Интервью с художником Валентином Филипенко в рамках проекта "Смутная алчба - 2".

Художник Валентин Филипенко

– Какие события в художественной жизни Одессы в 2010-м году запомнились, вызвали интерес? В каких выставках, акциях участвовали вы в том году?

– Я участвую иногда в общих выставках, потому что персонально – не потяну. Конечно, посещаю все выставки, интересуюсь произведениями, кто как пишет. Мне сейчас очень нравится вообще молодежь, которая работает, выставляется. Но образованная, не спонтанная какая-то. Вот, например, Стас Жалобнюк. Из выставок была выставка большая Люды Ястреб. Люда Ястреб и сейчас ястреб. Вообще, по-моему, равных нет по силе искусства, по формалистическому решению. Прекрасно. Эстетически она смотрится – великолепно.

 

– Как вам кажется, повлиял ли кризис на художественную жизнь? Уменьшилось или увеличилось количество выставок, покупок, коллекционеров?

– По-моему, нет, никак не повлиял. Народ выдерживает это все. И выставки есть, и покупаются работы. Мне кажется, что как-то так незаметно для меня прошёл кризис.

Березовий гай

– Не будем уходить от биографии. Какие события в формировании стиля, направления, в котором вы работаете, художественного мировоззрения были ключевыми? Встречи, книги, учителя – что повлияло на вас?

– Мой стиль образовался со временем, конечно. Первое, что дало мне оторваться от бывшего социума нашего, Советского Союза, это 91-й год, когда Украина начала отделяться, мне было очень, конечно, обидно за то, что кончается страна. Но у нас при поддержке мэра Симоненко был тогда сделан международный симпозиум живописи, и вот там я сразу почувствовал, что всё: надо валить и забыть. И я начал – просто мне так захотелось – писать картины иначе, расставлять пятна, что я и делал. Но потом обращался всё равно к реалистическому своему призванию. Это я получил еще в юности, и бросить это нельзя, невозможно. И стал соединять систему цветных пятен с реалистическим образом мира. Впоследствии это уже было начало моего стиля – вот этот реализм с парадоксальными пятнами. И начал «вязать», начал плести такое. Такие композиции.

 

– Были ли учителя конкретные, которые бы повлияли на это? От кого-то отталкивались или это придумалось само?

– Не было учителей. Это придумалось само. Но когда я воспитывался, – были у меня учителя. Были учителя и в Академии художеств. И как только я вернулся в Одессу, могучий Егоров влиял. Он на всех влиял, и на меня тоже. Я благодарен за это. Я с ним ездил в Сычавку, там кое-что понял: как работает человек одержимо. Ну конечно, это была только часть связующая. На меня действовали и наши нонконформисты. Я их уважал, потому что после Академии художеств, того, что там видел, – это день и ночь. Мне было, конечно, грустно, но пришлось сбрасывать академический мундир.

Буйная осень

– В Одессе, в Украине в целом сформировалась группа художников, работы которых продаются и выставляются в престижных галереях за рубежом. В 2010-м году появилась группа новых имен, молодых художников. Кого из молодых могли бы вы выделить?

– Выделяется очень, конечно, Ройтбурд. Он недогоняемый. Жалобнюк Стас. Это ребята одержимые, им честь и хвала.

 

– Традиционный вопрос: где и за сколько продавались ваши работы в этом году? Есть ли постоянные клиенты – галереи, коллекционеры?

– Коллекционеры… Я с ними не знаком. Они покупают, да. Галереи любимой тоже нету. Так вот, работаю. Что сделаю – люди покупают. Но покупают недорого. Где-то не меньше двух тысяч. Это же небольшие деньги.

 

– Мировое искусство уже не только в репродукциях присутствует в Украине. Влияют ли сегодня процессы, проходящие в мировом искусстве, на ваше творчество? Может ли сегодня Украина внести что-то новое в мировые тенденции?

– Конечно, Украина может внести. Потенциал у нее очень большой. А на меня что влияет? Есть удивительные работы. И когда я был в Китае, я там столкнулся с их особенностью, с их го-хуа… Я там понял кое-что. Но я продолжал работать, и возможно, я го-хуа освоил, этот стиль замечательный, великолепный. Письмо мгновенное: вот так водишь по бумаге – и оно само получается эмоционально, только следи, чтобы элементарно было закомпоновано. Мне говорят, что я изменился, когда приехал из Китая. Ну конечно, я работал там тоже. Семь лет. И, возможно, там я изменялся, конечно. Там требовалось работать много. На одном месте стоять нельзя. (Но некоторые умудряются.) Китай, можно сказать, и влиял, и не влиял на мое искусство. Потому что письмо го-хуа – это особенное письмо. Оно настолько уникальное… И там другие материалы – нельзя сравнивать с живописью. И многие китайцы даже хотят соединить, и даже я пытался. Но это все так – это смешно.

Оранжевый синдром

– А что вы там так много лет делали?

– Я преподавал в художественном институте. И ждал, когда тут все успокоится.

 

– Это какие годы были?

– Это был 94-й, в конце 94-го я уехал, и в 2003-м вернулся.

 

– Виктор Пинчук, вручив премии молодым украинским художникам, видоизменил характер конкурса – сделал его международным. Это вызвало много критики. Нужны ли, на ваш взгляд, вообще конкурсы и премии? Стимулируют ли они творчество? И должны ли быть номинанты только из Украины – или действительно международные?

– Я знаю, что у нас очень мощное, сильное наследие – фольклор. Там, где существует фольклор, там искусство гораздо оригинальнее, интереснее и глубже по своему стилю. А американцы – это ребята-антиподы этому всему. И вот я не знаю, какие критерии. У тех, у кого есть наследие, и у тех, у кого нет его. Вот давайте примерять. Можно ли сравнивать, нужно ли? Разобраться в этом деле очень трудно.

 

– По поводу нашего города. Может ли художник своим творчеством изменить художественную ситуацию в нашем городе?

– Как это изменить? Она все время меняется. У нас, по-моему, слабые галеристы, которые держат помещения и допускают благодаря своему невежеству случайных людей – просто необразованных. С этими ляпсусами в цвете, в композиции, в рисунке… Может быть, и может, но оно постепенно вытеснит профессионалов. Они такие смелые, нахальные, завзятые. Они порядочных людей вытеснят все равно. Я не знаю, как с ними быть. Вот последняя выставка на Пушкинской, 32, Центр Коробчинского. Там такое иногда видишь… Вульгарное и даже пошлое. Запрещать нельзя, но и поддерживать самодеятельность в живописи нельзя.

Лето

– А какие художественные институции нужны сегодня Одессе? Достаточно ли музеев, галерей, кураторов, арт-дилеров?

– По-моему, всего достаточно. Просто нет института образования. Должна быть, конечно, среда. Эти люди должны быть очень образованны, развиты, культурны. Но я не знаю, это хорошо или это плохо. Палка о двух концах.

 

– Работу какого одесского художника вы с удовольствие повесили бы у себя дома?

– Работу? Их много, честно сказать. Очень много. Очень много мне нравится художников наших.

 

– А дома кто-то висит из одесситов?

– У меня Гриша Палатников, его рисунок замечательный. Я люблю его рисунки. Живопись… Я с удовольствием развешивал бы работы, если б были. Есть у нас такой замечательный оригинальный художник Валера Парфененко, оригинальный художник Володя Наумец, очень красивый, замечательный художник Валерий Басанец, Юра Егоров, тот же Володя Стрельников, Витя Маринюк, та же Люда Ястреб – вот эта эпоха.

 

– Любите ли вы деньги? Какая была у вас самая безумная трата денег?

– Безумная трата денег? Это было, когда я переправлялся из Китая в Одессу. Но вы, конечно, имеете в виду хобби какое-то. Я не хоббист.

Евгений Голубовский и Валентин Филипенко

– Вы привезли сюда все свои работы?

– Нет, я не привез. Это по контракту осталось там. Я голый приехал. Я там все оставил  – и шмотки, и технику. Но я доволен тем, как я там провел жизнь. Китай это удивительная страна. В общем, я думаю, что поездка туда – это было некое высокое безумие. Понимаете, они вынудили меня это сделать. Какой ужас был у меня, когда я только представлял, что Украина будет, Одесса, видите ли, незалежна, – вот такое какое-то государство, против того, что у нас пространство это есть, мы можем, вообще-то, ощущать себя своими до Владивостока.

 

– И вы спаслись в огромном пространстве Китая.

– Я там прожил, кстати, в этом социализме. Там он таки крепкий такой, такой умный. Там тебя не оставят в беде – за тобой так ухаживают… Против этого возразить трудно. Но как только тут анархия прошла, я вернулся.

 

– Говорят, что есть женская и мужская проза. Можете ли вы, глядя на холст, определить, мужчина художник или женщина?

– Можно. Во-первых, женщины от природы очень смелые, бесстрашные. И в силу своего бесстрашия у них так органично все лепится, с некоторой такой нежностью, свойственной женщинам. У мужчины, если он не образован, он такой дерзкий, такой рваный, такой какой-то безумец. Он в борьбе бы был хорош, но в живописи он просто безумен. А у женщины этого нет. Они очень правильно все это решают. Как-то целесообразно все у них, потому что они сама природа.

 

– Существует ли русская, украинская, польская живопись? Национальная самоидентификация ощущается в картине?

– Я был в Венгрии, видел школу, я видел школу в Швеции. Школы есть. Например, в Швеции она настолько абстрактна, она настолько свободна, что студенты рисуют не так, как мы понимаем, предметно, а они могут предмет нарисовать в свободной технике, – например, типа соломки, типа еще чего-то такого, – и все. Такого закаленного какого-то вникания в предмет, в конструкцию, особенно сейчас, – этого не наблюдается. Задавались вопросы – почему так? И они отвечают, что воспитание – это насилие. И когда я поехал в Венгрию, то увидел, что там есть точно такая же школа, как в Советском Союзе. Натура сидит – лицо, руки… Задаешь вопрос. Они говорят: «Это нам нужно. У нас очень много реставрационных моментов в жизни, нам надо, чтобы человек понимал. Бывает, руку, кисть надо сделать, бывает, такой лепесточек, что-то еще». Они должны уметь рисовать предметно всё. Так что я различаю, где какая школа, это на уровне интуиции.

 

– Как часто, считаете вы, художник должен делать персональную выставку?

– У меня мало персональных выставок. Тут все зависит от твоего тщеславия. Есть до того тщеславные люди… Он буквально каждую неделю может делать выставку. У нас есть такие образцы – Прокопенко, Цюпко. Они соревнуются – кто больше. Потом еще кто-то там есть у нас… Для нас, живописцев, по-моему, это не главное. Нужны персональные, конечно. Но не надо так много их, по-моему. Невозможно столько работ новых сделать. Невозможно.

 

– Важно ли для художника место, где он работает? То, где он вырос, или любое – столица или не столица? Можно ли реализоваться, живя в провинции?

– Конечно, можно реализоваться. Есть примеры. Многие наши ребята, одесситы, работают сейчас в Соединенных Штатах, в Европе, и себя чувствуют прекрасно. Реализоваться можно где угодно, были бы условия человеческие.

 

– Первая часть вопроса – как раз для вас: важно ли место, где художник работает, влияет ли это на его стиль? То есть, работая в Китае, вы стали меняться или нет?

– Нет, не стал меняться. Я, во-первых, приехал туда эмиссаром, и они все время ждут от меня этого европейского искусства. Я им там выдавал, я их воспитывал, я им говорил – это все наследие во мне сидит, моих предков художников. Наша Европа нам выдала образцы, и мы по ним равняемся. Вот пожалуйста: так надо рисовать, как рисовал Микеланджело. Мы понимаем. Я им это говорил – и они рисовали, буквально как Микеланджело. Я показал образец: тени не нужно вообще прокладывать, только линии, цветотон – и получились… У меня есть такие китайцы, делали такие образцы – потрясающе.

 

– Ваши любимые города в Украине, в мире? Определяют ли для вас город люди или музеи?

– Ну конечно, много. Я для себя открыл после Петербурга и Москвы – Киев, он меня удивил очень. А замечательных городов очень много в мире – тот же Нью-Йорк, когда я увидел, я оборзел буквально от этой мощи и красоты. Из городов, которые я видел, есть европеизированные такие, например, Прага, – она и удивляет, и не удивляет. В Китае очень много городов, для людей построенных, ничего особенного для искусства не имеют и не имеют большого значения. Но прошлое, которое не успели разрушить, – это да! Это есть искусство. Китайский двор, в смысле аристократический, – из таких он состоял участков, мест… Он везде одинаков в Китае, только где-то меньше, где-то больше. Но все это должно присутствовать – вход, площадь для собраний, площадь для еще чего-то. Там масса вещей, которые должны присутствовать.

 

– Ваше главное достоинство, и соответственно, ваш главный недостаток.

– Я уже старый стал – а еще недостаток…

 

– Начнем с достоинства.

– Я себя никогда не хвалил. Я все время вникал и работал. И у меня произошли, с точки зрения воспитания, результаты. У меня сложилась система, которую я высказываю своим подопечным, и они, слушая, пишут. Это единственная радость, которую мне доставляют.

 

– У актеров есть система Станиславского, у художников будет система Филипенко.

– Будет. Вот только недавно прошел обход по моей системе. Я просто заявил, что учу живописи словами.

 

– То есть вы не показываете, вы говорите.

– Да, я стою сзади и говорю. Ничего не пишу.

 

– То есть вы не выхватываете кисточку у студента…

– Нет, это, я считаю, неправильно. Это некоторые, которые соскучились по живописи, начинают тренироваться. Это очень плохо, – дурное дело. Нужно говорить. И нужно еще так говорить, чтоб заводить их. Нужно эмоционально воздействовать.

 

– А все-таки – главный недостаток?

– Главный недостаток – работаю мало. И в то же время, если ты выкладываешься, и весь уже не можешь, – нужно какое-то время на отдых и восстановление. Это все время тянет. И работы не так быстро делаются.

 

– Времена не выбирают. Вы сотрудничаете со временем или противостоите, конфликтуете с ним?

– Нет, сотрудничаю, не конфликтую. Потому что конфликтовать – это, по-моему, вредное дело для самого художника. Я пережил этот самоотвал Украины. С такой грустью это все у меня происходило, я не знал, куда деться. Если бы не письмо китайца, друга моего, который меня позвал… Я даже не думая туда уехал. Там приходил в себя. А когда вернулся – мне понравилось. Украина с ее новыми этими частными домиками, магазинчиками – очень даже мило. Но… И потом, вот эта борьба меня угнетала дико. Этих властей… Я вам говорю… Очень неприятно.

 

– И, наконец, последний вопрос. У каждого свое отношение к Одессе. А у вас?

– У меня самое доброе. Это город, где я родился. Мать меня родила тут, в городе. Жил я на Свердлова, 10. Там меня мать родила. Я коренной одессит, и моя Одесса, куда я ни приеду, где я ни бываю, – все время вспоминаю ее, все время сравниваю. И даже в Китае есть места, построенные нашими эмигрантами русскими. И я когда увидел эту мостовую, эти дома в стиле классицизма, я аж расстроился. Но китайцы сейчас их уничтожают. Какой-то пуриц кремлевский заявил, что мы построили там столько много, что мы можем и забрать, это наше. Короче говоря, я Одессу обожаю, люблю, и все время, сколько хожу, все время красивые любимые места я щелкаю, фотографирую.

 

Евгений Голубовский

Евгений Деменок