Интервью с художником Александром Ройтбурдом в рамках проекта "Смутная алчба - 2".

 

Александр Ройтбурд

– Какие события в художественной жизни Одессы в 2010 году запомнились, вызвали интерес? В каких выставках, акциях участвовали вы в том году?

– Если честно, даже не помню, какие события были в художественной жизни Одессы, – просто я не очень часто бываю в Одессе. Наверное, открытие галереи «Худпромо» мне запомнилось, потому что я проникся этой идеей, сделать так, чтоб в Одессе было на одну хорошую галерею больше. И вроде получается.

 

– А ваши выставки в Киеве, в Москве?

– У меня были две персональные выставки в этом году. В киевской галерее «Коллекция» по мотивам Караваджо – «Ройтбурд VS Караваджо» и выставка «Scrabble»  в галерее М. и Ю. Гельман в Москве. Там практически один и тот же контент, но в галерее Гельмана чуть более расширенный.

 

– Повлиял ли кризис на художественную жизнь? Уменьшилось или увеличилось количество выставок, покупок?

– У меня количество покупок и цены выросли. Тут как посмотреть. Конечно, с одной стороны, покупательная способность населения падает, с другой стороны, – для искусства начинаются некоторые новые ценовые планки. Во-первых, те люди, которые покупают, они зачастую, скорее всего, даже больше зарабатывают во время кризиса. Во-вторых, всё-таки искусство показало свою какую-то большую устойчивость в инвестиционном плане по сравнению, скажем, с недвижимостью. Поэтому в определённом смысле даже наоборот, цены и покупки выросли.

Александр Ройтбурд. Из серии Ройтбурд vs Караваджо

– Если не уходить от биографии, какие события в формировании стиля, направления, мировоззрения были ключевыми?

– У меня, наверное, не было ключевых событий. У меня  все события ключевые. И мировоззрение, и мой язык формировались постоянно, – очень много факторов.

 

– И сформировались уже в Одессе где-то в 90-е годы?

– Даже в 80-е  – в целом. Но, тем не менее, до сих пор меняются.

 

– В Одессе, да и в Украине в целом, сформировалась группа художников, работы которых продаются и выставляются у нас и за рубежом. В 2010-м году появилась группа новых имен, молодых художников. Кого вы могли бы выделить?

– В смысле новые имена?

Александр Ройтбурд. Из серии Ройтбурд vs Караваджо

– Да. То есть понятно, что вы принадлежите к первой категории, хотя некоторые из наших художников ещё называют вас молодым. Филипенко, напримерJ.

– Ну, мне мой папа до сих пор говорит, чтобы я не кушал стоя, а сел за стол. И не держал так долго открытым холодильник. В Нью-Йорке. «Папа, – я говорю, – послезавтра я лечу в Киев – как же я буду жить без твоих советов? – А ты запиши J». Так что все, конечно, для кого-то молоды. Молодые для меня в Одессе – это два имени, я всегда говорю, и пока не знаю никого другого – это apl315 и Степан Рябченко.

 

– А в Киеве появились новые молодые ребята, которые вас радуют?

– Ну, есть. Я с ними не знаком, просто мне нравятся, например, группа «Інтересні казки», стрит-артисты, которые абсолютно не укладываются в каноны стрит-арта. Это, скорее, гиперболизированная книжная иллюстрация. В Харькове есть Гамлет Зиньковский. Ну, есть, появились.

 

– А те, кому Пинчук дал премии? Артём Волокитин интересен?

– Я бы, наверное, не счел его самым интересным, но то, что он был одним из финалистов - это абсолютно справедливо. И то, что он получил эту премию, в целом у меня такого протеста не вызывает, хотя, может быть, я бы её отдал кому-то другому. Я искренне его поздравил.

Александр Ройтбурд. Из серии Людвиги

– А кому бы дали?

– Ну, какая разница, кому бы я дал? Я же её не давал. Я там был даже не в жюри. Я был в роли конферансье – вручал премии на сцене и жал ручки.

 

– Традиционный вопрос. Где и за сколько продавались ваши работы в 2010 году?

– Я очень устал говорить о ценах и о продажах. Я хочу, чтобы это не выглядело кокетством: я не занимаюсь этим. Этим занимаются галереи. Я помню какие-то отдельные моменты…  Вот я присутствовал на аукционе, где пришла дама и купила. Я даже с ней познакомился. А так я не стремлюсь знакомиться с покупателями, отслеживать историю продаж…

 

– Судьбы картин и так далее.

– Нет, судьбы интересны, а вот цифры как-то… Это отношения с галереей, поэтому для меня это некая абстракция. Это художник, это галерея, это посредник, ещё кто-то – эту бухгалтерию я не хочу отслеживать. Мне приносят деньги – и я очень рад.

Александр Ройтбурд. Из серии Людвиги

– Мировое искусство уже не только в репродукциях присутствует в Украине. Влияет ли оно на ваше творчество? Может ли сегодня Украина внести что-то новое в мировое арт-пространство?

– Мы, как Макар Нагульнов, всё мыслим в мировом масштабе. Ничего радикально нового из Украины не будет в обозримом будущем привнесено в это пространство в силу объективных причин. Вообще, принципиально нового я давно не вижу, и не знаю, возможно ли оно по определению. Какие-то процессы происходят, но время бури и натиска двадцатого века, по-моему, осталось позади. И речь сегодня может идти, может быть, о каких-то новых интонациях, а не о новом отношении к миру.

 

– То есть предположить создание нового направления сложно…

– Нет, ну конечно, будут проявляться какие-то разные позиции. Но перспективы революции в искусстве я в ближайшее время не вижу. Что касается того, влияет ли на меня…

 

– …то что происходит в мировом искусстве.

– Наверное, влияет, но только влияние оказать могут самые разные вещи. На меня может и какая-то фотка из Интернета повлиять. Как любая информация, она сканируется и перерабатывается. Я не слежу за трендами.

 

– Виктор Пинчук, вручив премии молодым украинским художникам, видоизменил характер конкурса, сделав его международным. Это вызвало много критики. Нужны ли, на ваш взгляд, вообще конкурсы и премии? Стимулируют ли они творчество? И должны ли быть номинанты исключительно из Украины?

– Нужны как национальные премии, так и международные премии. Единственное что – мне кажется несколько странным, что размер национальной премии в десять раз ниже, чем размер международной. Но это дело вкуса.

 

– Того, кто его придумал.

– Это, в конце концов, деньги Виктора Пинчука, он их тратит так, как хочет, – и правильно делает. По крайней мере, он ничего плохого не делает. Он помогает каким-то художественным процессам. Я бы, может быть, иначе расставлял приоритеты, но у меня нет такого количества денег, поэтому я могу только высказывать свое мнение так вот, в корректной форме. Это же не деньги налогоплательщиков. Я могу критиковать министерство культуры, которое тратит народные деньги. А он – свои.

 

– Может ли художник своим творчеством изменить художественную ситуацию в нашем городе?

– Я боюсь, что художественной ситуации в нашем городе уже ничего не поможет. И если её кто-то в состоянии изменить, – то не художник, а какой-то амбициозный политик, понимающий значение культуры в современном мире. Я здесь таких не вижу. В принципе, у Гурвица внимание к культуре было не самой сильной стороной. А то, что сейчас, по-моему, в этом смысле ещё безнадёжнее.

 

– Многие говорили, что если бы появился второй Ройтбурд, то… Может ли появиться второй Ройтбурд?

– Зачем нужен второй Ройтбурд? Есть такая хасидская притча. Цадика ребе Зусю как-то упрекнули, что на его месте Моисей поступил бы иначе. На что он ответил: «Зачем Господу два Моисея? Ему интереснее, чтоб был один Моисей и один Зуся». Конечно, я хотел бы, чтобы здесь появился какой-то такой художник, сильно перерастающий одесский масштаб, и в то же время как-то социально ориентированный на изменение культурной ситуации. Было бы хорошо. Мне кажется, у нашего поколения фундамент какой-то был. И школа была, и амбиции, и момент критического неприятия действительности был, инстинктивный нонконформизм. А сегодня с этим сложнее.

 

– Какие художественные институции нужны сегодня Одессе? Достаточно ли музеев, галерей, кураторов, арт-дилеров?

– Кураторов в Одессе я не вижу. Одесские музеи – это жалкое зрелище. Галереи тут я вижу две – у них тоже есть проблемы, но более-менее приличные две галереи здесь есть. А достаточно ли этого для Одессы? Ситуацию могло бы изменить что-то типа того, что делает в Перми Марат Гельман. Там создана мощная институция, поддержанная и местной властью, и местным бизнесом, и центральной властью. И нацелена она на культурную модернизацию и ребрендинг города. Действительно, наличие Гельмановского музея превратило Пермь из малоприметной точки на карте в одну из культурных столиц России. Даже туризм появился. Кто ездил в Пермь раньше? Это было вообще немыслимо. Сегодня в России на базе этого опыта создается программа «Региональное партнерство», говорят о каком-то гуманитарном Сколкове…  Конечно, это все потёмкинские деревни. Но первая конференция, на которой мы в начале 90-х пытались сформулировать, что именно нужно Одессе для культурного прорыва, так и называлась: «Потёмкинские деревни. Опыт культурного строительства». Нужна какая-то большая потемкинская деревня, какой-то большой воздушный замок, поддержанный и административным, и финансовым, и творческим ресурсом.

 

– Работу какого одесского художника вы с удовольствием повесили бы у себя дома?

– Из одесских художников старшего поколения у меня дома висят Хрущ, Ястреб, Черешня, Рябченко и Лисовский, из новых - APL315. Ну и, конечно, Егорова бы повесил, если бы он был. Может быть, ещё Наумца.

 

– Любите ли вы деньги? Какая была у вас самая безумная трата денег?

– Нет, я безумно деньги не трачу. Но деньги люблю – они дают свободу. У меня нет каких-то запредельных потребностей, я равнодушен к каким-то статусным вещам, к ценностям, попадающим в какую-то буржуазную шкалу оценок. У меня нет и не будет машины, у меня нет часов дорогих – и не будет. Я ношу то, что я люблю, а не то, что дорого стоит. Ем там, где вкусно, а не там, где круто. Вообще, люблю дома питаться. Не люблю я пафосные траты. Но художник не должен быть голодным. Художник должен быть богатым.

 

– Говорят, что есть женская и мужская проза. Можете ли вы, глядя на холст, определить, мужчина или женщина художник?

– Это всё относительно. Наверное, здесь сложнее. Были в истории искусств периоды, когда женщины задавали планку для мужчин. Сказывается мужское/женское на уровне либо совсем дилетантском, это очень сильно видно, либо на уровне программного феминизма. А так, в принципе, это уже не актуально.

 

– Профессиональный художник уже не привносит эти различия?

– Уже нет. Дело в том, что если у женщин установка на то, чтобы создавать феминистическое искусство, – это заметно. А в русском супрематизме, допустим, это совсем не имело значения. Да, конечно, интересно описывать этот феномен как взрыв феминизма, но…

 

– А может быть, они не уступают мужчинам…

– Нет, дело даже не в этом, а в установках самого художника. Вот, допустим, Любовь Попова – ну что женского в её искусстве? В то время как у Сони Делоне или Фриды Кало – да. Очень женское искусство. Нет, есть какие-то специфические черты, но в том случае, если женщина программно позиционирует себя как женщина, с гендерных позиций. В противном случае этого можно не заметить.

 

– Существует ли украинская, русская, польская живопись? Национальная самоидентификация ощущается ли в картине?

– Географически, конечно, существуют. А таких вот чистых и не размытых школ давно нет. Искусство давно интернационально. А какая-то все-таки локальная проблематика и локальная специфика есть. У кого больше, у кого меньше – необязательно должна доминировать. Да, работы африканских художников отличаются от работ китайских художников. А разницы между итальянцем и голландцем сегодня можно и не заметить.

 

– Как часто, считаете вы, художник должен делать персональную выставку?

– Как только наработает достаточно материала и ощутит в себе такую потребность.

 

– А как часто у вас это происходит?

– Один-два раза в год.

 

– Важно ли для художника место, где он вырос, где работает? Провинция или столица? Можно ли реализовать себя, живя в провинции?

– Реализовать себя в рамках провинции невозможно. При этом можно жить в провинции, работать в провинции. Вот Сезанн – он жил всю жизнь в Эксе. Он же не был эксским художником – он был парижским художником, живя в Эксе. Он же выставлялся в Париже вместе с парижанами. А Экс был его сознательным выбором. Там было спокойно, комфортно. Другое небо.

– Ваши любимые города – в Украине, в мире.

– Я люблю старые города. Люблю старую архитектуру. В Украине, кроме Одессы, я люблю Львов. Ну, а в мире очень много любимых городов.

 

– Такой спаренный вопрос: ваше главное достоинство и ваш главный недостаток.

– Пусть об этом говорят другие.

 

– Времена не выбирают. Вы сотрудничаете со временем или конфликтуете с ним?

– Наверное, ни то и ни другое. Я как-то с ним смиряюсь.

 

– Последний вопрос. У каждого свое отношение к Одессе. Чуть-чуть подробнее – про своё.

– Оно очень интимное, наверное. Но отождествляться с какими-то одесскими реалиями с годами всё менее и менее интересно. Хотя я очень люблю и камни, и стиль жизни, и кухню. Мифологию, юмор – не профессиональный, а повседневный. Это глубоко личное.

 

 

Евгений Голубовский, Евгений Деменок