Представляем интервью с художником Сергеем Лыковым в рамках проекта «Смутная алчба».

 

– Есть такое понятие, как самооценка. В художественной жизни Одессы как вам видится ваше место – в первой десятке, в первой пятерке?

– Ну, это очень сложно определить. Честно говоря, я никогда не задумывался на эту тему. В принципе, это, конечно, должен судить не художник, а критики, вообще, общественность Одессы. Мне кажется, это некорректно – самому художнику определять свой рейтинг, своё место.

– А насколько динамична художественная жизнь Одессы? Вообще, существует ли она?

– Безусловно, существует. Уже взять даже только количество одесситов, проявивших себя по всему миру - в Нью-Йорке, Москве, Киеве… Огромное количество городов можно назвать, где, слава Богу, наши художники далеко не в последних рядах. Поэтому Одесса-мама, она, конечно, в этом плане всегда существовала.

– Каждый век формулировал какое-то художественное направление. Конец 19 века – импрессионизм, 20 век – кубизм, сюрреализм, абстрактное искусство, поп-арт. Какое из этих направлений повлияло на вас?

– Когда мы начинали с Сашей Ройтбурдом, Васей Рябченко, Леной Некрасовой, наши первые выставки назывались «После модернизма», соответственно, этот стиль можно назвать постмодернизмом. Хотя я сейчас ушёл от этих критериев. Постмодернизм в его, так сказать, американской холодной версии, да и, можно сказать, европейской, мне абсолютно чужд. Я считаю, что замена образов симулякрами, замена смысла, отсутствие смысла, рассматривание культуры просто как текста – это совершенно оторванное от жизни, от природы, от реальности. Я на сегодняшний день считаю, что постмодернизм себя идеологически изжил. Как деструктивная система. Я бы её даже назвал патогенной системой верований. Почему патогенная? Потому что за ней не стоит никаких реальных вещей. Я считаю, что есть очень важные ключевые понятия – образ, смысл и т. д. А эквилибристика культурологическая, которая берет артефакты, выхваченные из различных культур, рассмотренные очень поверхностно, я считаю, что на сегодняшний день она себя изжила.

– Были ли у вас учителя? Не в школьном понимании, не в училищном. Кто формировал вас?

– Здесь я чуть-чуть позволю себе не согласиться с постановкой вопроса, потому что, всё-таки, своими основными учителями я считаю Валерия Арутюновича Гегамяна, который был Учителем с большой буквы. И Зинаиду Дмитриевну Борисюк. То есть это папа и мама, так сказать. Я считаю, что это было невероятно благоприятное стечение обстоятельств – жёсткий отец, который дает логику, дисциплину, и мягчайшая мать, которая прививает вкус, культуру, музыку, поэзию. Естественно, на каждого человека влияют те или иные события, художники, веяния, но все-таки основными были они.

– Сегодня одесские искусствоведы называют Юрия Егорова, Валентина Хруща классиками одесской живописи. Согласны ли вы с этим? Кого ещё возвели бы вы в ранг классика?

– Безусловно, конечно, они являются классиками. Поскольку я чуть моложе, чем Юрий Егоров, то мне всё-таки ближе, конечно, Валик Хрущ. Тем более, я был лично с ним знаком, общался. Учитывая, что меня вообще интересует мифология, то Валик Хрущ, я считаю, создал свой миф – совершенно оригинальный, ни на кого не похожий, обаяние которого смогли заметить очень многие.

Отдельные работы нравились у очень многих. Вот Шопин Анатолий - прекрасный художник, который, несомненно, заслуживает значительного места. В принципе, вся вот эта наша группа нонкомформистов. Сейчас они такой националистический оттенок приняли… По мне – так к сожалению. Потому что художник, я считаю, не должен ограничиваться рамками национальности, и вообще, время национальности, мне кажется, уже прошло. Кто сегодня может говорить вообще о чистоте крови какой-то? А даже если он и будет говорить, то это далеко не значит, что оно так. Поэтому я, в первую очередь, за культурный вклад, который человек вносит уже в общую копилку. Они и сегодня прекрасные художники, но, честно говоря, мне как-то всё-таки ближе период, когда с ними была Люда Ястреб, замечательный одесский художник, то есть тогда, когда Валик Хрущ с ними, Женя Рахманин. Женя Рахманин – это просто явление для меня. Я бы его даже не расценивал только с точки зрения профессионального художника, а вообще как духовное явление. Для меня он явился именно таким – одним из учителей, которому я очень благодарен. Когда я приходил к нему в мастерскую, на чердаке ещё… Это неповторимые вообще какие-то вещи. Это уникальный опыт встречи с человеком, который создал собственный мир. Валик Хрущ, в первую очередь, и Женя Рахманин. С другими, может быть, я был не столь близко знаком, чтобы оценить. Иосиф Островский – кстати, хорошо, что вы напомнили, потому что я с ним был… Дружен – это громко сказано. В достаточно приятельских отношениях и очень уважал его поэтику, уважал как личность, как художника, как профессионала. Опять-таки, с многих точек зрения. И это тоже человек, который создал свой мир.

– Как бы вы объяснили, что такое современное искусство, что такое актуальное искусство? Есть ли для вас в этом некое отличие?

– Тут настал период сплошных парадоксов, на мой взгляд, потому что то, что сегодня называют актуальным искусством, в частности, различные версии постмодернизма, как бы ни открещивались от этого термина, как бы ни старались, по сути, те постулаты, которые стоят за постмодернизмом, они остались, ничего другого на смену пока не придумали. Я считаю, что постмодернизм уже не актуален. Человечество не может жить, используя патогенную систему верований.

– В постмодернизме, в начале, было очень много иронии, и эта ирония оправдывала его существование.

– Безусловно. Деструкция, вообще, тоже играет очень важную роль. Худо, когда отсутствие меры, то есть когда время деструкции проходит, а сама деструкция остаётся. Грубо говоря, обстебали все что можно. Последнюю выставку вы видели – обезьяна в виде Пушкина, это расклеено по всему городу, я об этом тоже пишу в статье. То есть это несложно – играться в постмодернизм. Я всех этих художников давно знаю, работы знаю, и мне это, в принципе, как явление неинтересно. Меня больше интересуют люди, которые создают свой мир – создают какие-то ценности, символы, образы. Образы как некие матрицы – состояния, чувств, поэтики. Ведь это несложно, Господи! Это уровень, извините, КВН, вообще-то. При всем моем уважении к КВНу как явлению отдельному одесскому. Даже в соцреализме присутствовали некие идеалы. Пусть они были частично лживые, замусоленные, какие угодно, можно определять. Но всё-таки за этим стояли какие-то идеалы. Сейчас я не вижу вообще никаких идеалов, то есть задача одна: как можно более круто обстебать какое-то явление. Я специально говорю это жаргонное слово. Потому что каждое явление ещё обладает своим лексиконом. Возьмем алкоголиков, наркоманов – кого угодно. В любой социальной группе присутствует свой лексикон. И в принципе, он достаточно точно отражает внутренние реалии.

– Более того, фактически материалом для постмодернизма не являются какие-то реальные вещи, а это уже какой-то культурный контекст, который переваривается по третьему разу, снова и снова.

– Совершенно верно. То есть кто-то говорит: «Анекдот № 435» - и все смеются.

- Является ли Одесса художественной провинцией? Является ли Украина художественной провинцией? Если да, где центр? 

– У меня достаточно сложное отношение к понятиям провинции и столичности. Потому что часто явления, которые получают наибольшее свое раскрытие в столице, они и дольше, как бы по инерции, продолжают существовать. А провинция, которая более далеко отстоит от главных идеологических центров, в силу этого может рождать людей, которые могут уйти вперед по отношению к текущим тенденциям. То есть вот это сложное взаимодействие. Я бы вот так просто не сводил к этому. В конце концов, если мы возьмем мировые имена – Гогена, Ван Гога, в любой области, – далеко не все из них жили в столицах. Если брать какой-то средний срез, великое среднее, то тогда срабатывает вот эта точка зрения, что всё происходит в столицах. Раз ты не распиарен, не раскручен, то тогда ты, извините, к культуре не имеешь отношения. Я придерживаюсь другой точки зрения. Я, наверное, парадоксален в этом смысле. То есть мне часто нравятся второстепенные мастера, не в смысле значимости для искусства, а в смысле раскрученности. В ценностях истории искусств, допустим, второстепенные художники, которые далеко не так раскручены, как многие имена, которые мы знаем, но для меня они ничуть не менее важны. И объективно они не менее важны, просто о них меньше знают.

– Рыночная оценка работ художника на аукционах имеет ли для вас значение?

– Я думаю, что всё-таки очень-очень небольшое. В какой-то степени, конечно, определяет, наверное, но, скажем, процентов 30-40. В моей системе ценностей, подчеркиваю. В моей системе ценностей это процентов 30-40, не более того. У китайцев есть замечательная пословица: приходили великие люди, основывали культуры, за ними приходили другие, но самые великие прошли незамеченными. Это, конечно, утрирование, но в этом есть определенный резон.

– Где, когда, за сколько проданы ваши работы в 2009 году? На каких аукционах, просто из мастерской?

– Моя любовь к Одессе более или менее пользуется взаимностью, и у меня больше покупают здесь. Честно говоря, я ещё и ленив – куда-то ездить, устраивать выставки, я просто поражаюсь в этом плане Оксане Мась, как у неё просто хватает энергии на жизнь и деятельность, которую она ведёт. Я ее за это просто безмерно уважаю. У меня в прошлом году была крупная продажа – часть проекта «Караваджо». Работы были проданы в среднем по 30 тысяч долларов, но это большие работы, над которыми я долго работал. Было продано около 10 работ.

– На «Арт-Киеве»?

– Это было и на «Арт-Киеве», – купили «Караваджо», которого я, к сожалению, даже не успел выставить в Одессе. Но может быть, ещё удастся, поскольку он остался в Одессе. Киевский депутат один купил. В Одессе у него квартира, и картина здесь осталась. Я выставлю работы на тему неверия Фомы. И мне бы хотелось показать их в Одессе.

– Прогнозы - штука ненадежная, но всё же необходимая. Как вы считаете, к чему будет идти изобразительное искусство в 21 веке – к абстракции, к фигуративному реализму, к театрализации процесса?

– Это чрезвычайно интересный вопрос. Он меня, честно говоря, очень интересует. Мне кажется, что вся культура, конечно, долгое время движется по инерции. Вот уже квантовая физика, можно сказать, сто лет на дворе, а мы продолжаем жить Аристотелевой логикой, Аристотелевой физикой. Мне кажется, что диапазон научного подхода к реальности настолько широк, и это ещё не опробованная, не изведанная область, которая в себе таит огромные перспективы, если в двух словах просто говорить. И мне кажется, что этого еще, в принципе, даже не начинали касаться. И мне очень хочется, чтобы появились наконец новые художники, которые заглянут в будущее. Ну вот, был такой Милорад Павич. Я считаю, что это уже, как и многие пишут, что это действительно проза 21 века. Она полиструктурна что ли, голографична. Вот этого, как мне кажется, не хватает в культуре сегодняшней отечественной. Вот этой голографичности, многозначности подхода, углублённости подхода. А все эти фантики, которые туда-сюда, – надоело уже.

– Влияет ли политика на ваше творчество?

– На социальном уровне. Безусловно, каждый человек, поскольку он в себе содержит какое-то сущностное начало и социальное начало, то есть не бывает человека не социального, вне социума. Маугли – это прекрасный пример. В этом смысле, конечно, влияет. Но в своём творчестве я все-таки пытаюсь исследовать темы, гораздо для меня более важные и интересные, чем современная политика.

– Насколько давно вы ощущаете себя художником?

– Строго говоря, осознание этого пришло в институте, курсе на втором – на третьем где-то. Осознание себя уже. До этого я не могу сказать, что я ощущал себя чётко художником, или был вундеркиндом, – нет.

– Можете ли вы предположить, что ваши творческие высказывания влияют на социум?

– Мне трудно судить, хотя сейчас я пытаюсь через статьи, через какие-то выступления обратить внимание людей на то, что то направление, в котором сегодня движется культура, как мне кажется, вообще не перспективно.

– Есть ли у вас уже ученики, последователи?

– Нет, ну были какие-то эпизодические, но, поскольку у меня пока нет возможности заниматься благотворительностью, а сегодняшнее преподавание, к сожалению, в нашей стране – именно благотворительность. То есть за слишком многих людей я в ответе. Но я надеюсь, что, может быть, ещё придет такой момент, когда я смогу уже непосредственно учить. То есть несколько учеников были, но это было эпизодически, не носило системного характера.

– В Одессе исчезла профессиональная арт-критика. Нужна ли она вам?

– Безусловно. Арт-критика – это часть процесса. И уровень арт-критики, соответственно, отражает уровень всего процесса. К сожалению, да, в Одессе на сегодняшний день, кроме старой гвардии, я не вижу пока молодых, которые тоже пытались бы углублённо войти и что-то понять, что-то осознать. Честно говоря, последний арт-критик, которого я уважал именно как арт-критика, это Константин Акинша, и, может быть, Саша Соловьёв, хотя он жестко находится в системе на сегодняшний день. Уже, видимо, и возрастные, и профессиональные вещи срабатывают в этом плане.

– Есть мастера, для которых важнее всего среда, тусовка. Есть мастера, для которых важна сосредоточенность, общение с книгой. К какой группе принадлежите вы?

– Черчилль, кажется, сказал, что тот, кто не увлекался социализмом в юности, не имеет сердца, тот, кто остался его приверженцем в зрелости, не имеет мозгов. Точно так же и в отношении тусовки. Есть время развития, когда человек очень много теряет, если не находится в плотном общении с группой единомышленников, с группой, которая пробивает себе какую-то новую дорогу. И я считаю, что человек, который остановился на этом и не сумел самоуглубиться, найти уже свои какие-то позиции, мифы, образы, поэтику, то он очень много теряет в этом плане.

– Какие 3-5 книг были в 2009 году не просто прочтены, а как-то оказали влияние, воздействие, толкнули к чему-то?

– Я должен признаться, что я уже последние лет 10, наверное, очень редко читаю художественную литературу. В основном, это уже либо научные, либо духовные направления. «Путь суфия» – чрезвычайно интересная книга, которую я недавно прочёл. Льва Гумилёва вот сейчас перечитал опять. Безусловно, он великий этнограф, великий историк.

– Нужен ли вам Союз художников? Не пришла ли пора объединяться в творческие группы, исповедующие одни принципы, и группироваться, предположим, вокруг галерей?

– Я считаю, что, конечно, профессиональный союз в идеале таким не должен быть, на мой взгляд. Союз художников должен быть. У каждой профессии есть свой Союз.

– То есть профсоюз?

– Профсоюз, конечно. Но те функции, которые он по привычке ещё со времен советской власти пытается нести за собой, они, мне кажется, уже не оправдывают их, так сказать, амбиций. Хотя, в принципе, я отношусь положительно. Кстати, сейчас Анатолий Александрович Горбенко – он очень приличный и художник, и человек, и в этом плане я считаю, что Союз сегодня несёт много позитивного благодаря его деятельности. Я надеюсь, что будет происходить просто смена поколений, и всё будет перестраиваться на какие-то более рациональные, своевременные какие-то функции.

– Какую галерею в Одессе, может в Москве, считаете близкой себе по духу, сотрудничаете?

– Сотрудничаю я, в основном, сейчас с галереей «Сады Победы». Я бы поостерегся их называть близкими мне по духу. Сегодня Саша Коробчинский открыл галерею. Галерея мне очень нравится, она действительно и по дизайну, и по структуре достаточно современная и актуальная. Но опять же, сказать, что они на сто процентов близки, – нет. Такого еще не было, к сожалению. Я жду. Я надеюсь, что еще при жизни возникнет какое-то движение, которое попробует продвинуться чуть дальше.

– Есть ли контакты с поэтами, артистами, музыкантами?

– Безусловно. Алексей Ботвинов – мой прекрасный товарищ. Я творчество его очень и ценю, и люблю, просто люблю. Ну, художники… я сейчас мало контактирую с художниками. С одними не позволяет пространство обстоятельств, с теми, с кем бы хотел. А с другими – просто не вижу нужды. Как-то у меня сейчас всё-таки больше литература и музыка.

– Есть ли общение с коллекционерами?

– Я не знаю, можно ли назвать моих покупателей коллекционерами. Это не настолько большие и серьезные коллекции, которые уже были как-то каталогизированы, засвидетельствованы, – нет. Это просто домашние, частные коллекции.

– В какой коллекции, в каком музее для вас престижно было бы видеть свою работу? В каких музеях и коллекциях есть ваши работы? В Одессе, в Киеве, в Москве, за границей?

– В Одессе, к сожалению, нет, хотя для меня было бы честью быть представленным в современных залах картинной галереи на Софиевской. Есть в Сумском художественном музее мои работы. Сейчас есть работы в Петербургском музее нонконформистского искусства. Очень много за рубежом, но, к сожалению, не в музейных коллекциях. В основном, в частных коллекциях.

– Много ли путешествуете? Где были в 2009 году?

– У меня была замечательная поездка в Непал. Мне действительно, как, наверное, и любому нормальному человеку, очень нравится путешествовать. Мне это ещё тем более интересно тем, что я сравниваю состояния, мифы различных народов. В том же Непале мне было удивительно увидеть и отметить, что они беднее нас раз в десять и настолько же счастливее нас. Это интересно, насколько все-таки культура для самоидентификации, самоощущения человека важнее, нежели материальное состояние. Они очень бедно живут, но при этом они всегда поют. Мне очень понравилось. Это удивительно. В Греции был – тоже удивительное место. В 2009-м поездил, да. Удалось даже в Венеции побывать. Действительно интересно, и грустно, что как-то у нас пока все не разрешится вот это внутреннее состояние.

– Какой из музеев мира в 2009 году, может быть, был для вас открытием, произвел впечатление?

– Всё-таки, конечно, Италия. Рим. У меня произошла очень серьезная переоценка, и я понял, что даже великих мастеров нельзя воспринимать по репродукциям. Всё надо видеть вживую. Меня совершенно разочаровал Микеланджело. Я когда увидел Сикстинскую капеллу, я вообще удивился – это, на мой взгляд, совершенно лишённое духа, это какие-то бесконечные телеса… И наоборот, вроде бы второстепенные, Фра Анджелико… Ну, Боттичелли, конечно, более известен. Но вот их работы мне показались значительно более интересными. Кстати, потрясло искусство раннего Рима. Ещё, если можно так сказать, архаика. Культура там была поразительная – на уровне магии. Особенно скульптура – все эти древние Вакхи и прочее. Это действительно на уровне магии, просто даже, когда рядом с ними находишься… И я лишний раз для себя понял, что такое настоящее искусство… А постмодернизм можно и в репродукции воспринимать.

– У ваших зарубежных коллег обычно расписан каждый год по месяцам. Каким вы представляете себе уже 2010 год?

– Сейчас я открываю выставку, новый проект «Ностальгия по настоящему» в «Садах Победы». Хотел устроить юбилей, мне 50 лет в этом году исполняется, и хотел устроить юбилейную выставку, но как-то так получилось, что подвели меня те – не будем сейчас называть имена, – с которыми я пытался договориться. Хоть я очень хотел и сам посмотреть, и чтобы одесситы посмотрели, – собрать работы и какую-то развернутую экспозицию сделать: темы, направления… Так что ближайшая задача – это сделать эту юбилейную выставку, чтобы достаточно большое количество работ повесить, собрать их и как-то даже для себя осмыслить основные направления поиска.