На прошлой неделе исполнилось 50 лет со дня премьеры культовой кинокартины «Тени забытых предков» Сергея Параджанова. По этому поводу ART UKRAINE публикует новый текст Александра Павлова, в котором автор вспоминает о личном общении с Параджановым и раскрывает его как художника. Приятным дополнением к материалу – авторские иллюстрации Павлова.

 

NB! Текст публикуется с соблюдением орфографии и пунктуации автора

 

Сергей Параджанов на выставке Александра Павлова (1984 г., Тбилиси)

 

На выставке в Тбилиси, приуроченной своему шестидесятилетию, Сергей Параджанов показался как художник. В течение года, предшествующего юбилею, он наработал около 70 колажей и рисунков. Эти колажи он представил как стоп-кадры киноленты в необычайной сопоставимости вещностей. Здесь - явление чудесного завораживающего действия из виртуозного владения материалом, понимания его работы. Язык символов, создающий пласты нового онтологического основания. Отказывался продавать по частям - Разбазаренный художник обращается в прах. - Однако и всю коллекцию не отдал армянскому предложению за 40 тысяч, полагая - поскупились. В рисунке пользовался методом Гр. Гавриленко, а в предметных колажах предтечей проявлялся Георгий Микеладзе. К первому С.П. сочетал любовь и пиетет. Буквально: - За горсть земли с Гришиной могилы я отдам всю эту... - Тут следовали преувеличения. Натюрморт "Розы" висел на почетном месте, как он считал, неоцененный грузинами. К Г.Микеладзе, мастерская которого была расположена чуть ниже по пр.Месхи, он водил гостей ночью и днем и прославлял как гения. Потрясающие натюрморты, собственно "Lebenstil", проходят у Микеладзе фоном в великом фильме "Покаяние". Микеладзе еще прекрасно владел грузинской школой живописи в лучших традициях А.Башбеук-Меликяна. С.П. извлек из этой тайнописи ее праоснову и обогатил ее эстетику. Вот откуда эти жженные скелеты на диамантах, битое стекло, вкрапленное в поверхности лиц, обрезки волос, перьев, ногтей, - сор моря, сжигаемый солнцем пустыни на дюнах. Он стал преподносить систему собственную, а Г.Микеладзе вспоминал все реже. Сам пробанд на эту тему не любил распространяться, но однажды вздохнул - Он (С.П.) объявляет, я слышал, себя моим учителем, а ведь еще пару лет назад заявлял противное. - Словом, бывали осложнения, даже ссоры. Но проходило время, и он обзванивал адресаты. Ему казалось, что фундамент его славы поколеблен. Тогда он, как кн.Таврический в хандре, заставлял читать вслух письма к нему Юткевича, Феллини, отзывы в прессе, правду и вымысел.

 

Сергей Параджанов открывает выставку Александра Павлова (октябрь 1984 года, Тбилиси) 

Сергей Параджанов засветился радостью, увидев киевлянина, - первая ласточка любимой земли. Он только что попрощался с Катаняном (на глазах у меня они облобызались) и, довольный, восседал в своем окружении на возвышении за столом, где теснились угощения. Мой взнос - 1 кг сала - нарезал на деревянное блюдо его племянник Алик, обильно полив его своей кровью из порезанного пальца. Мне подали керамическую стопку водки, я чуть не захлебнулся в волнении. На пюпитре черного концертного рояля партитурой стояла автобиография юбиляра. Далее шел великий его колаж с экипажем, на стенах разворачивались "Портреты друзей" - замаскированные уркаганы - и затем во всей красе представали обрамленные колажи. Пока я перемещался по выставке до меня доносились оживленные разговоры С.П. с друзьями. Затем в зале появился кто-то из его адъютантов, мне показалось, что он занят слежкой. Странно. У панно "26 бакинских комиссаров" (вспомнился нервотрепещущий Л.Фонтана), я выразил свое доброе отношение к экспозиции. Вид у С.П. был кислый, в голосе звучали нотки истерики. Обнаружилась пропажа белой лайковой перчатки из колажа. (На ней факсимильная печать американского художника.) Она была пришпилена к закопченному скелету воблы. О подозрении и речи не могло быть, но величественная манера мастера словно намекала на возможность прощения. Я иду досматривать выставку, досмотрел, возвращаюсь и застаю совсем иную картину - водопад веселья, взрывные речи. Из аэропорта позвонил Катанян с признанием, что это он стянул перчатку из эстетических и мстительных побуждений за некие похищения С.П., когда тот жил на их совместной с Л.Брик квартире в Москве. - "Эван, эван! Несите чаши!, - потребовал я "Цинандали". Выставка стяжала успех, толпилось множество народу. Посетители чувствовали силу творчества в сплаве искусств и ремесел, живой "огнь" чувства в неожиданных метаморфозах. Большое оживление царило в разделе рукотворных "Шляп". В них снимались, их срисовывали, примеряли. Они сообщали женщинам ореол красоты. Фотограф-грек зарабатывал большие деньги. Я бывал на выставке ежедневно и часто выполнял обязанности гида. Апофеозом выставки служил проход групп детских садов и школьников средних классов, освобожденных от занятий специальным распоряжением министра просвещения. Однако С.П. был возмущен неявкой украинских друзей, злопыхательствовал и демонтировал выставку на три дня раньше срока в наказание замешкавшимся. Кое-кто досматривал экспозицию у него дома.

 

Отзыв Параджанова о выставке А. Павлова 

Он видел природу вещей, проникал в их сущую жизнь, находил им место, где они выигрывали многократно. Любой лоскуток, обрывок пряжи обретал значение символа и находил адрес. Вот этот камлот - накидка с плеч Наташи Ростовой, этот шарф к красному фигаро из парчи - красное и черное... За несколько метров отличал подделку, натуральное от искусственного. Вещь, прижившаяся у него, в скором времени покрывалась налетом загадочности, словно пеленой столетий, и существовала в своем собственном измерении. Прямо на зависть это умение любования и чудо оживления. Закономерно, что при таком приятии вещи он пробовал ввести ее фактуру в фон, а скрытую энергию в ритмические сопоставления - стал делать живопись. Сначала это были традиционные приемы шитья и ткачества с вкраплениями жемчуга, бирюзы, берила в собственный рисунок - сплав фаюмского портрета, украинской иконы, эпоса "Шах-Наме" и Гр. Гавриленко. Здесь он не зависеил от оператора, художника, монтажера и т.д. Взгляд его неожидан и своеобразен - Демона должна играть Майя Плисецкая, сам он - Карла Маркса и т.д. Мне, он определял роль то государя Николая ІІ, то губернатора Радловича, а то вдруг стал прикидывать роль большевика В. Ульянова-Ленина. - Учись и учись искренности у этого человека! Ничего не знал лучше "Апассионаты" и не скрывал этого. И романсы писал чувствительные. - И показывает ноты с романсом Ан.Ленина "Забыты нежные лобзанья". И так каждому определял единственную его роль, которую человек может сыграть естественно и гениально. Берет безвестного курда Юру и делает из него Ашик-Кериба. - Значит актер лишь пластический знак? Как у Кокто? - С.П. и в быту гениален, как Кокто. - Как кто? - Смеется. И начинались прогулки по эпохам, блужданье по мирам - все это без скучной эрудиции, ведомый инстинктом и непреложной мыслью. Фантазии он считал высшей реальностью, ведь они творят искусство. В многочисленных поездках сразу же погружался в стихию ремесленничества, одухотворяя формы собственным пониманием прекрасного. В нем просыпались инстинкт торговца, напор барышника, ловкость рыночного менялы. Приходит довольный с толкучки - за гроши приобрел наволочку с вышитым изображением Мэри Пиккфорд. Попробуй не восторгаться, не впадать в транс. - Какая безыскусность, простосердечность. Какой выразительный наив! - Сердится, чувствуя фальшь. Есть способ остановить колкости - Не написать ли нам диктант для пятого класса тифлисской гимназии? - Смиряется перед очевидностью поражения, узкоколичественные показатели повергают его на лопатки.

 

А. Павлов. «Дарящий букет» (Сергей Параджанов) 

Когда я привез и развесил свою живопись в Союзе художников на пр. Руставели, Сергей Параджанов не скрывал своей досады. - Как, ты выставляешься вторично через год? - Он считал, что публике надо показываться возможно реже, оставаться загадкой и накопленное в уединении являть как праздник. Напрасно я убеждал его, что в экспозиции 80% новых работ, напечатан каталог со светозарным вступлением И.Дыченко: «Киев Александра Павлова - это город, Ярослав Мудрый построил собор свю Софии, где были созданы киношедевры - фильмы "Земля"и "Тени забытых предков", где поэт-академик Микола Бажан совершил свой переводческий подвиг - дал украинскому читателю "Витязя" и "Давитиани", ещё раз напомнив о братских узах уважения и любви между Грузией и Украиной... Здесь немало картин художника, находящихся в известных частных коллекциях. Подобно гениальному Николозу Бараташвили, Павлов цветом поэтизирует мотивы земные и небесные. "Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет". Это "Торжество иных начал", смелое преодоление колористической робости, салонщины выразительно очерчивает черты творческой индивидуальности А.Павлова...». Мой престиж возрастет. - Твой престиж! - Он раздражающим образом рассмеялся. - Ты знаешь, что о тебе говорят? - Я то знал, что обо мне говоряд, даже если его советчиком по живописи была Зулейка Б.-М. Его подмывало подбросить мне сплетни, а мне хотелось узнать заплечные мнения. Он все норовил меня уметить, обвинял в самолюбовании, и, наконец, возвестил: - О тебе говорят, что это мило, понимаешь, - мило! - Ну, мило, так мило, это еще не самое худшее, что говорят. - Он насторожился. - А что говорят? - А то, что некоторые делают ряды цветных диапозитивов и думают, что это художественный фильм. И еще... - Ну, ну, что еще? - То, что у одного гениального режиссера "Тени забытых предков" - лебединая песнь, "что она пропета", а все остальное - эхо. - Он вскипел: Ты якшаешься со всякими курдами, ложными друзьями, которые мне вредят! Ну, скажи, кто говорит?" Эта барыга, этот гэбэшник! Эти маразматики, эти бабы, которые тебя окрутят? Видишь, ты даже стыдишься их назвать! А вот мир думает иначе... - И пошел, и поехал своим кусачим языком мести клочки по закоулочкам. Мне передавали, что выставку эту он посетил, но из упрямства и ревности не высказыал своего мнения. Когда он узнал, что выставку посетил патриарх-каталикос Илья Второй и имел со мной 40 -минутную беседу, он приумолк.

На открытии памятника поэту - персу работы Джуны Микотадзе С.П. выстроил композицию для уникального снимка из элитных представителей грузинской интеллигенции. Сам он, как снизошедший ангел, на одном колене в первом ряду протягивает руки к великой грузинской трагической актрисе. Какой-то хозяйственник со скверной улыбкой пробурчал по грузински что-то насчет меня - мол де, примазался. С.П. вскинулся к нему: Что ты, это знаменитый украинский художник! - Ситуации помогают определениям. За снимок грек запросил 40 руб., я не смог его выкупить. О памятнике С.П. сказал: - У поэта вывернуты пустые ладони, как у меня после конфискации. -

В Тбилиси был зимний, с колючим ветром вечер. С. П. собрался проведать родственников. Седой Васо, его приятель с машиной, отвез нас в одноэтажный квартал, вид безыскусных жилищ которого согревает сердце. В крошечной комнате стояла печка с трубой, веяло умиротворением и теплом С.П. целовал руки у женщин, племянников, в голосе его слышались южные глиссандо, обертоны, куда более богатые, чем когда он говорил по-русски. С.П. по-родственному восхищался эскизами и рисунками старшего из племянников. Вспоминал скульптора Ару Шираза, который "увел Наточку Параджанян". В каждом слове, жесте проявлялась заботливость и внимание. Сколько любви являлось в мире, как утешалось сердце! Восхитительное чувство святости домашнего очага, пристанище от бед и напастей. Столько мягкости, столько бархата было в их отношениях! И ответные объятия, и тихие участливые голоса. Мерцанье богатого черного цвета с массой подголосков жемчужных, мертвенно-желтых, розовых. Армянская живопись родилась в интерьерах. Нас согрели чаем. Алик показывал свои листы к "Сурами", уже почти завершенной. С.П. снял Алика в короткометражном фильме в роли Нико Пиросмани. Бедный хмурый добряк, такой сентиментальный и ранимый. Своим скоро последовавшим добровольным уходом из жизни он столько причинил горя своему дяде, так заставил его страдать, тот без слез не мог вспоминать о нем. Спешащий Васо снова вез нас и все спрашивал: - А теперь куда, куда теперь? - С.П. предложил к Дворцу бракосочетания, он всех донимал этим палацом, который сотворил его друг Буца Джорбинадзе. Фрески Пико одухотворяли шедевр. Васо оставил нас. Мы поднялись по пандусу ко входу. - Ты скажи привратнику, что ты архитектор из Киева, тогда он нас пустит. - На стук вышел рассерженный консьерж. - Я друг великого Параджанова. Мы хотим войти. - Сторожило едва не замахнулся на меня палкой. Мы развернулись. Чудесная прогулка - легкий морозец, задушевный разговор без неловкостей. Его зоркий глаз вобрал отметины последних событий, он, как ключами истины, открывал ларцы явления и каждое слово добавляло радости. Через несколько дней Месхи я застал Б.Джорбинадзе. Ради него, дорогого гостя, С.П. распечатал бутылку перцовки которую придерживал под Новый Год для молдаванина Пузыря, сокамерника. - Ведь мы были тогда внутри, кутили по случаю, как жаль, что вы не попали к застолью, - сокрушался архитектор. Я же не жалел нисколько - в тот чудесной стране Сакартвелло и прогулка обретала волшебство.

 

 

А. Павлов. Портрет С. Параджанова 

В то время на улицах Тбилиси попадались на глаза дама весьма экстравагантного вида: шляпка на спине, немыслимые накидки, брюки с темным ворсом. Глаза были устремлены ввысь, мимо людей, на губах играла блаженная улыбка. При ней неотлучно находился большой черный пудель. Вел себя игриво, тянул вперед, жеманничал с прохожими. Дама изображала из себя существо вневременное, инопланетное. Зрелище и смешное и трогательное. В уже стареющем теле теснился летучий дух. Я как-то застал ее у С.П. Она, оказалось, проживала в Ленинграде. Этот "цветок из картины Гойя" щебетал на все лады, трепетал от восторга перед С.П. Он был лучшим в ее коллекции знаменитостей. Взгляд ее светился обожанием. На почетном месте стоял портрет гения ее руки, презент. Ее симпатии требовали внимания равного к равной. Пудель слизывал со стола остатки варенья и по-кобелиному обхватывал колени гостей. Визит и подношение ласкали душу С.П. В эти минуты в нем обнаруживалась ироническая приемлимость любых человеческих коллизий. Проявлялся масштаб крупной личности, ее реакция сострадания, способная оценить человеческую комедию. Он сам воспевал вечные животворящие ценности, лицедейства и приветствовал любую идею, противопоставленную тотальному мышлению масс. Сейчас он ставил по Чехову сцену восторга истерично-возвышенной дамочки - монолог, принимаемый без иронии и грехопадения. У него уже было готово определение к портрету - Рахат-лукум. - Он был тронут искренним порывом гимназической восторженности, который привел даму в прижизненный музей С.П. за тысячу верст. Такими поклонницами живилась слава Вербицкой и Чарской. С.П. сделал ей прекрасный ответный подарок и снабдил всяческими добрыми напутствиями и пожеланиями. В аэропорту я снова встретил посланницу Северной Пальмиры. Она ошалело носилась по залам, из-за нее задержали вылет. Она легким видением с кукольным пуделем подмышкой впорхнула в люк аэроплана. Милая дама Рахат-Лукум! 

Человек принес ковер для продажи. Родословная породистая: ахацкалхинский, древнего столетия, просит недорого... И тараторит, и сыплет похвалы и либезит перед покупателем. С.П. считает, что коврик нельзя даже уотребить для вытирания ног. Находит заплаты, потертости, свежие швы. Намекает на надувательство. - Если ты такой зоркий, как маршал Ворошилов, - кричит продавец, - то ты должен увидеть рисунок времени Сассанидов! - С.П. давно это заметил, потому и торгуется - Ну, давай честно, - настораживает он продавца. - Рисунок рисунком, но сколько лет он служил попоной ишаку? - Господь с тобой, Серго-джан! - вопит подозреваемый. - Ковер висел на стене у постели отца, им несколько раз покрывали священный ларь. На нем получила чудесное исцеление тетя Нино! - Вообще зачем мне ковер, - начинает размышлять П. - Комната у меня маленькая, а потом эту рухлядь мне не сбыть, даже вор на нее не позарится. Опять понесу расход. - И вот так всегда, и все пользуется его слабостью и добротой. Человек пропускает эту лирику мимо ушей. Вот сейчас наступает главное. - Я тебя могу дать за эту ветошь тридцать рублей. - Что?! - взбеленился караванщик. - Да простит аллах грехи твоего отца! Я бы из-за 30 рублей и шагу не ступил, а за 50 не карабкался к тебе на Месхи! И пошло, и поехало. Ну и представление на весь переулок! Это надо слышать и видеть. Из препираний узнается история семейств спорщиков, их характеры и прегрешения. Сергей апеллировал к соседям, продавец призывал в свидетели пророка. Сам предмет продажи был испепелен сардоническими интонациями и гомерическим хохотом. А сколько значений, наблюдений, витиеватой аргументации. Музыка! Наконец, - кода: сговариваются на тридцати восьми рублях. Торговец несет убыток. Он ворчит, есть опасность, что за стенами дома поднимет громкий голос. П. набрасывает милостиво 1 р. 20 к. на такси (тот отродясь не ездил) и предлагает купить настольную лампу - металлический светильник на прямой ножке с ободом, на котором покоится зеленый стеклянный абажур. Такая же стояла в школьные годы у меня на письменном столе. Равнодушная пакость. Караванщик куражится, выпуская пар. Базар - это ристалище. Этим же вечером лампа была продана близкому человеку - фотографу и графику Марику за 110 р. Конечно, барыш не в последнюю очередь, но так было надобно, так велел инстинкт.

 

А. Павлов. «Храм в Светицховели» 

После перерыва в работе С.П. опасался, что убавил в профессиональном качестве и способности его утрачены. Снимая "Сурамскую крепость", не решался просматривать материал. Съемочная группа тайно запустила отснятое на экран просмотровой. Впечатление отличное, это ободрило коллектив, намекали на появление шедевра. Параджанов утвердился в гениальности, устроил по телефону истерику дирекции студии "Грузия-фильм" из-за плохого снабжения. - У тигра расстройство! - отбивался реквизитор. - Что же я буду за ним горшки выосить! Верблюды капризничают в еде - мне из ложечки их кормить? Я и так разыскал только в Таллине этот единственный плащ пурпурного цвета, будь он неладен! Наша компания киевлян из пяти человек пришлась кстати со своим желанием навестить С.П. в Давидгареджи, где происходили съемки фильма. По мысли администрации студии, не выполнившей все требования любимца муз, мы могли служить буфером для гнева, громоотводом убийственных атак. Замысел оправдал себя. С.П., который сидел на пригорке, как Зевс-громовержец на Олимпе, чтобы вершить суд, был укрощен появлением гостей, будущих герольдов его славы и скорби. Он был одет в темносинюю рытого бархата робу, на голове блестело соломенное сомбреро. Он потрепал администратора за ухо, тот начал жаловаться на непомерные траты из-за творческих капризов режиссера. В С.П. уже чувствовалось озарение пришедшей истины, доверие к правде и согласие с миром. Куда девался экстравагантный парвеню, периода фильма "Есть такой парень", заявляющий "Я - обыкновенный гений". Черты характера подчинились в нем чувству вселенской гармонии. Осознание самости и спасительный дар искусства, позволяющие прожить жизнь в радости, а не небокоптителем, создавая мифы, наводя других на след истин, являя услады Востока, утомленного роскошной дремой или содроганиями глубоких чувствований. Только бы успеть выразить это мирочувствие. Натура для съемок выбрана великолепная. Руины монастыря, кое-где залатанные декорациями, выгоревшие травы, приземистые горы, благородный налет ржавчины. Тень милосердия, мреющая в долинах, дыхание веков. Параджанов сильно располнел, сердце не выдерживает нагрузок, мучает диабет. Он сам колет инсулин. Живот явно неприличный. Он недоумевает - Куда шея девается!? - Ругает худсовет -хотят видеть бешметы, черкески, башлыки. Такими видят они древних грузин! - Что в Киеве с живописью? - И не дожидаясь ответа: Вот приеду, скажу Л. пусть подарит мне свою самую жидовскую работу. - Вдруг вскидывается! - А почему вокруг одни евреи? Учит меня: Грузия капризна. Встретишься с Эльдаром Шенгелая (пред. С.К. Грузии) насчет своей выставки, учти - он сын Наты Вачнадзе. Благородный джентельмен, чуткий и... нездешний. - Определяет стратегию. Рассказывает, кто покинут и отвергнут. Конечно, все вымысел, но какая новелла эпохи Возрождения! На самом деле для меня все решилось самым очаровательным образом в одночасье. Разлит прозрачный настой темноты. Дремлет гряда деревьев, царит покой в седловинах гор. Замерли танковые полигоны на плоскогорье. Параджанов говорит: - Видишь ту крутую тропку в обвод пропасти? Я представляю - там скачет всадник в аварской шапке, словно крадется тигр за добычей. Эдакий Казбич. Пусть скачет на экране две минуты - душа обмирает, к сердцу подкатывает невообразимое опасное, отчего оно лопнет. В доме, где расположились киношники, трепещет тревожно пламя свечи. Здесь недавно шли дешевые разговоры, кипели дурные страсти. С.П. и в этом убогом интерьере придумал приманки - обратил обмотки, обрывки в ценность. Эта метаморфоза казалась столь естественной, плевым делом, что каждый из нас почувствовал себя (обыкновенным) кудесником, способным одухотворить вещь. Это как во сне - все доступно и безнаказанно, к чему бы ты не прикоснулся (его рукой) или слово родилось (пусть шепотом), - все становится драгоценностью. Мы приобрели другую высшую значимость в этом подлунном мире, как будто сподобились чудотворной благости и способности к совершенству. И вот, когда ускользает это небесное прозрение, спрашиваешь себя тоскливо - отчего снова являются провалы энергии, обседают смертные грехи уныния, аппатии и лени, периоды безверья и сокрушительной грусти? "Почему человеческое, слишком человеческое" повергает тебя долу. - И чувствуешь в страхе и растерянности, что нет рядом с тобой того, кто невольно вдохнул своим присутствием силы и способность творить, ощущать доступным любое деяние и волшебство собственного мира. Бытийность влияла на его настроение. Он подстраивал струны души в унисон с окружением, преобразуя его звучание в собственную тональность. И долгие годы на Украине не выпадет такая роль никому... С.П. в игре света сидит, как гамсуновский Пан, склонив голову, словно пьет воду из живота. - Каким он был в детстве? Ведь однажды обмолвился: Причем тут Саят-Нова? Я делал фильм о себе, о своем детстве. - И уже позже, через несколько лет о своей последней ленте "Исповедь". - (упрямый взгляд устремлен вдаль): Если врачи дадут мне еще 8 мес. передышки, то отсниму сейчас, а там - трава не расти. Если есть надежда на выздоровление, то спокойно свершу после излечения. - Проф. Перельман в Москве сделал невозможное, в Парижском госпитале - немыслимое. Но он больше не поднялся... Грузины пошептались - жди угощенья. Перекусили сыром и вином. Едем в Тбилиси. Ветры дружелюбия овевели нас. Пар. жаждет слухов о себе. Узнает, что Селим Ялкут врач. Оживляется надеждой - Может быть, есть излечение от диабета, показания сахара в крови как при коме. Потом меркнет печалью - зэковские прививки неизлечимы. И все же верит в чудеса, потому что сбудется над ним его предназначение великое! Клокочущий, захлебывающийся кашель причиняет ему боль. - Вот чувствую в этом легком (указывает тревожно пальцем на правое) беду, кровь запеклась, не откашлять. - Закатывает глаза, становясь похожим на античный гипс. Нравится ли ему художества Б.Л.? - спрашиваю я. Б.Л. толкает меня ногой. Пар. встрепенулся: Это шаманство? Эти именинные подарки? - Осекается, почуяв неладное. Но ведь как приятно услышать непредвзятое мнение о себе не в спину, а в лицо без кривотолков! Вряд ли кто откажется от такого искуса. Рассказывает, как его снова хотели засадить в каталажку, на этот раз за взятку должностному лицу при поступлении в вуз его протеже. Воистину "свободы, гения и славы палачи". Отказался от адвоката, сам защищался умело, требовал, чтобы ковер расстилали и перед ним, не только перед прокурором. И выиграл процесс. Говорили, что незримо присутствовал его защитник - Эдуард Шеварнадзе. Затем Раиса Горбачева сделала его выездным. Уловил несложную механику - имей друзей сильных мира сего. А то ведь обращался к первому встречному: - Перевези меня через границу хоть в угле на пароходе, хоть в чемодане с дырками для дыхания". - Врал, конечно, хорохорился, ибо вне земли, где родился и жил, себя не мыслил. Сегодня он кроток, нежен и добр. Спрашивает об украинском кино, как о любимом своем детище. Его можно понять в том смысле, что оно зачахло после его изгнания. Мы провели сказочно время в его сияющем драгоценностями дворце - такой казалась комната 15 м2, отведенная ему после раздела имущества. Через пару дней я снова пожаловал. Предлагает рюмку водки, оставшуюся от вечера накануне - Был твой знакомец... - По описанию это Петруша Маркман. Пар. под впечатлением встречи. Задумавшись: - Умный какой! - И повторяет с нажимом: Чертовски умный! - Уже на последнем слоге удовлетворение таит умышленный акцент. Я подтверждаю: - Да, умный! Древние народности чрезвычайно мудры. - Но Петруша каков! Тоже мне хорош! В компании обнаруживает свой ум больше в молчании, чем в разговорах, а здесь вот как вознесся! И я привожу в позитивном смысле восточную пословицу: - Верблюд, рассказывая о коне, обязательно изобразит его горбатым! -

 

Открытие выставки А. Павлова в Музее Киева (1989 г.) 

В тетрадке сценариев после "Интермеццо" по М.Коцюбинскому, "Бахчисарайского фонтана" приписано его рукой: "Будь проклят режиссер, который возьмется снимать фильмы по этим сценариям". - И шариковой ручкой нарисован мужчина неприличного вида. 

Я предложил ему взять для экранизации "Искушение св.Антония" Флобера, полагая, что картины в его духе. Миражи и иллюзии, пышность декораций, колоритные детали, возможность мистификации. Он сразу же отвел тему, не проверяя свои подозрения, что речь здесь не об Антонии, а о Флобере, искушаемого не дьяволом, а энциклопедическим набором знаний. 

Жизнеспособность его поразительна, жизнестойкость воплощается в различные формы энергии и самотождественности. Пепел надежд, эмоций как будто питал почву его пышных художественных капризов. Он втайне верил в жизнь вечную, представляя ее реально земной. Не мог понять, как это можно смертию смерть попрать. Он чувствовал неуничтожимость духа, но и видел оскорбительность смерти. Все равно он обречен смерти, и в могиле первым взорвется живот, и черви будут жрать его тело. Он куражился скабрезностями, фантасмагорическими бравадами. 

Лучшее, что есть у Александра Вертинского, - его воспоминания - С.П. не читал. Он любил Вертинского, я думаю, за жизнелюбие и авантюризм, за утверждение индивидуальности и выбор в пользу жизни. Тот мог бы достичь папского трона, но он стал Вертинским, популярным артистом (с мировым именем). Пар. приплюсовывал ему всякую всячину. И так же ценил шутку, и часто соленую. Работая ассистентом у И. Савченко, он встречал Киевлянина на съемках или пробах, много перенял от щедрого барства того, понимал его равносущность великим. "Ведь нам известно, что это нетрудно (стать великим), но, пожалуйста, об этом не рассказывайте" (Кажется, Бернард Шоу) И всегда благородная благодарность и режиссеру-учителю и киевскому барду - за волшебство осуществления возможностей. Человек может все, но не обязательно должен. Пел он Вертинского, перевирая нещадно текст, дотачивая его собственными домыслами, - действительно, трудно запомнить набор однотипных эпитетов. Я принялся подсказывать. - А, ты все знаешь, то-то ты все знаешь! - оборвал он пение. Я плыву краской - такие уроки не забываются. 

Я сработал пять портретов славного судьбопытателя. Он ценил особенно один, где он, величавый, словно лев, с седой гривой, в котелке, который он называл шахтерской каской. В подарок не хотел принимать, считал, что они принесут деньги. Так и произошло. Один (С.П. в сомбреро) куплен в Тбилиси подругой Лианы Лобжанидзе, другой (в котелке) приобретен в Москве. Еще небольшого формата, где он обозначен не без лукавства Верленом находится в коллекции А.Важника, четвертый ("Бессонница") - у Э. Дымшица. Пятый, повторяющий композицию известного польского фото, передан в Московский фонд Параджанова. Судьба его неясна, как впрочем, и замечательного портрета Э. Коткова и скульптуры Н. Рапая. Я, вспоминаю, написал еще один портрет С.П. Он изображен по пояс голым, на фоне стены с двумя узкими полукруглыми окошками - одно с видом на Ардви, другое, кажется, на Танаат. Тело едва моделировано, сильный контраст белого и черного. Один глаз сплющен, другой растопырен, правая рука на горле. Я записал его в какой-то из моментов безверия в искусство, и по мотивам собственной ненужности. 

С.П. уговаривает Денисенко (авт. ленты "Сон" по Шевченко), чтобы тот, как член партбюро студии, поддержал его заявление об уходе. - Я уже шесть лет не снимаю фильмов, хожу в одних брюках (как Шкловский или Мандельштам). Денисенко со сложной миной на лице обещал потрафить другу. Творец в нем искренне был огорчен: - "Таланты нельзя унижать." - Он делал уточнения из области орнитологии, сравнивая свой "Сон" и "Тени" - Вот павлин. Птица отпетая, обильно роскошная, пустой каприз природы. Распушит хвост, любуется собой, не поет, только вскрикивает некстати! А соловейко серенький, неказистый с виду, а как заведет песнь - весь мир внимает! Во время заседания партбюро с тягучим скрипом приоткрывается дверь - томительная пауза, члены партячейки в напряжении - в щель просовывается свернутая фига, самого Пар. не видно. Он - карающий призрак. Затем бродит по студии, митингует, паясничает. Лермонтовский демонизм в его облике. Пристегивает себя плащом к фонарному столбу, повисает со склоненной головой, имитируя сожжение на кресте. Его обращают в пепел. Дома хрипло и нежно, как лесной ворон, поет свою любимую:

Отцовский дом
Пропьем гуртом.
Травою по-рас-тет!
Собачка, верная моя щенок,
Заплачет у ворот.

И, вобрав флюиды опьянения гостей, (сам не пьет) на балконе во весь голос с гуцульскими интонациями полошит горожан: Ой, вербовая дощечка, дощечка! Гостей задерживает, боится одиночества. Некоторые остаются ночевать. Мне он предложил диван, разумно, ведь я не попадал в дверь. Утро тяжелое, похмельное. Параджанов спал на ковре, укрывшись пальто. На столе стояла граненная рюмка водки. Весьма кстати.

 

А. Павлов. Портрет Сергея Параджанова 

 

Андрей Тарковский запаздывал. К его визиту С.П. тщательно готовился. Стол был накрыт прохладной хрустящей скатертью с вензелями. С.П. плеснул на нее по-гусарски бокал красного вина. Хрустальная люстра на подвесках, похожих на гирлянды, преломляла сине-желтые лучи, отражавшиеся на изысканной антикварной посуде из оломуецкого стекла. Картины на стенах в золоченых рамах, иконы из карпатских церквей, его собственная "Голгофа", сработанная из холста, лезвий бритв и пустот, корзина с цветами на резной подставке оставались в тени. От алых бархатных гардин и ковра, на котором висели испанские шпаги, алебарды исходила пряная духота. Зажгли свечи. Тускло поблескивало серебро самовара, супниц, столовых приборов. На шее хозяина покачивалась золотая цепь, на безымянном пальце сверкал перстень. С полок свешивались дароносные полотенца, взятые с алтарей армянских церквей. - Я возвратил Украине икон и церковной утвари на многие тысячи, - прервал напряженность С.П. Все зашумели. Затем он принялся показывать примитивы, работы дворника, которого он недавно "открыл". В это время в незапертую дверь неслышно вошел А.Тарковский. Казалось, он страдал от человеческих лиц и разговоров. С видом человека, собирающегося скоро уйти, он присел на край антикварного стула. Беседу о кино не поддержал, сценарии смотреть не стал, от выпивки отказался. Не прельстился изысканным угощением к огорчению виночерпия. Фразы пропадали в воздухе. Взгляд его остановился на изделиях из слоновой кости, напоминающих безделушки горьковского кабинета в Москве. С.П. стал предлагать их в подарок жене режиссера, рыжеволосой актрисе из его фильмов. У нее вечно трескались губы. - Мы с ней разошлись, - тихо сказал Тарковский. Затем поднялся и попрощался наклоном головы. С.П. посвятил его памяти свой последний фильм "Ашик-Кериб". 

По Киеву прошла молва: Параджанова освободили, он в Киеве, остановился у оператора Игоря Белякова. Поехали с Юлием Синькевичем. Юлий с Мих. Грицюком, оба скульпторы, его друзья оказали С.П. серьезную и смелую услугу, доставив из лагеря его рисунки и фото. Беляков с некоторой опаской осведомился из-за двери о визитерах и с рукопожатием объяснил, что упредил уже несколько провокаций. Челобитчики несли подарки, приветствия. С.П. был доволен, тропа к нему не заросла. Он сидел на перевернутом по оси стуле в своей любимой позе, положив локти на спинку. Борода серебрилась, лишь на скулах проступали черноты. Сейчас его южная красота приобрела величавость. Дарил фотографии со своей спасительницей Лилей Брик. На засвеченном правом верхнем углу ставил отпечаток пальца. Позже он эпатировал своим зэковским ватником должностных лиц. Сейчас он был одет в серую рубаху навыпуск, невообразимые брюки от Гулага, где сам некоторое время шил мешки и рукавицы. Озабоченно спрашивает: - Почему дарят чемоданы мыла? Что, козликом потягивает? - Портреты заключенных и фольклор "Артека", как он называл колонию строгого режима, в его исполнении великолепен. Тут же стоит блюдо с хризалитами и яшмой для подарков. Судьба его вызывает мятежное сочувствие. Это не была каторга для будущей славы, его действительно решили погубить те, кто хвастался, что "нарешті з так званим українським романтичним кіно покінчено". Тем не менее, он кланялся Украине за то, что направили его "Тени" на фестиваль, откуда и пошло их триумфальное шествие. Он бранил армян за недооценку "Цвета граната", хотя и замирил в свое время ссору с армянским министром, пройдя, коленопреклоненный, от двери до домашнего трона чиновника от кино. Соорудили ужин, пошли тосты, собравшиеся ликовали. Вновь, казалось, обретено средоточие, где кипят и творческая мысль, и парадоксальные духовные откровения. Это завораживающее предчувствие отраженным светом облагораживало лица, веселило душу, обнищавшую без могучей щедрости тифлисского армянина, волею судеб избравшего на 30 лет родиной Украину. Вспоминали и возвышенное общее и приземленное частное, и простая малость вызывала сентиментальные слезы. Здесь и смешное и горькое. И Амиран Думбадзе, грузинский винодел, по приезде клавший пачку денег на буфет, не взирая на протест хозяина, и архитектриса Оксана Руденко, подаривашая С.П. простынь с вышитым посередине его изображением. И криминальный акт самого освободившегося, когда он, распластавши на ковре, состриг серьги, бусы, украшения с импозантной дамы для уплаты ее невозвращенного долга скромной заявительнице из низов. В разгар вечера в дверь пыталась ворваться мордухайка, суя Белякову телеграмму, подписанную Фантомасом, велевшую ей прибыть по адресу скромного оператора. Сама все шарила изурочливыми глазами, а рожа похабная, ведьмовская. Ее выпроводили взашей, а то и пинками. С.П. съежился, озирался, многозначительно тряс головою. С КГБ дело иметь опасно. Страх угнездился в его искалеченном сердце. Свет Иванов рассказал о попытках освободить С.П. из заключения, безуспешных на его уровне. Накануне освобождения Сергея к нему прибыл прапорщик ВОХРа. Молодой с белыми, как у альбиноса волосами "под бокс". Они выпили, тот проспал ночь на диване не раздеваясь. На прощанье, потупя взгляд, спросил - А это правда, что Пар. великий кинорежиссер? - Свет Иванов показал отзывы прессы на фильмы. - А это правда, что вы бывший министр? - И это было правдой. 

Ссорился с друзьями напрочь. И при каждом удобном случае бранит нещадно, разит наповал. Порушил многолетнюю дружбу с Э. Котковым из-за привычки поучать, встревать в чужие дела, и матримонального догматизма. Сам, сомнительный ревнитель домашнего очага, вдруг становится ригористом - однолюбом и делает внушение прилюдно другу за появление у него на вечере с посторонней дамой. Другого за глаза (за какие грехи) наделил прозвищем "Жиденятко" - удар под душу. Бывало, человек не успеет выйти за дверь, а он уже подозревает его в злокозненности, изрыгает драконово пламя и смешивает несчастного с землей и пеплом. Невольно думаешь - А ведь и со мной так же поступит. - Отпор же всегда уважал. Пристает к Ан. Волконскому по телефону с просьбами написать музыку к фильму. Тот, наконец, не выдержал: - Поцелуй меня в жопу! - Шуткой предупреждает конфликт. (Твою - пожалуйста). Как-то ему подбили фонарь на антикварных разборках. Лежал в больнице, врачи подозревали кровоизлияние. О мщении не думал, агрессию не проявлял, утешался желениями. Он бранился с девушками, загородившими проход по Руставели, переругивлся с проституткой, спрашивающей адрес его направления плевал в очередь, кричал на пассажиров с туалетной бумагой в авоське - обосрались?! А чего стоят росказни об исчезновении драгоценного камня с чела святого (или Богородицы), предположительно выкушенного кающимся грешником. Встречаю С.П., отирает крем на замшевых туфлях, тогда очень модных, проклинает некоего галантного кавалера, у которого он выбил ногой торт, когда тот поднимался в квартиру, откуда С.П. спускался. Поддался порыву. 

Проходя по делу С.П., Мих. Сенин покончил с собой. Завхоз ин-та, где тот работал, Петро Хведорович сокрушался: - Такого человека загубили. Не вытримала щыра душа. А той Биробиджан проклятый на суде хоч бы што. Сидит себе головой вертит, как сыч. 

При нем состояло несколько женщин, верноподданных. М.б. они любили его, перенеся свои чувства в область религиозного обожания. Девы - Мироносицы, сопровождавшие Христа. Их молчаливое присутствие красиво и печально. Вдруг - взгляд Заремы или наклон плечей плетенщицы стульев из Мопассана. Любовь, не спрашивающая ответа, всепрощающая. Завидный удел.

 

А. Павлов. Портрет С. Параджанова 

 

Присматривается ко мне, приценивается, затем с ложным сожалением определяет: - Нет, ты не похож на гения. Вот С. - гений, это сразу заметно. - Я оправдываюсь. Ноша гения слишком тяжела - тут и мука, и гордыня. Пока гении прославляются, я живу, радуюсь, бродяжничаю, срываю цветы удовольствия. Ценность жизни выше игры искусства, оно лишь обостряет во мне восприятие жизни. Он гений чистой стихии, как Блок или Рильке, - таков его удел. А мне надо подготовить себя. Возможно, и я предприму когда-нибудь прогулку в царство выявления и грез, напишу мемуары. В 50-60 лет мне уже никто не будет чинить препятствий из зависти, меня в толк не возьмут - пусть погуляет дед, уже недолго осталось. А ваша слава приискивает на кладбище место поприличней еще при жизни - это сложно. Поэты и художники мне неинтересны. А вот Керенского я бы послушал или сдружился с Черчиллем. И потом там у вас в царстве гениев тоже не все благополучно: От одного жена ушла, другой под каблуком сидит, третий никак опохмелиться не может. (Гений и злодейство, гений и беспутство идут рука об руку). Опасливо смотрит на меня, черт его знает, может, Гонкур какой, записывает под столом. 

Минас Аветисян говорил мне - Пар. после "Цвета граната" стал национальным героем Армении, нация искала знамя. - Хотя в клане художников знали - в искусстве изообразительном С.П. делает промахи, но внушаем. У Минаса висел обрамленный спасенный от уничтожения автором фрагмент картины арм. худ. Гарибджаняна, удивительной прозрачности и энергии. Тот бросил писать, тем самым протестуя против преступного режима. Замкнулся в себе, осознавая занятие искусством делом дерзостным и суетным, обратился к Богу и, лишь сподобившись прозрения, стал писать фрески и лики в Эчмиадзине. С.П. всегда ощущал свое искусство богоугодным, чувствовал в себе провозвесника, а свою структуру выражения - чудесным даром. Его личина укладывалась в модель гения. Власть обрекла его на 15-летнее бездействие, чернь устраивала обструкцию его фильмам и улюлюкала. Как он вынес эту изоляцию камеры душевнобольного, обитую войлоком забвения? Как можно определить урон человечеству от вынужденного бездействия этих двух одаренностей - Великого Молчальника и Великого Немого? Метафоры, символический язык жестов так по-новому формулировали мысль, что она обнаруживала свою ценность в прекрасном факте. Рассечение черепа гуцульским топориком - и из кровавого мессива возникает видение отрешенности - красные кони - чудо, запечатленное Ю.Ильенко. 

Доброта и щедрость доподлинно выходят ему боком. - Я нажил себе пуповую грыжу, таща подарки. - Всегда стремился к завершению деяния. Отсюда его всеоглядность, иногда дотошность. Готовя к открытию мою выставку, отдал массу распоряжений: мне велел обернуться в магазин у Куры за "Горілкой з перцем", знакомому инженеру, бегающему по утрам собрать диковинные цветы высокогорья для букетов... Кто-то нес кимвалы, кто-то шандалы. Сновали призрачные люди. Сам соорудил натюрморты из фруктов и цветов в роскошных вазах и на дорогих подносах. А ряды экспозиции? Их компоновка в развеске менялась несколько раз. Деньги у него не задерживались, гонорары в чулок не складывал. Мог поделиться последним рублем Изобретательность к выживанию была фантастической. Нуждающихся в куске хлеба приглашает сниматься в эпизодах. Ставит в первый ряд - Правда, эта фигура придает характер всей массовке? - А платили все же три рубля в съемочный день, да еще харчи перепадали. 

Ив. Петр. Кавалеридзе с радостью смотрел на всходы укр. романтического кино. - Знаете, А.Ф., уповаю я на молодежь. У нас нет зависти поколений, мы интересны друг для друга. Наши маршруты совпадают. Вот С.Пар. создал начиная с "Киевских фресок", прекрасную ленту "Тени забытых предков". Правда, отснял ее Ю.Ильенко, костюмы делала А.Байкова, а как художник выступал Ю.Якутович, знаток темы. И музыка Скорика колдовская, из звездной жути. Но ведь это и есть подвиг режиссера - привлечь таланты и наполнить их своим мироощущением. Ну, посмотрим, посмотрим. Сейчас он еще на одной ноге, пусть станет на две, да потверже! Сергей Пар. в 1970 сделал "Цвет граната". И стал прочно на ноги. Каждый редкий визит к Ив. Петр. С.П. приравникал к торжеству. - Он считал, что в кино Кав. есть планы потрясающие. Этот гениальный кадр, когда плывут, по реке шапки, многие, разные - так показать жертвы боя! - Затем, видно забыв о Кав., сообщает: - Если бы я снимал заседание обкома, то снял бы в гардеробе все одинаковые пыжиковые шапки с вложенными фамилиями, чтобы не ошибиться при разборе. - Как-то режиссер N упрекнул "Повію" в старомодности. - Ну, скажем, это не самый плохой фильм, - примирительно сказал С.П. и вслед: - Разве этот постигнет подлинное несчастье? -

 

Факсимиле Ивана Кавалеридзе 

Первый просмотр фильмов С.П. происходил обычно на киностудиях, затем они шли третьим экраном или в ретро. У входа в киностудию им.Довженко собиралась толпа от разных адресов для просмотра "Теней забытых предков". Тогда в Киеве еще встречались тонкие одухотворенные и наделенные улыбкой лица. Тревожное ожидание - как раз перед этим в кинотеатре "Украина" случился политический скандал при просмотре этого фильма. Наконец, появляется Параджанов. Слава Богу! - Ну, что сказал Вам Логвин Г.Н. о фильме и обо мне? - Он предвидел, что для начала Вы опоздаете! - Виновато улыбается, но в характеристике его было - опаздывает. В фильме он обращается к языческому преданию, сводящему к двумерному понятию чувства и слова, дает прочувствовать посредством наивности, искушаемой игрой ума благородного, всю никчемность цивилизации и шаткость Режима. Любое вмешательство общественного в стихию инстинктов оборачивается трагедией. 

В Тбилиси едем на "Грузия-фильм" просматривать "Сурамскую крепость". Кора Церетели, автор монографии о Т.Абуладзе, окружена особым его вниманием. Кадры "Сурами" придают маленькому экрану грандиозный масштаб. С.П. сам читает текст. Голос срывается на рыдания. Знакомая каждому творцу печальная слабость, невротическая умильность сострадания персонажам, неотвратимая обескураживающая истерия страха перед пустотой, ранее заполненной образами. Микрофон берет Шурик, доносятся утихающие гортанные всхлипы. Фильм снова строится на изустном бытовании легенд, сказок, вымысла, преобразованного в изобразительную реальность. С.П. не скрывает банальности своей посылки, он чувствует масштаб вещи, даже его трюизмы великолепны. Начало кажется невнятным, порой неряшливым. Прорехи во временных стыках, несоотносимость ландшафта и декораций. В кадре - кукольная безжизненность, обласканная любованием. Пунктир мастерства автора "Цвета граната". Пульс творения аритмичен. Предельно насыщенное время уносит и разъедает живую ткань деталей и эпизодов, остается в восприятии только крупный план. Предшествующий опыт расчленен. Режиссер сам не знает в чьих руках игрушкой он был - и Бога боится, и черта не цурается. Последний придает творческой игре сумасшедшинку и какое-то время владеет инициативой, но С.П. обходит его у цели и является в белом рубище великолепия - Боже, прости прегрешения мои! - Постепенно жизнь разворачивается, предстает во всем своем блеске метаморфозы, действие воплощается в фейерии. Нарастает crechendo- "перская" часть изумительна. Слезы восхищения на глазах зрителей. Кора Церетели молчит и С.П. предполагает, что фильм ей не понравился. Я сооружаю целую систему реализации времени в ленте. Желающих приглашают в Вакэ, в армянскую семью. Квартиры в Тбилиси кажутся хоромами. Нежданного гостя встречают со слезами радости. Объятия, восклицания, любования. Бабье царство - молодых и пожилых. С сеткой шампанского появляется красивый синеглазый хозяин квартиры Слава - муж одной из сестер, отец трех дочерей. В нем заметно стремление забыться. Первые бокалы шампанского напоминают вкус жидкого стекла. Ляля Барушева садится за фортепиано. - Я помню вальса звук прелестный, - подпеваю я. Пар. высмеивает лирический дуэт. - Тебе еще гитары не хватает. - Он торопит время. Поехали к Пар. Звенят друг об дружку еще пять бутылок шампанского. Хозяин указывает на фрукты в вазе и покидает нас, сославшись на необходимость утешить соседа в беде. Тому грозит тюрьма - из-за несоблюдения техники безопасности у него на участке погиб человек. Видно, от этого визита ни удовольствия хозяину, ни проку нам не получится. Слава держится меня и подливает. Осеняет мысль спуститься к Гоги Микеладзе. Случайно опрокидываем стеклянные банки. На шум появляется Параджанов. - Я думал вы подрались. - У подножья лестницы на террасе им сотворена скульптура птицы в память погибшего при падении на этом месте киевского оператора - Вы убили его, - шило дело хозяину ГБ. Гоги нет в мастерской. Распиваем шампанское у дверей, оглашая воздух обильной отрыжкой. Осталось еще три бутылки. Чуть выше по Месхи раскрыто окно известной Русико. На мой призыв она выглядывает, но, первым увидя Славу, бранит его почем зря по-грузински. Тот огрызается. Заметив меня, жрица виноградников полей Господних, извиняется. После такого афронта напрашиваться неудобно. На ступеньках открытой лестницы у входа к С.П., обозначенного знаком уличного движения "Только прямо", снова пьем это жуткое шампанское. Я рассказываю собутыльнику, как одному знакомому шоферу поставили клизму из водки и ГАИ не могло классифицировать его состояние. Кто-то выбивает дробь на дхоле, вдали звучит песня, чей-то голос смеется. У Славы в сущности добрые намерения. Он щедр, прилипчиво предупредителен. Просто ему не хочется возвращаться домой. Я настоятельно его убеждаю. В буфете гостиницы цежу полстакана коньяку. За окном отходил ко сну усталый проспект Руставели. Стекали в лужи огни фонарей. 

В С.П. признавали мастера новеллы, духовидца эпизода. Малая форма раскрывала в его толковании общие законы Мира. Деталь характеризовала образ и ценность действия. Смотрит "Des favorites de la lune" О.Йоселиани. Бурчит: - Это же выполнение социального заказа. Эренбурговщина заэстетизированная. - Вдруг вскрикивает восхищенно: на экране алкаш-бомж, шаркающими шагами убегающий от взрыва, внезапно легко и молодо (подмененный гимнастом со спины) перепрыгивает забор. Виртуозная, остроумная деталь стесняющейся собственной нежности души. Деталь - это много. Кинорежиссер Н.Михалков проговаривается как-то в эфире, что вот-де он в детстве как-то не мог долго уснуть, из-за того, что Рихтер слишком громко играл. - Деталь, но за ней весь человек. Понятно, Рихтер мог бы играть и потише. 

Как отразилась, мне думалось, на изменении его мирочувствия, инфернального во многом, благодаря влиянию мусульманского Востока, где жесткость и вероломство введены в обиход, сопричастность миру уголовному, ладу низменных страстей и погибших надежд. Кажется, никоим образом не повлияла - те же новеллы, что и раньше. Все трагедии мира прошли через него при рождении, мерзости лагерной жизни не смогли оскорбить чувства истинности. Автономные законы искусства возвели частности на уровень категории, не позволили измельчать и отупеть видению прекрасного. С.П., будучи Морем, которое постоянно штормит, пенился, бывало, кружевами тщеславия. Сотрудник студии приносит весть: - Сурами отмечен премией. - Столпились над сообщением как комбриги над картой. Награда была вряд ли престижной, но крылья Ники Самофракийской позолотили и вот - сообщение с Месхи: самый лучший фильм во всем мире. На стенном ковре в самоцветах оформил польский плакат "Двадцать режиссеров века" в польской версии. Отметил себя красным кружком, облегчая задачу зрителю тем самым. 

В фоторяду "Жизнеявления" в кадре "Экипаж" поражают две девочки, (с бессмертьем) эльфов - сестры С.П. Они, по его свидетельству, были красавицами. После погребения старшей Русанны он приехал из Москвы, сраженный видом этой смерти - Каким образом полноценный человек превращается в усохшую мумию, в соринку, сдуваемую ветром небытия? - На сестру Анико, можно было наткнуться неожиданно на террасе - она жила на родительской половине с сыном. Часто застывала за окном, выходящим на веранду, являя силуэт зловещий и пугающий. В последнее время она страдала психическими отклонениями и болезнью почек. После ее смерти и съезда племянника Пар. въехал в родные пенаты. Он был возбужден, растроган до слез. В комнате - обычный армянской интерьер с коврами и темной мебелью - пахло затхлостью и урологией. Мы убрали мебель, вытащили гвозди, дверь забаррикадированная 50 лет кряду, отперлась. Когда-то весь дом принадлежал Параджановым. Невзрачный свет, темное цвета кизила вино, матовое серебро посуды. - Вот здесь я родился, в этой комнате, на этой кровати. - Он возвращается в детство как мальчуган на фото в матроске, штанишках, завязанных бантами ниже колен. Сергей отходит за печку, долго надрывно кашляет. Рассматривает мокроту на ладони. В глазах - страх, унимаемый усилием разума - Господь, умножь лета его, да суди ему долгую жизнь! - Но оказалось этот род не живет больше отпущенного срока - около 70 лет. А после отсидки, до запущения бороды, предстает на фото проворовавшимся бухгалтером - сам же подобрал без жалости к себе. 

 

После просмотра "Медеи" Параджанов слег, потрясенный, на несколько дней в постель. Спрятался за цветастой подушкой - такие точь в точь были у киевских греков - ассирийцев, пестрые с проступающими перьями. Его мучает болезнь Рота - И носа, - ставлю я диагноз. Невольно улыбается. - Вот так Пазоллини представляет себе Колхиду. - Он сражен фигурой кентавра в фильме - Это страсть, которой ничто не в силах противостоять. - О Марии Каллас - Как от кадра к кадру она становится красивей, это невероятно. Плод, который непреложно развивается. Цикломен, расветающий каждое утро. Подлинная красота освященная любовью, благодаря ей лишь существующая. Еще немного и образуются размеры и стиль рубаи Хаяма или что-то из Такубоку:

Быть может, оттого я так печален,
Что ярких красок
нет вокруг меня?
Послал купить я красные цветы.
Грузный, лежит в сумрачной комнате,
В армянских сатиновых трусах,
испещренный болезнями.
А ведь мог когда-то, прислонившись спиной,
Закинуть погу за голову и
носком коснуться стенки.
Несколько раз кряду.

Гордая отрешенность, демоническая замкнутость и пр. следы ледяных осиянностей на гениях, свершивших сделку с дьяволом на перекрестке в Шпесском лесу, не были присущи С.П. Но биография его в чем-то схожа с жизнеописаниями Ницше, Гогена, Верлена, Рембо. Есть достаточно свидетельств, что с "Меркурием в крови"он приехал из Зап. Украины, излечивался в Киеве конфеденциально. Осложений нейрольюисом и сумасшедшим болезнь не дала. Его экзистенциональная дихотомия включала бисексуальную энергию чрезвычайного накала. Озарения, посещавшие Кокто, Жида, Пазоллини и т.п., так же являлись и к С.П. Он воплощал их в языческих сказах гуцульского племени, забытого Богом и людьми, в фантастических народных сюжетах периодов потрясений христианских и мусульманских эпох. Обожая суровость "Легенды о Нарояме", он преклонял колени перед пассеизмом "Фанни и Александра", симптомам европейского мирочувствия, мало ему знакомого. 

Ореол мученичества довершал бы образ - венец терновый приличествует гениям. На Толстом, по свидетельству Горького, в последние годы виднелось желанье крестной муки, как смерти достойной, (на миру ведь и смерть красна), раз в мире все бренно и тленно. Толстой семь лет не дожил до своего костра, ибо сгноили бы его большевики не задумавшись. Побрел бы "глыба, матерый человечище" либо по этапам Гулага, либо отправлен был бы в мрак изгнания. - И Чехов не дожил до своих лагерей, - со скорбной усмешкой обронил как-то В.Некрасов. С.П. ужаснулся безнаказанности убийств Гумилева, Мандельштама, погублению Пушкиных, Шевченко, родившихся и неродившихся, палачами режима. Он страшился и тюрьмы, и тиранов, но инстинкт влек его к оппозиции власти. И он размахивал картонным мечом перед адской машиной истребления, и его жертва была принята (небом) как искупительная. 

С.П. умирал от рака легких в парижском госпитале. Он впал в беспамятство, биологическая жизнь поддерживалась искусственно. В мутное стекло перегородки виднелись системы дыхания, сердцепитания, провода и капельницы - клочья искусственных артерий - утилитарная схема небесного подобия ессе homo. Некогда жизнеактивного и гениального, а ныне безумно агонизирующего в передвечной тьме. - Смерть поначалу нам очень трудна, - вспоминается. Последний кадр его жития, вздох - аккорд уходящего в тайну небытия. Параджанова не дали забыть, окружение его и почитатели остались в памяти как его современники. Скульптор Н.Рапай увековечил мемориальной доской его последнее киевское проживание. Ни одна рекомендация архитекторов (Павлов А., Скопенко В.) не была осуществлена. Его лепили Грицюк, Синькевич, Фуженко... Для этой генерации он был Прометеем, для последующих "бессмертным" в академической мантии. Два президента съехались на открытие памятника. Толпилась масса глиняных пиджаков. Ликовал народ, сквозь толпу пробирался незримо Пушкин, наяцы забавляли публику и т.д. Превосходно срежиссированный сценарий. Попрежнему, видно, С.П. он не оставляет свои проделки.