Сейчас в Dymchuk Gallery проходит персональная выставка Александра Ройтбурда с весьма загадочным и красноречивым названием «Имаджинариум», на которой представлены 11 работ известного украинского художника, созданные на протяжении последних двух лет.

 

 

Александр Ройтбурд. Автопортрет

Катерина Филюк Хочется начать с известного высказывания Бойса «everyone is an artist», потому что ты в тексте к выставке говоришь обо всем этом массиве визуального мусора (мэмах, аватарках и прочих изображениях), который создает любой пользователь интернета и с помощью facebook’а мгновенно делает достоянием общественности. Как ты к этому относишься?

Александр Ройтбурд Мысль о том, что каждый может быть художником, появилась задолго до социальных сетей, и даже не Бойс автор этой блестящей мысли, а чуть ли ни Карл Маркс и Фридрих Энгельс. И, насколько я помню, нас еще в школе учили тому, что сейчас является модным трендом – марксизму. Тогда это актуальным трендом не считалось, но все его учили и экзамены по нему сдавали. Так вот, он гласил, что при коммунизме не будет художников – люди, которые будут заниматься общественно-полезным трудом, в качестве отдыха будут заниматься искусством. Потому что отдых – это смена деятельности. Поработал физически, потом написал симфонию, потом яму пошел копать. Facebook действительно помог реализоваться этой мечте, но к этому искусство вел весь двадцатый век. Когда такое понятие как талант художника было чуть ли не табуировано в силу неполиткорректности, ведь это же недемократично: у одного есть, у другого нет. Если говорить о левых, которые выдвинули этот слоган для искусства после второй мировой войны, то здесь они не первопроходцы, потому что был еще и советский опыт пролеткульта. Приходит на память Маяковский, не помню, из какого стихотворения, где Лермонтову противопоставляется «То ли дело наш Степа – забыл, к сожалению, фамилию и отчество… У Степы незнание точек и запятых заменяет инстинктивный массовый разум, потому что батрачка – мамаша их, а папаша – рабочий и крестьянин сразу».

 

- Каково художнику в такой ситуации?

- Художнику не очень. Художнику всегда не очень…

 

- Раньше ему делегировались эксклюзивные права на создание образа, а сейчас он лишен этого.

- Производство имиджа остается основной функцией искусства. Но демиургичность позиции художника сегодня табуирована и девальвирована демократизацией критериев. Существует запрос на идеологически ангажированное искусство со стороны институций и спрос на дизайн со стороны рынка. По Пелевину – гламур и дискурс. Мы живем в обществе, фундамент которого – средний класс. А этот средний класс задал в искусстве спрос на такие усредненные ценности. Доступное среднему классу должно быть на поверхности. Базовые критерии оценки: позитивненько – это хорошо, депрессивненько – это плохо. С этой точки зрения «Черный квадрат» - плохая картина, потому что черный – слишком депрессивно и совсем не фэншуйно. Шок, трагедия, экзистенциальный ужас, глубинные мистические переживания, безумие, экстремальная физиология, абсурд, лежащий в основе бытия – все это не фэн-шуй. Востребованным оказывается искусство, восприятие которого не требует чрезмерного культурного базиса, создание которого не требует таланта. В нем нет места для магии, для иррационального, для трансцендентного – это лишнее, это отпугивает. Предсказуемое искусство лично мне не интересно.

 

- Могут ли социальные сети, интернет в целом заменить выставочные площадки, галерею, например?

- Против сети как инструмента я ничего не имею, наоборот, активно с ним работаю, потому что все работы для этой выставки уже были обкатаны в сети. Но сеть не может заменить галерею. Вывешивая работу в сеть, я даю представление о том, какого рода месседж от меня исходит.

При этом мои работы, как правило, собирают в первые несколько дней 200-300 лайков, каментов и репостов, а просмотров значительно больше. То есть, как только работа сделана, ее сразу видят больше людей, чем пришло бы на открытие выставки. Сегодня они видят одну мою работу, через неделю другую, и они не становятся в общий ряд. Вбрасывая работы в сеть, я осознаю, что я попадаю на глобальную помойку визуального мусора – кто-то постит котиков, кто-то дарит кому-то цветы, кто-то пишет, какой плохой Янукович. Неслучайно одну из этих работ – «Ассур, Аман и Эсфирь» – я вставил в такой трендовый недавно расклад, как «подарю за перепост». Несколько недель в режиме коллективного безумия социальные сети «дарили» все – автомобили «BMW», квартиры, щеночков, iphone’ы, почки для трансплантации, бойфрендов и все такое прочее, причем самое смешное, что многие это восприняли абсолютно серьезно. У меня набралось около шестисот репостов. Есть еще к чему стремиться!

На выставке происходит реконструкция изначального контекста, размытого сетевым шумом. Также происходит процесс узнавания и отождествления веб-версии изображения с реальным материальным объектом, у которого есть свой размер, фактура, толщина, энергетика, своя тяжесть или легкость письма. Поэтому это не взаимозаменяемые вещи.

 

- В фильме доктор Парнас заключил пари с дьяволом, и, несмотря на то, что выиграл, сетует, что дьявол провел его, потому что «Он знал, времена изменятся и однажды мои повествования устареют». Современный художник тоже оказался в ситуации, когда его истории устарели, не так ли? 

- Искусность художника – в том, чтобы обмануть дьявола. Был такой художник Пикассо, который Пабло. Все, что он делал первую половину своей жизни – это и была история искусства того времени. А потом вдруг история искусства пошла в своем направлении, а Пикассо пошел в другом направлении. И последние лет 30 своей жизни он ничего в историю искусства не привнес – все, что он делал, было уже его личной историей, оно было актуальным в его личном контексте. Так бывает почти у каждого художника – до какого-то времени, если ему повезет, он генерирует какие-то смыслы, создающие контекст, а потом это становится бессмысленным и, может быть, даже разрушительным для него. А продуктивным становится пребывание внутри собственного контекста и генерация смыслов, порожденных этим контекстом и прочитываемых в нем.

 

- Выставка называется «Имаджинариум», и судя по аллюзии на фильм Терри Гиллиама, работы на ней представленные – это своеобразная попытка бегства в сферу воображения?

- Я всегда работал не столько с объективной реальностью, сколько с тотальной галлюцинацией, и не столько с социальным контекстом, сколько с контекстом культуры. Поэтому я никуда не бежал, я остаюсь на своей территории – и там моя родина. Там я жил, жив и буду жить. Как Ленин.

 

- Еще один момент, на который хочется обратить внимание. Все названия работ отсылают зрителя к известным классических произведениям. Почему?

- Они никуда не отсылают. Названия взяты напрокат. То есть, мне с детства нравилось, как красиво называются картины: «Любовь земная и небесная», «Великая княгиня Софья Витовтовна на свадьбе великого князя Василия Темного в 1433 году срывает с князя Василия Косого пояс, принадлежавший некогда Дмитрию Донскому». Мне всегда это очень нравилось. Или вот «Битва при Сан-Романо» – где это Сан-Романо, какая там была битва, кто с кем сражался – все это мне абсолютно неважно. Музыка названия создает некое пространство – ассоциативное, смысловое и акустическое. Именно поэтому мне неважно, что в еще не написанной моей картине «Танкред и Эрминия» мужская и женская фигура не имеют абсолютно никакого отношения ни к Танкреду, ни к Эрминии. Более того, как человек малообразованный, что для нашего времени характерно, честно признаюсь, что поэму Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим», персонажами которой являются Танкред и Эрминия, я, кажется, не читал. А, я вспомнил, Эрминия срезала свои волосы, чтобы то ли перевязать раны Танкреда, то ли еще что-то… Но для меня это всегда картина Пуссена. И эту составляющую, акт называния, я у Пуссена беззастенчиво краду – и мне не стыдно. Это не должно иметь никакого отношения к изображенным персонажам, хотя какие-то связи наверняка возможно простроить…

Соответственно, «Встреча Марии и Елизаветы» или «Отплытие царицы Савской» имеют такое же отношение к классическим сюжетам, как «Танкред и Эрминия» - к Танкреду и Эрминии.

 

- И это часть игры, в которой художник «затемняет там, где нужно прояснять»?

- Ну, я очень давно этим занимаюсь. Когда-то с легкой руки Арсена Савадова мы все придумывали очень красивые названия. Он стал называть свои работы «Печаль Клеопатры», «Вавилонский приют». Мои работы на рубеже 80-х – 90-х назывались, например, «Последнее забвение Бытия» или «Попытка безумия. Настигающий гул Эн-Софа»; картины Саши Гнилицкого – «Зов Лаодикии», «Авзония – обитель Рая»…

Но названия по отношению к содержанию тогда конструировались, по определению Арсена, как «две бессмыслицы, устремленные навстречу друг другу» – то, что Соловьев назвал бриколлажностью. Сегодня я ничего не конструирую – в нашем сознании любое название изначально опустошено. Из тезиса о тотальном характере абсурда исчезла интрига. Это уже банальность.

 

- Но в «Марии и Елизавете» или «Ассуре, Амане и Эсфири» даже композиция схожа с классической трактовкой сюжета.

- Схожа, но с таким же успехом она могла называться не «Мария и Елизавета», а например, «Калипсо и Каллиопе». Я же хотел бы достигнуть такой степени дзенского просветления, чтобы эту работу назвать «Стог сена в Живерни». Это было бы реальным успехом.