Интервью с художником Альбином Гавдзинским в рамках проекта "Смутная алчба"

 

- Есть такое понятие как самооценка. В художественной жизни Одессы как вам видится ваше место: в первой десятке, в первой пятерке?..

– Во всяком случае, в первой двадцатке. Раз уж вы включили меня в этот список, я не возражаю.

- А насколько динамична художественная жизнь Одессы? Кажется ли вам, что она развивается динамично, существует реально?

– Участие на выставках моих коллег в этом году заметно. Заметна творческая деятельность.

– Каждый век формировал художественные направления. Конец XIX века – импрессионизм. XX век – кубизм, сюрреализм, абстрактное искусство, поп-арт. Какое из этих направлений повлияло именно на вас?

– Я считаю, что это то направление, в котором я свою жизнь творческую проживаю. Я считаю, что реалистическое искусство – оно как песня. Ну, а влияние на меня вечно, за годы всей моей творческой деятельности - это импрессионизм.

- А кто из импрессионистов ближе по духу?

– Сислей.

– Клод Моне меньше?

– Даже больше. На меня воздействует творчество всей этой группы.

– У вас были учителя. Кто из них сформировал вас как художника?

– Моим учителем была природа, прежде всего. Музеи. У нас роскошные музеи. И коллектив. А конкретно – Синицкий, Шелюто (из наших одесских художников). И тот же Ломыкин, и тот же Власов, с которыми я работал.

– Сегодня одесские искусствоведы называют Егорова, Хруща классиками одесской школы. Согласны ли вы с этим? И кого бы вы считали классиком?

– Как живописца – Юрия Егорова, без сомнения.

– А кого ещё?

– Синицкого, Шелюто.

– Вы, наверное, были на выставке в Художественном музее. Там Синицкий совершенно потрясающий.

– Да, да! Это мой учитель. Самый влиятельный и непосредственный.

– А каким образом он учил? Вы смотрели его работы, или все-таки он что-то говорил, рассказывал?

– Он конкретно оценивал ту или иную работу. Мне приходилось вместе с ним работать. Вместе ходили на этюды, вместе работали.

– Как вы считаете, что такое современное искусство и что такое актуальное искусство? Вы были на выставке, которую сделал Дымчук. Какое у вас к этому отношение?

– Как-то я его не сильно воспринял, актуальное это искусство. Хотя там свои достижения и находки. Но вновь содержание важнее формы. Вновь искусство с идеей. Я не согласен с тем, что хотели эти мастера сказать, когда так преподносили портрет того же Пушкина. Это воспринимается как насмешка. И Шевченко окарикатурен.

– Является ли Одесса для вас художественной провинцией? Является ли Украина художественной провинцией? Если вдруг да, – то где центр?

– Одесса – это центр культуры, искусства. Чудесный, чудесный город. 60-е, 70-е, 80-е годы – это был расцвет.

– Рыночная оценка работ на аукционах определяет ли для вас значение художника? Продали то-то за столько, продали то-то за столько… Важно ли это для вас в определении значимости художника?

– Нет.

– В свое время раньше всех в Одессе начали покупать за большие деньги Константина Ломыкина. Когда кто-то начинает определять достаточно высокую цену, влияет ли это на внутреннее ощущение значимости художника? Или нет?

– Нет. Сама работа есть вопрос её достоинства.

– А у вас в 2009 году какая-то работа была продана на каком-нибудь аукционе?

– На трёх различных киевских аукционах.

– Прогнозы – штука ненадежная, но необходимая для каждого художника. К чему будет идти изобразительное искусство в 21-м веке? К фигуративному реализму, абстракции, к театрализации, перформансам и т. д.? Или будет возвращаться к реальности?

– Никогда не отойдет от реализма искусство. Будут параллельно другие течения, но пожизненно, вечно – реализм. Течения будут, но они недолговечны. А долговечно реалистическое искусство.

– Влияет ли политика на ваше творчество?

– Нет. А когда-то влияла. Писали портреты Политбюро. И подчас нельзя было думать, что это политическое, потому что это кусок хлеба был наш.

– А сегодня – что там ни происходит, Вы делаете свое дело.

– Совершенно верно.

– Насколько давно вы ощущаете себя художником? Когда вы почувствовали, что это главное в вашей жизни?

– В 50-е годы, после окончания Художественного училища, когда я не попал в рейс с китобоями. Это длинная история. У меня было направление в рижскую Академию художеств. И дали мне направление по моему желанию пойти в пятый рейс «Славы» – от Одессы ходила китобойная флотилия. Я прошёл медкомиссию, был зачислен марсовым матросом на китобоец, в бочку. Потом узнал, что моя основная работа – восемь часов в сутки я должен был отработать. И потом в личное свободное время я могу собирать материал для картины о китобоях. Это моя мечта была. Ну, я подготовился: холсты, подрамники… На шесть месяцев. Потом мне заменили марсового. Короче говоря, я остался за бортом.

Когда я демобилизовался, я был офицером, летчиком. Я с трудом демобилизовался, не хотели меня отпускать. И так получилось, что я уже не попал ни в Академию – в Академии уже шли экзамены, когда я с китобоями оформлял все. А тогда были коммунистические стройки, и началась стройка в Новой Каховке. И я по собственному желанию туда поехал. Меня не посылали, меня там не ждали. Я за свой счет поехал. Что я здесь смог заработать, столько я там смог продержаться. Я, по сути, окончил «Новокаховскую академию». Там было, конечно, не так легко, но интересно.

В 1950 году я окончил училище, а в 1951-м я уже участвовал, и Ломыкин, мы вместе: Ломыкин своей дипломной работой, а я работой, сделанной в Каховке. И мы участвовали сразу во Всесоюзной выставке. И эта выставка была в Третьяковской галерее. И я почувствовал, что стал художником…

– А как вы ощущаете, влияет ли сейчас то, что вы делаете, на общество, на художественную среду? Синицкий в своё время оказал огромное влияние на вас. А вы? Есть ли у вас ученики, влияете ли вы на какую-то группу художников?

– Мне приятно слышать отзывы о своей последней выставке. Уже преподаватели Педина обращаются с просьбой прийти на встречу со студентами.

– А вообще, ученики есть? Есть люди, которые приходят к вам, смотрят, спрашивают, показывают работы?

– Раз люди с интересом рассматривают, спрашивают, значит, какой-то интерес есть. Значит, они что-то для себя находят.

– Чувствуете ли вы, что художественная критика каким-то образом влияет на вас? Помогает вам, мешает? Есть ли она вообще? Когда-то, лет 20-30 назад, всё время писали о художниках. О вас пишут вроде не очень часто, но есть на вас влияние того, что пишут?

– Ну конечно. Это влияет на каждого художника.

– Есть художники, которым важнее всего среда, в которой они работают, вращаются. А для некоторых важнее всего сосредоточенность, книги. К какой группе вы себя относите?

– Многое, особенно в молодости, зависит от среды, от художников. Я состоялся, так как рядом работали Ацманчук, Филатов, Токарев… Это же наш круг. Сегодня для меня этот круг сузился. Книги читаю всю жизнь, правда, сейчас я перечитываю всё больше.

– А вот старый вопрос о Союзе художников. Когда-то очень многие считали, что Союз был нужен, поскольку он распределял, давал… Не пришла ли пора объединяться в творческие группы, как в 20-е годы, –общество имени Костанди, например, а не в союз, не в формальную организацию? Как вам кажется, нужен ли Союз в таком виде, в каком он был?

– Мне кажется, сейчас Союз художников – это наша защита от бытовых невзгод.

– А может быть, объединение вокруг галерей возможно? Есть ли для вас галерея, которая вам симпатична, куда вы постоянно заходите?

– Я хожу в музеи. Общаюсь с галереей Дымчука. А в киевской галерее «Шарм» я делаю выставку. Галерею «Шарм» держит Игорь Шаров. У них хороший чёткий отбор. Они берут только хороших художников с серьёзными работами. Они не всеядные, держат свою марку. Нужен, конечно, Союз художников, но нужно, чтобы он был мощный, крепкий, – действительно защитой для художников, а не как у нас сейчас…

– Остались ли связи с поэтами, артистами, музыкантами? Есть ли художественное общение, шире, чем только с коллегами?

– Многие по-настоящему творческие люди, с которыми мы дружили, уехали за границу, разбрелись. Или время так начало диктовать…

– Стремитесь ли вы к общению с коллекционерами? В чьих коллекциях, в каких музеях для вас приятно видеть свои работы?

– В музее Новой Каховки, в Севастополе, в нашем Художественном музее, в Киеве в музее им. Тараса Шевченко. В любом музее приятно видеть свои работы.

– Путешествовали ли вы, были ли где-нибудь за пределами Одессы в 2009 году?

– Я был у себя на родине, в Саврани. Нашел свой родной дом. Представляете? 80 лет прошло. Я уехал оттуда 60 лет назад. Все осталось так, как было давным-давно. Даже комната, которую не окончили при строительстве, – так и стоит закрытая: глиняные стены.

А в прошлом году был в Канаде, во Львове, – ездил со своими выставками. В 2009-м мои работы были на выставке в Киеве, но я в столицу не ездил. В Музее современного искусства, который открылся в Киеве, тоже представлены мои работы.

– Все люди строят планы – на год, как минимум. Какие планы на 2010 год? Что вы должны сделать?

– Я давно обещал для своей любимой Новой Каховки выставку. Мы собираемся поехать на машине, повезти работы. Выставка уже запланирована. В Киев я тоже собираюсь повезти свои работы. Владимир Литвиненко и я собираемся устроить выставку в Морской галерее в Одессе. Если бы здоровья побольше – а то такая зима… Я был в Лермонтовке, заканчивал один хороший этюд… Трудно уже долго писать на морозе.

– Ваших работ в музеях – около 130?

– Больше. 237. В одном музее была моя персональная выставка, и 37 работ так и осталось там висеть.

– Из художников одесской школы вы сегодня наиболее значительная фигура. А кого вы считаете среди первых пяти художников? На чью выставку вы бы побежали, несмотря на боль в ногах? Есть кто-то, кто для вас любопытен?

– Маринюк, Волошинов. Куцан – у него сейчас состоялась выставка в Музее современного искусства. Он подготовленный мастер. Влияние есть от поездок во Францию. Его в Союз не хотели принимать – долго. А он медаль получил. У него есть фундамент. Крепко он стоит.

– Любите ли вы, чтобы на стенах висели чьи-то работы? Или вас это утомляет?

– Нет, это интересно. Работы любимых художников – а как же!

– Кто у Вас дома висит?

– Синицкий. Куцан подарил мне работу. Я ему, а он мне. Стилиануди. Но это не он дарил мне, а Синицкий.