Персональная выставка Владимира Сая «Пластик», открывшаяся на днях в галерее «Боттега», представляет новые работы художника. Сай продолжает экспериментировать, используя органические и неорганические материалы, но остается верен найденной форме – она все так же фактурна и гипертрофированно телесна.

Художник Владимир Сай

Начиная с римского скульптурного портрета, искусство использовало выразительный потенциал старости, изображая лица, за фактурностью которых стоит уникальный опыт личности.  В условиях культа вечной молодости, свойственного современности, созерцание лиц со следами времени и признаками смертности оказывает плодотворное воздействие. Видимо, отчасти потому, что осознание собственной недолговечности способно сообщить опыту жизни полновесность. Наслоения реалистичной плоти в работах Сая – аллюзия не только на искусную посмертную маску, но и на анатомический музей и даже Кунсткамеру.

Если увлекаться поиском соответствий, работы  выставки «Пластик» также имеют  сходство  и с гротескным маскароном – маской, украшавшей арки и входы здания, а сами образы вызывают ассоциации с персонажами Брейгеля старшего и Босха, но без уничижительной иронии последнего. Благодаря минималистическому решению  экспозиция органично дополняет небольшое пространство галереи, в то же время театральная драматичность  масок удачно обыгрывается освещением.

Однако при более детальном рассмотрении впечатление о гротеске рассеивается, и становится ясно – речь идет совсем о другом. «Биомасса», состоящая из слоев неорганического материала,  существует  на грани различимого. Еще немного, и, кажется,  опознать в ней человека будет сложно. Таким образом, антропоморфность масок становится фоном, а на первый план выходит страдание – именно то состояние, в котором так легко утрачиваются человеческие черты. Лицо превращается в объемную, страдающую, уязвимую плоть. Как показывают события, связанные с запрещенной выставкой «Украинское тело», в рамках которой Владимир Сай представлял свои работы, осмысление телесного опыта способно дать новый ключ к пониманию действительности.

Существует еще одна деталь: рельефные маски почти что слепы. Их слепота выглядит просьбой о том, чтобы страдание было замечено. Только мы можем смотреть на них, только мы – тот Другой, который обладает взглядом. Нищий, бродяга или старик выпадают из «нормального» порядка, а значит, и из поля зрения. Но именно эти исключенные фигуры – напоминание о том, что страдание – не умозрительная категория. Оно становится видимым в тот момент, когда превращает человеческое лицо в гримасу. Страдание распознается не через абстракции, а через конкретные ситуации. Несмотря на соблазн свести все к эстетическим категориям, необходимо признать: работы Сая способны перевести разговор в область этики.

 

 

Александра Набиева