27 июня 2017 года ушел из жизни Сергей Якутович — украинский художник, график, книжный иллюстратор. Воспоминаниями о дружбе с художником и годах детства и юности, проведенных в окружении выдающихся деятелей украинской культуры и искусства ХХ века, делится Екатерина Рапай — дочь известных скульпторов Николая Рапая и Ольги Рапай-Маркиш.

 

«Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.

Надежному куску объявлена вражда.
Тревожный ветр ночей - тех здравиц виночерпьем,
Которым, может быть, не сбыться никогда»

Б.Пастернак «ПИРЫ»

 

Более тридцати лет мне не суждено было возвращаться в Украину. Эти годы прошли в Санкт-Петербурге – не худшем городе мира. Жизнь формировалась заново, надолго заслоняя украинские события и перемены. Память о Киеве, порою довольно травматичная, бледнела, отдалялась, становилась похожей на тонкий перовой рисунок на кальке…

 

Я – апатрид. Так, по крайней мере, я чувствовала себя всегда. Слова «Родина», «патриотизм» были поперек души, пахли пылью тяжелых бархатных знамен с вождями и тянули в лживый пафос. Я не знаю, где я биологически родилась, ссылка – не родина. Человеку важно, где восходит из детской неосознанности его душа, разум. Для моего разума это были разные места, и они не исчерпались по сей день. Но, постепенно становилось понятно, что именно развило тот внутренний орган, который именно так воспринимает и интерпретирует мир.

 

Я изначально думала об Украине, как об отдельной самостоятельной стране, которая решит все свои задачи на свой лад. Несколько лет тому назад, в очередной приезд в Киев, я вдруг ясно почувствовала ту опасность, которая многое уже определяла в Украине. Я говорила друзьям, что им надо напрячься и увидеть: порядки в стране начинают тревожно напоминать те, что утвердились в России – воровская власть, диктат беззакония и лицемерный патриотизм. На фоне прекраснодушия и недальновидности людей это выглядело страшно, я говорила, что украинцы выращивают на себе своих паразитов, маленький местный Кремль. Они только беззаботно улыбались, и говорили мне, что я преувеличиваю.

 

В 13-14 году мне пришлось пережить на расстоянии глубочайший в моей жизни кризис и шок. От постепенного понимания величия и важности того, что происходит на Майдане до ужаса и позора войны России против моей страны. Да, в это именно время я почувствовала, что Украина – моя страна. Открылся какой-то внутренний блок, хлынула потоком и затопила меня Днепровская вода воспоминаний.

 

Прошедший 17 год унес от меня моего самого раннего друга, моего брата, Сережу Якутовича – Сережку, Якута. Без этого имени, без его присутствия в детских играх, во взрослении и зрелости жизни не было бы и меня, как того, что я есть. Жизнь и творческое наследие Сергея еще станут, я не сомневаюсь, предметом изучения и публикаций в искусствоведении. Я знаю его работы с его детских картинок, когда мы, увлекаясь то гусарами, то мушкетерами, то пиратами, рисовали любимых героев. Сережа унаследовал от отца блестящий графический талант, культуру владения техниками, богатство изобразительных средств. Но, как самое поразительное качество – невероятная любовь, самоотвержение до аскетизма в самой работе. Хочу снова подчеркнуть очень важное: наши отцы никогда не впадали в ложный пафос и амбиции, говоря о том, чем они заняты. Слова «мое творчество», «мое искусство», были исключены из лексикона. Работа называлась работой. Это очень выразительный маркер: чем ничтожнее производимое, тем громче самоопределение. Работа Сергея в кино, увы не была связана с настоящими прорывами в кинематографе. Но, его присутствие в картине, как художника, резко повышало эстетическое качество каждого фильма. Он щедро отдавал режиссеру идеи, дававшие именно режиссерские ходы и актерские решения, никогда не перетягивая на себя лавры. Его редкостное благородство и рыцарство распространялось на каждого, кто был рядом с ним. Прекрасные дамы и любимая жена, друзья или приятели сына, случайные встречные – все были объяты его обаянием, мягкостью, достоинством его манеры общения. И это сочеталось с удивительным мужеством и внутренней силой натуры. Красота во всем, до последних дней. В наши последние встречи я с радостью видела, что Сережа полон новых идей, которые, пусть и нет сил воплощать самому, он дарил друзьям профессионалам с великолепной щедростью. Разбирая залежи работ в мастерской, мы с восхищением находили подробные разработки каждой темы листа. Путь к воплощению идеи на бумаге способен стать отдельной темой большой выставки или искусствоведческого исследования. Наследие этой великой семьи должно быть передано Украине и стать содержанием настоящего, достойного страны, Музея.

 

Сергей Якутович и Екатерина Рапай. Первая половина 90-х, мастерская Сергея

Фотграфия предоставлена авторкой

 

Дочка славных родителей. Это теперь понимается, как некий не символический, не бонусный, а вполне обязывающий факт. Принадлежность к кругу самых важных, значимых для культуры страны, людей, дарованная удачей рождения, звучит внутренним императивом, велящим собирать по крупице драгоценный золотоносный песок рассеянной когда-то памяти. Якутовичи, Гавриленко, Параджанов, Балаян, Губарев, Верба, Затонский, Лидер, Нирод, Питоева, Скирда – лишь немногие из тех имен, что стали главными планетами моей солнечной системы, в центре которой остаются мои родители Николай Рапай и Ольга Маркиш. Эти имена должны оставаться в главном глоссарии нашей культуры, и моя скромная роль в том и состоит, чтобы они продолжали звучать.

 

Дом на старой Кудрявской улице стал центром сгущения тех молодых сил и энергий, которые родились в годы после пыточных десятилетий террора и войны. Они, эти талантливые люди, родились, чтобы радоваться свободе дышать и заниматься своей работой, чтобы создавать праздники и прекрасные гравюры, скульптуры, живопись, книги, фильмы. Их любовь к Украине, интеллект, мощь их натур соткали неповторимый холст, по которому писалась культурная история страны. Печально, что свобода была более внутренней стихией этого круга, чем внешними обстоятельствами. Реакция политической системы на их существование была ядовитой и удушающей. Но они продолжали жить в своем времени, не игнорируя, но не руководствуясь его прядками. На Кудрявской родилась великая Республика Виа дель Корно – их молодая игра, их казацкая вольница, жившая по законам души и по мировому порядку Искусства.  Они еще не осознавали до конца, что ими движет глубокая жажда независимости, самоопределения, готовность отвечать за себя и свое время самостоятельно. Что ж – игра! Якутович – пан Президент со своей пани Презедентовой, Александрой Якутович-Павловской, Губарев – Министр внутренних дел (жил в подвале дома на Кудрявской), Рапай – Министр обороны (без армии, предполагалось по тревоге собирать наемников), Гавриленко – Министр культуры, Ольга Рапай-Маркиш – Министр нацменьшинств, Данченко – Министр без портфеля. Такой вот Кабинет, собиравшийся чуть ли не каждый вечер за веселыми ужинами. «Гей, засядьмо, браття коло чари!» Заседания продолжались за полночь, тетя Ася несла на себе заботы о пирах, и это было похоже на скатерть-самобранку, поскольку никто и никогда не кормил нас так вкусно. Содержанием этих пиров были совершенно особые смыслы – не помню, чтобы когда-нибудь разговоры касались быта, денег, шмоток – говорили об искусстве, литературе, философии, истории, последних мировых новостях культуры. Говорили и мыслили в мировом потоке так, как будто не было железного занавеса, идеологического отдела во власти, стукачей, прослоивших все сообщества и компании. Свобода.

 

Г.В. Якутович и Н.П. Рапай в Крпатах, 60-е

Фотграфия предоставлена авторкой

 

Якутович, чуть ли не наизусть знавший тексты древних рукописей, был любителем отечественной истории. Рапай зачитывался античной литературой и классиками философии. Гавриленко жил в стихии восточной культуры, был проводником самого авангардного искусства всех жанров, коллекционером мировой симфонической музыки. Все они были настоящими продолжателями высокой Академии, блестящими мастерами рисунка, требовавшими от себя того мастерства, которое было качеством их мировых учителей. И, в то же время, феноменом их личностей был тот факт, что каждый из них пришел в искусство из областей, никак с ним не связанных. Якутович, как бы, самый «аристократичный» по происхождению, был сыном генерала, прошедшего войну. Рапай – сын неграмотных украинских крестьян из степной деревни на Кубани, «случайно», как он говорит, попавший на скульптурный факультет Одесского училища, потом в КГХИ, Губарев – выходец из Донецкой провинции, Гавриленко – мальчик из неведомого миру, украинского села. Но, о каждом можно с удивлением сказать, что он поднялся до вершин аристократизма в подлинном смысле, стал интеллектуалом с огромным объемом эрудиции и культуры. Что же до Параджанова, то этот вулканический источник идей, человек-театр, пришедший в кино из семьи тифлисского армянина, торговца антиквариатом, утверждавший, что не прочитал ни одной книги, но мыслил целыми пластами мирового искусства, острыми парадоксами несочетаемого, тонко видя в историческом и окружающем мире именно те черты и свойства, которые высекают самые точные и художественные образы. И это было слияние разных, но глубоко близких и понимающих друг друга, личностей.

 

И, разумеется, этот круг людей был самодостаточен в сотворении общего стиля, направления и праздника жизни. Каждая новая книга или серия эстампов, каждая свеже написанная картина, фильм, выставка, скульптурная работа наполняли их общую жизнь, становились предметом большого хеппенинга в Киеве, вынося далеко за пределы Республики ее сущностное содержимое.  

 

Мы, их дети, купавшиеся в их любви, жили рядом с ними на-равных, никогда не изолированно от их застолий и бесед, певшие вместе с ними общие украинские песни, дышали их воздухом. Воздухом свободы, вольных искусств. Маленькая, но удивительно уютная квартира на Кудрявской, полная чудесной старины, пахнувшая красками и вкусной едой, полная молодых голосов, стала и для моей семьи домом в те времена, когда мои родители были бездомны в Киеве. Нас, маленьких, купали в одной, порыжевшей от времени ванне, читали нам общие книжки – Андерсена, Киплинга, Чуковского. Якутовичи делали детские книжки, и мы читали украинские сказки с их иллюстрациями. Гавриленко, дядя Гриша, я помню, брал нас с Сережкой в Канев, там, в тесной полу-темной хатке он ложился на топчанчик, накрыв нас рядом краями теплого одеяла и читал нам вслух. Он вообще, был большой любитель почитать вслух. Когда я была уже постарше, он, любя Хармса, читал мне взахлеб его тексты, когда я приходила в гости. Когда же бывал у нас – приносил  папочкоу машинописных страниц, мы закрывались в моей комнате, и он читал, сам хохоча до слез, сиявших сквозь толстые линзы его очков.

 

Сережа и Катя в 6 и 6 года на Кудрявской

Фотграфия предоставлена авторкой

 

Ходить в гости к дяде Грише стало традицией. Я звонила, он неизменно звал меня, я являлась. Маленькая тесная кухня с большим окном на левобережные новостройки. Он заваривает крепкий сложный по составу, чай, подает его в японском глиняном чайнике, наливает в китайские фарфоровые пиалы. К чаю неизменный черный хлеб с сыром. Вкусно! Иногда пол бокала красного вина. В комнате звучит какой-нибудь концерт Баха или Моцарта. Григорий Иванович раскрывает передо мною большие драгоценные альбомы с репродукциями китайцев, или французов, или каких-то неведомых архаических алеутов – течет беседа, на подоконнике его вечно цветущие розы.

 

Дядя Гриша никогда на спускался до бытовых тем и даже обрывал разговор при попытке их навязать. Иногда ходили на прогулки. В раннее лето гуляли в новой Ботанике чтобы полюбоваться розарием.  Сидели на лавочке под старыми ивами над маленьким фигурным бассейном. Он говорил тихим голосом, но всегда был готов брызнуть мальчишечьим смехом по любому поводу. Он приходил к папе в мастерскую, и они беседовали о римлянах и греках. Ко времени моего поступления в институт папа попросил его позаниматься со мной рисунком. У нас дома стояла институтская натурщица с перламутровым телом, Гриша приходил со своим планшетом, и мы все трое рисовали. Только теперь я понимаю, как драгоценны были эти уроки с Гавриленко. Ставили музыку, дядя Гриша тихо и терпеливо показывал мне те важные вещи, которые он ценил в рисунке. Не удивительно, что по этому экзамену я получила отличную оценку при поступлении. Потом, правда, во мне долго искореняли эту склонность к «серебристому» Гришиному рисованию.

 

Еще в самом раннем детстве я видела Якутовича за работой в какой-то первой его мастерской. Мне кажется, он тогда делал «Є у мене топiр-топiр» – большой эстамп с пляшущим гуцулом. Я видела, как он режет по линолеуму острыми стамесками, идя по нарисованном контурам.  Позже я бывала в его мастерской в Лавре, с балкончика которой открывался простор зеленых склонов, Днепра, плоскости левого берега, еще не опороченного унылыми высотками. Тишина Лавры, легкий перезвон с волшебной колокольни, огромные бронзовые каштаны вокруг благородных руин Успенского собора. А в остальное время – пиры на Кудрявской, пиры у нас на Киквидзе, пиры у Параджанова…

 

Н.П. Рапай в конце 60-х

Фотграфия предоставлена авторкой

 

К Сергею Иосифовичу я начала ходить уже подростком. Вначале с папой, потом – одна. Мне повезло видеть его не только в шумных застольях с запахами лобио и грузинскими винами. Я бывала в его квартире на Площади Победы, на 7 этаже углового дома. Там, в венецианской шкатулке квартиры и на угловом балконе разворачивались восхитительные события бесед, эмоциональных и тихих, дружеских, и снова очень оторванных от земли. Дядя Сережа, заботливейший отец своего ребенка, с особой нежностью относился к детям друзей. Никогда не принижал и не приближал к детству свои беседы, а, напротив, говорил о самом важном для него, о том, что считал главным для нас. На моих глазах происходило создание его работ – коллажей, придумывание сценариев. Он с особым вниманием относился к моим работам, которые я приносила на его оценку. Очень торжественно и с большим восхищением он говорил о них, смущая меня ужасно, ну, потому, что кто я такая, а он – гений. А для него это все было всерьез, а от того хотелось расти выше, выше. Он охватывал своей заботой мое одевание в новую одежду – рыскал по Толкучке в поисках чего-то годного для пальто, возил меня в Черновцы покупать кожух на зиму. А самый большой подарок – поездка во Львов на один день, потому, что я там не бывала. Это волшебство открытия Львова Параджановым – удар в сердце на всю мою жизнь.

 

Тут очень важно сказать, что их эта общая жизнь невидимо, но очень определенно влияла на всю структуру и дух культурной жизни. Они ставили такую высокую планку, снижаться от которой было чувствительным фолом, а подняться было не легко. Я уверена, что их влияние на формирование тогдашнего культурного пространства могло бы быть гораздо сильнее и осмысленнее, если бы власть не трудилась с такой силой, чтобы подавить в обществе тяготение к ним. Каждый из этих людей мог оставить по себе высокую школу, последователей, не эпигонов, случайно урывавших куски не по желудку, а наследников тех богатств, которые созидали бы дальнейшую большую культуру Украины. Наступившая впоследствии эпоха дорвавшегося до денег консюмеризма не нанесла бы такого удара по городской среде, по школе института, не лишила бы молодых людей питательной среды, в которой росло бы новое поколение, способное воспроизводить не их репликаты, но заново осмысливать их опыт.

 

О. Маркиш в годы учебы в КГХИ

 

Вот еще важная для меня вещь. Взгляните, как разнообразна была их среда – украинцы, русские, поляки, евреи, татары, люди несшие в себе зерна национальных культур, развивавшиеся и обогащавшие мир украинского искусства. То внимание и уважение, которое они питали к национальной самобытности друг друга и к мировому культурному богатству, вопреки усилиям идеологии выровнять все под линейку «народных» сувениров и шароварный стиль. Для сегодняшней Украины, отрывающей последние мышечные ткани, соединявшие ее с имперской метрополией, уходящей все дальше от удушающего воздуха «братской страны», чрезвычайно важно смотреть на нее, как на кривое зеркало и не копировать те ужимки и прыжки, что изуродовали лицо России. Напротив, лучшим способом сопротивления этому губительному влиянию будет то самое, внимательное честное и доброжелательное отношение ко всему богатству и разнообразию культур. Да, у Украины есть своя, неповторимая и глубока история, свой личностный облик на мировом холсте культуры. Следует только помнить все составляющие. У Украины есть своя история русской культуры, богатая и интересная, есть история украинского еврейства, польская, венгерская, татарская, греческая нити – прочные и яркие, если только не пытаться затмить их яркость отдельно взятой украинской. Да это и невозможно. Попытка выхолостить, вычленить одно, заменив этим все прочее – хула на собственную историю, обеднение драгоценного оксамита, который есть национальная культура. Очень важно не утратить в битве со Злом свою природную украинскую открытость и доброту, умение посмеяться над собой и способность к восхитительной живописности и музыкальности восприятия мира. Иными словами, борясь с драконом, не обрести его черты. Пусть в России «борются с искажением истории» статьями УК, пусть погружаются на самое дно мракобесия и ксенофобии. Лучшим детоксом для Украины будет честный и глубокий взгляд на собственную историю и нежная забота о своих культурах.  

 

 

Киев, декабрь 2017