Вуди Аллен – это режиссер, который действует по правилам современного блоггинга. Если ты регулярно не снимаешь кино, значит, ты слабак и непрофессионал, который никому не интересен – в первую очередь самому себе. Ни дня без поста, ни года без фильма. Этот сюжет сам по себе уже заслуживает уважения. Но, конечно, фильмам Аллена есть чем похвастаться помимо этого.

Аллен умудряется воспроизвести все штампы о “столице влюбленных”, месте, где Амели тосковала на Монмартре, но при этом выйти сухим из воды. То есть не превратить фильм ни в безвкусицу и китч, ни даже в постмодернистскую игру с цитатами. Казалось бы, после Жана-Пьера Жене в Париже не осталось ни одного живого места, пригодного для киносъемок. Но нет, Аллен показывает все те же ракурсы, и даже начинает фильм с развернутой цитаты из кинозарисовок о романтике парижских улиц, но делает это иначе. Очень быстро, в частности, выясняется, что речь идет не столько о режиссерском взгляде на город, который так хорош под дождем, а о гештальте, характерном для американского туриста, который приезжает в Париж готовым воспринимать его наивным, словно ребенок.

Главная проблема “Полночи в Париже” вообще заключается в том, что публика не готова замечать этот разрыв между мироощущением главного героя по имени Гил и самого Аллена. Это Гил делает из своего путешествия романтический цитатник, и именно он предлагает смотреть на все происходящее как на лирическую комедию, куда хорошо прийти вдвоем с девушкой, когда вам обоим по 19 лет, и целоваться, изредка поглядывая на экран. Великая сила искусства заключается в данном случае в том, что зритель с самого начала оказывается погружен в океаны эмпатии – он видит именно то, что хочет увидеть в Париже Гил. Хотя в действительности мораль истории “Полночи…” состоит совершенно в другом, и режиссерская игра разворачивается уровнем выше.

Фильм начинается как классическая комедия о путешествиях американцев по Европе, эту часть ленты уместно было бы назвать “Реднеки в Париже”. Группа американских туристов, состоящих из начинающего писателя Гила, его невесты-блондинки и ее родителей, приезжают в Париж по случаю, поскольку папаша-республиканец заключает тут выгодный контракт с лягушатниками. Невеста случайно встречает свою первую любовь – бородатого “эксперта по винам и живописи Мане”, а также по всем основным вопросам человеческого существования, которого немедленно хочется убить на месте: он зануда и педант. Я уже готовился проспать весь этот ситком, как загулявший по Парижу Гил внезапно оказывается в компании живого Хемингуэя и Скотта Фитцжеральда.

Это не было сном, как и реальным путешествием в прошлое. Париж 20-х годов прошлого века стал реальным для Гила, поскольку для него живы те артефакты культуры, которые существовали тогда. В этом мире культуры живут высокие гении, среди которых вдруг оказался и Гил. По сути, перед нами метафора всякого художественного творения, когда человек, отважившийся заявить о себе, попадает в одно пространство и время с другими творцами. Минус этой концепции очевиден – длинный хвост немецких романтиков, представляющих творчество как удел одиноких гениев, возвышающихся над толпой, с одной стороны воодушевляет некоторых из нас на подвиги, но с другой заставляет еще большую часть людей почувствовать себя этой самой толпой. Утешает то, что гении Аллена довольно комичны – и бесконечно храбрый и мужественный в любой отдельный момент своей жизни Хемингуэй, и Дали, который может думать только о форме носорогов, и Буньюэль, “зависший” над смыслом собственного фильма, подсказанного ему освоившимся среди великих творцов Гилом. 

Плюс же, который, вероятно, перевешивает минусы в данных обстоятельствах, состоит в том, что фильм Аллена предлагает нам утешиться. У культуры нет времени, у прекрасного нет срока, любое истинное мышление всегда современно – Платон, Рабле, Билли Холидей и “Битлз” являются нашими современниками до тех пор, пока мы в состоянии чувствовать их присутствие в собственной жизни. Это значит, что мы живем не в эпоху теней и гибели культуры, а напротив, в эпоху настоящих художников, настоящего творчества и настоящих грез. И нам не стоит завидовать великому прошлому – еще более великое настоящее несет его внутри себя в полном объеме. Для самых-самых слоупоков Аллен даже заставляет своих героев цитировать Фолкнера: “Прошлое не умерло”.

Культура как место, обжитое мыслящим человеком, в свою очередь, делает нас живыми. То есть свободными, ироничными, легкими, открытыми к новому. В этом смысле мы –ближайшие родственники мертвых в физическом (и только физическом) смысле слова Томаса Элиота и Гертруды Стайн. Жизнь против смерти – это вообще главная линия атаки Аллена в “Полночи в Париже”. Это очень жизнеутверждающая история, и именно поэтому она так нравится публике.

Культура (культурка) – это также то, что учит нас любить, разрывая оковы биологического существования приматов. Любовь, проповедует в фильме иллюзорный Хемингуэй, – это краткие вспышки бессмертия и отваги на холодной равнине смерти и страха, где проходит обычно человеческая жизнь. Все эти пафосные персонажи, иными словами, должны научить нас любить и поэтому иногда быть бессмертными.

Коротко говоря, Аллен сделал послание стареющим американским “шестидесятникам” и нынешним хипстерам, субкультура которых является цитатой из второй половины 40-х годов: не отчаивайтесь, ребята, вы живете в настоящем времени, история не кончилась, и вам тоже найдется, что сказать миру. Просто делайте то, что вы любите.

Ну, спасибо, Вуди.

 

 

Кирилл Мартынов