За творчеством Ларисы Резун-Звездочетовой я с не иссякающим интересом слежу уже более четверти века, с тех пор, как в первой половине 80-х группа молодых художников из Одессы (Лариса, Сергей Ануфриев, Юрий Лейдерман, Леонид Войцехов, «Перцы», то есть Людмила Скрипкина и Олег Петренко, а немного позже Игорь Чацкин) мигрировали в Москву.

Из серии "Бутоньерка"

Им удалось быстро интегрироваться в замкнутый и жестко структурированный мирок московских неофициальных художников, ныне известный как «круг московского концептуализма», гравитационно зависевший от пары тяжелых звезд – Ильи Кабакова и Андрея Монастырского. Теперь мне ясно, что одесситам помогло внедриться в недружелюбную столицу СССР как раз отличие от канонов, уже сформированных москвичами, а отнюдь не следование им.

Московские концептуалисты, которым уже к этому времени удалось довести интеллектуальную, отстраненную рефлексию до параноидального совершенства, начали пожирать самоё себя. Им было необходимо дуновение извне, и одесские художники его принесли.

Икона Ларисы. 1993

Им свойственно было удивительное, неразрывное сочетание южной вязкой расслабленности, совсем не знакомой континентально-поляризованным москвичам, с лютым абсурдом, замораживающим как арктический ураган. Позволю себе предположить, что к этому какое-то отношение имеет географический детерминизм. Отношусь я к нему с недоверием, но все же.

Одесса и ее окрестности – это зона, где смыкаются противоположные климатические и культурные интенции. Она не отгорожена от севера, в отличие от Италии или Испании, экраном высоких гор, и на нее через Дикое Поле беспрепятственно дует студеный Борей. Но вот роза ветров чуть повернулась, и Одессу заливает жаркими вибрациями левантийского вихря.

Далее все работы из серии "Общий язык"

В работах Ларисы это противопоставление/слияние стужи/жара явственно, но среди других одесских художников этого круга и поколения она – сама по себе. Дело вот в чем.

Ее компатриоты так или иначе были замкнуты на нарратив, на некую байку (то бесконечно ветвящуюся, то предельно сжатую и редуцированную), и материальная сторона искусства их в общем-то не интересовала. Творчество Ларисы тоже может быть «болтливым», но эта разговорчивость – упаковка того, что она делает. Если ее содрать, как полиэтиленовую пленку с супермаркетной курицы, тут же станет понятно, что смысл искусства Ларисы прочитывается благодаря немыслимому богатству интерпретаций свойств замороженной тушки, когда-то кудахтавшей, клевавшей корм, искоса поглядывавшей перламутровым глазом и мечтавшей отнюдь не о том, чтобы из нее сварили бульон или съели в жареном виде в вагоне поезда «Одесса – Москва» (либо обратно). Творчество Резун-Звездочетовой предельно вещественно, ее картины растут столь же органично, как мальвы возле аккуратно побеленной хаты, и отбрасывают на эту белизну замысловатые разноцветные тени, наблюдать за которыми бывает чистым счастьем.

Я признаюсь, иногда я шалел от эксцессивного китча работ Ларисы, от всех этих блёсток, купленных по дешёвке на оптовом рынке бриллиантов и брабантского кружева, от  дикого флуоресцентного колорита и неприлично навязчивых фактур: казалось, прикоснешься, и влипнешь в этот пахучий, горячий студень, будто муха в пересоленное клубничное варенье. Я не понимал, зачем еще ярче размалевывать итак уже повапленные египетские гробы. Осирис от этого воскреснет? Мы узнаем что-то новое про тайные знания жрецов давно и по праву забытых богов? Конечно, нет. И бывало, мне хотелось не видеть то, что делает Лариса. Действительно, вполне разумная реакция на ее искусство это – зажмуриться.

И подумать. Подумав и разлепив глаза, видишь, что этот художник куда как незаурядно умеет дирижировать весьма разнородным по составу инструментов и профессионализму музыкантов оркестром, которым она пользуется в создании своих работ.

Скрипка фальшивит. Тот, кто играет на геликоне, надул щеки так, что уже не слышишь издаваемый им громогласный звук. Пианист забыл, что у него есть левая рука и нудно долбит правой генерал-бас. Музыкант, играющий на треугольнике, решил, что он – главный в этой филармонии. Но Лариса, будто Рихард Штраус, сводит всю эту дурь в очень странную, но убедительную гармонию, и вульгарная нагота псевдобакстовской Психеи, прикрытая синтетическим тюлем, окончательно обнажается. Она и омерзительна, и прекрасна.

То есть главное, что я могу сказать через четверть века про искусство Ларисы Резун-Звездочетовой, это: мы имеем дело с ответственным реализмом. Как ни украшай действительность, она (при условии, что украшатель умён и профессионален) останется собой, а мы получаем счастливую возможность быть еще большими реалистами, чем прежде. Следовательно, требовать только невозможного.               

 

Никита Алексеев