«Лицо - дверь в мозг»

                                                Кобо Абэ

Человечество издавна поражали свойства и особенности кожи: различные цвета, растяжки и усыхание, дряблость и гладкость, умение заживать и обладать всеми процессами метаморфоз. Например, как рожденный комок длиною 54 см превращается в двухметровый организм.

В течении жизни мы кожу дергаем, кусаем и мы же за ней ухаживаем. Люди из нее вырастают, а ей всё нипочем! Этот эластичный костюм всю жизнь с нами. 

Определенная игра с формой и содержанием всегда увлекала… ну а что может быть ближе, если не собственная шкура? Только на пляже и в бассейне мы видим практически и тело, и лицо, а ежедневно, выходя из дому, у нас вокруг только лица. Говорят, что в теле начинается жизнь, но оно стирает различие лиц точно так же, как стирание подобия с лиц сближает тела.

В истории кино фильмы «обличительной» тематики делятся на два подвида: первый - это люди, соблазненные идеей перевоплощения («Кожа, в которой я живу», «Тупик»,«Без лица», «Маска», «Геймер»,«Бэтмен. Начало»), второй - про тех же обманутых, но с одним аспектом – они  уроды и хотят иметь хоть какое-то лицо («Чужое лицо», «Лицо женщины», «Кошмар на улице Вязов» и многие другие ужастики).

Примечательно, что слово «урод» мы употребляем даже в том случае, если человек нормальной наружности, и это еще раз доказывает, с каким трепетом мы связываем внутренне состояние с внешними факторами.

Стремление человека к лицедейству природно - актерство у нас в крови. Только у некоторых оно более сознатело, и тогда они пытаются сыграть хоть раз на сцене своего Гамлета, либо  менее сознательно и низводится в другие ипостаси, будь то обыкновенное фиглярство при рассказывании анекдота.

Часто в выше указанных и похожих картинах для актеров стоит задача двойного перевоплощения. Как бы тотальная мимикрия…

Актер-носитель масок, который утратил свое подобие, на экране демонстрирует слияние сходства и несходства. Он раскладывает образ, придавая ему черты индивида, оживляет и противопоставляет истине. И то, что «выходит из-под его пера», уже становится частной собственностью или атрибутом. Выходит такое вот «создание Франкенштейна», и потому неудивительно, что большой любитель масскульта Альмодовар в своей последней картине «Кожа, в которой я живу» обратился в который раз к китчу и взял за основу «Невесту Франкенштейна».

Ясное дело, что экранное преобразование героев - лишь повод авторов посетовать и заклясть определенные понятия, и несет чисто символическую функцию. 

В подвиде первой категории, например, авторы клеймят популярную культуру. По их мнению, попса вынимает всё живое (в прямом смысле), оставляя лишь форму. Боязнь этого огромного бесформенного общества, этого тиражирования лиц, не оставляет режиссерам выбора, и они в лоб тычат нам весь этот ужас. Покадрово фиксируя утрату лица, Альмадовар берет китч в своей очередной мелодраме, и напичкивает иронией. Настоящий медийный насмешник ловко орудует клише масскультуры для прорыва в новую парадоксальную реальность, не скованную логикой или интеллектуальными установками.

И если модерн можно охарактеризовать как «сумерки богов», постмодерн «смерть богов», то сегодня начинается эпоха сюрмодерна «после конца». И режиссеры, в том числе, создают «надновую рельность», в которой правит бал мультимедиа и рекламы.

В «Коже…» это так гротескно подано, что не понимаешь, а где же нужно смеяться и кому сопереживать? А вот сплоченность человека и медиа можно узреть с самого начала фильма.

Например, герой Бандераса общается с девушкой посредством микрофона и через экран телевизора. Далее «безликость» выступает на всех уровнях фильма: от картин на стенах до вора-рецидивиста в карнавальном костюме. А каким благим делом изначально занимается наш герой, ведь он же пластический хирург, ищет панацею от ожогов. Вроде бы светлые намерения, но если верить Ницше, то «благими намерениями выложена дорога в ад». Так оно и случается, а вернее, заканчивается…смертью. Его страсть, его одержимость перерастает в сумасшествие и он, позабыв о первоначальной цели, изготовляет монстра. Полфильма он создает себе невесту с лицом погибшей жены, и только в конце он наступает на собственные грабли. Тогда, когда подопытное существо сумело сохранить (в данном случае с помощью йоги) свою идентичность и восстать. До бунта оно было эквивалентно сексуальной игрушке, инфантильное и податливое для всяческих манипуляций. Затравленное, но не потерянное.

Что, к примеру, отличает персонажей Альмадовара, так это то, что они всегда остаются людьми - трогательными и смешными, импульсивными и сентиментальными, достойные сочувствия. Они по-детски наивны и раскованны. 

Парируя современной проблематикой и всеобщей озабоченностью, молодостью и телом, авторы намекают нам на нашу мелочность и в который раз упоминают об упадничестве нашего общества ускоренного производства - общество, в котором не осталось ничего святого, где тело (и лицо в том числе) - объект потребления, где оно – фетиш и капитал.

Только вот жанры они выбирают разные - боевик, комедия, мелодрама. Их жесты и работы понятны массам и без переводчика.

Второй подвид героев имеет более глубокие корни. И если трувером сумасшествия был Шекспир, то в теме «некрасивости» отличился В.Гюго. «Прекрасное имеет лишь один облик; уродливое имеет их тысячу» - этими словами он определил новое, иное отношение к людям с дефектами.

Ведь как бы там ни было таково неизменное свойство нашей природы - нам интересно и завораживающе: все печальное, страшное. Ужасное непреодолимыми чарами влечет нас к себе, так что мы сами чувствуем, как явления страдания и ужаса с одинаковой силой одновременно привлекают и отталкивают нас.

Особое место в кинематографе на тему человеческой кожи и лица занимает приобретенное клеймо, а именно ожог. Он фигурирует почти во всех фильмах с гениальными хирургами («Кожа…», «Лицо женщины», «Чужое лицо») или исчадьями ада («Пекло»). Именно эта деформация столь сильно будоражит зрителя, давая прямой посыл не только на то, что герои подвластны сильному влечению, но, и что они не могут с этим совладать.

В фильмах их безобразие служит для усиления других ощущений, так как в обыденной жизни обжечься проще, чем потерять конечность. Мы все прошли через огонь.

Кино подает нам  отбор мыслей и описаний, важных для концепции автора, и мы это воспринимаем в определенной авторской последовательности. Гонясь за жаждой неизведанного многие подпадают под обаяние ужасного и начинают использовать его в своих целях. Потому и получаются столь кричащие подтексты как атомные бомбардировки Японии в ф. «Чужое лицо» (1966) и темы войны в ф. «Лицо женщины» (1941). Поскольку «нет ничего более прекрасного, чем страдания правды»( Архиепископ Иоанн Сан-Францисский) 

Теперь оппозиции безобразноепрекрасное больше не релевантна в эстетическом отношении: отныне они равноправны и воспринимаются они нейтрально.

Зачастую режиссеры выступают против насилия, обскуратизма, как бы добровольно отказываются от «норм красивой жизни в страшном обществе», они озлоблены. И только настоящим профессионалам удается продемонстрировать глазу и интеллекту в высшей степени неопределенный характер всего, что составляет царство зримого. Напоминая нам, что вопреки оптимизму в этом мире существует другое беспросветно ужасное.

 

Ася Шульгина