода энергии. (Смеётся). Тогда я выхожу на улицу  и делаю то, что должен делать. С моментальным результатом. И не важно, что большинство работ уничтожается. Главное – это факт их создания. Я не могу иначе!

 – Чем вы работаете? Баллонами? Все ваши работы – монохромные. Вам не интересно работать с цветом?

– Я работаю баллончиками, чёрной краской. Краски, цвета интересуют меня, но я не нуждаюсь в них. Моя работа - это линия, которая создаёт формы. И я предоставляю зрителю видeть их цветными или чёрно-белыми. Всё дело в восприятии.

 – Что вы хотели и хотите сказать городу своими работами?

– То, что должно быть сказано. Мои фигуры - это неотделимая часть города, района, улицы. Они органически вливаются в структуру окружающего их мира. Но не украшают, а скорее подчёркивают особенности и закономерности. Они вступают в контакт с  прохожими. Несут в себе энергию и движение. В этом заключается суть и смысл моих работ. Они - не сами по себе, а часть того, что их окружает. Делают видимым то, что часто скрыто от глаз. Уродливое –  остаётся уродливым, прекрасное – прекрасным. Никакого камуфляжа.

 – Какова ваша политическая позиция? И вообще, должно ли искусство быть политическим?

– Настоящее искусство политично в каждом его проявлении. В то же время, есть разные способы выражать свою позицию (в демократических системах капитализма скрыты определённые возможности, которые нельзя отрицать). Но, повторяю, каждый художник работает по-своему, выбирает свой собственный путь.  Мой путь   радикален. Я не ищу конфликтов, но я всегда к ним готов. Я беру силой свободу, которая мне необходима,    восставая    при    этом    против    основного   закона   капитализма: неприкосновенности частной собственности. В этом заключается политический момент моего искусства. Для многих тысяч людей, которые, по тем или иным причинам, не могут выйти за сдерживающие их рамки, мой пример невероятно важен. Они видят во мне символ свободы, которая достигается собственным решением и поступком. Конечно же, я понимаю и не оспариваю историческое и общеобразовательное значение музеев, галерей, и прочих институтов. Но всё же искусство не должно бытт выселено в эти «культурные резервации», где многие работы утрачивают своё первоначальное предназначение, отчего подчас исчезает непосредственность их воздействия и восприятия. Это один из способов сделать искусство безопасным. Выброшенные из контекста, даже очень сильные «уличные» работы теряют свою убойную силу и становятся безвредными. Это необыкновенно рафинированная стратегия обращения с искусством в капиталистическом обществе. И пока я жив и могу двигаться, я буду бороться против этого.