То, что поисходит на сегодняшней арт-сцене, впечатляет не только зрителей, но и самих актеров. Похоже, сбывается гениальное пророчество Уорхола – в будущем каждый сможет претендовать на свои пятнадцать минут славы.

Художник Даниил Галкин

Будущее уже почти наступило, хотя, "минуты славы" длятся чуть дольше – пока художник еще не выпал из категории "молодых", как бы жестоко по отношению к накапливающим драгоценный опыт это ни звучало. Десять лет назад пробиться сквозь строй "брендовых" имен было практически невозможно, молодые стучали во все двери, но далеко не все они радостно открывались. Сегодня ситуация кардинально изменилась – быть молодым модно и мы на пике этой моды. Конкурсы, премии, рейтинги – увы, после такого ажиотажа возможен только спад экспериментального пафоса и очередное затвердевание обозначившихся иерархий... Говорят, этот бум спровоцирован рыночной конъюнктурой, диктующей спрос на все новый и новый "товар". В глобальном плане, звучит правдоподобно, хотя, в Украине рынка по-прежнему нет, или же, его наличие симулируется. Что на моде никак не отражается – здоровая динамика всегда приветствуется: и смена впечатлений, и смена поколений. Не так давно, кстати, состоялась очередная перетасовка статусов – молодые, выступившие в середине 2000-х, обрели официальное признание. Теперь им на пятки наступают "молодые молодые", так называемое "поколение МУХ", не уступающее по части активного продвижения.

Абсолютно Мифический. Bottega Gallery. 2012

 

Одна из ключевых фигур нового поколения – Даниил Галкин, он дебютировал на прошлогодних "МУХах", получив первую премию. За год (всего лишь) работы в режиме максимально спресованного времени художник набрал внушительное количество очков. Он сразу же продемонстрировал основательность подхода – во-первых, в четкой артикуляции высказывания, во-вторых, в перфекционизме его воплощения. Как замечают художники старой формации, нацеленные на последовательный, пожизненный поиск художественного языка, новое "поколение коммуникаторов" отличают совершенно другие приоритеты. Им есть что сказать и здесь главное – не язык, но сам "месседж", его отточенность, что ведет, в конечном итоге, к успешности коммуникации... Медийный переворот в мозгах уже давно завершился, и мы, наконец, воспринимаем это как должное, без особого трагизма – массмедиа окончательно навязали искусству свою модель реальности, сведенной к медийной плоскости. Но, что поделаешь, раз "медиа – это послание", искусство тоже постепенно становится таковым.

Вырезка No.22. Из серии Малявы

 

Инфантильная (?) сексуальность. В этом отношении уже само название проекта "Малявы"  – знаковое. "По фене", "малява" – послание, переданное из зоны. А на чуть более облагороженном дворовом сленге – малыш, ребенок. Сразу ощутим некий оттенок уничижительности – "малявы" играют в обществе спектакля свою роль, они не те, за кого себя выдают. Художник размышляет о "невинной" детской сексуальности, но видит ее в другом, специфическом ракурсе, обратном возмущающей взрослое здоровое население детской порнографии и сексуальной эксплуатации. Эти игры взрослого мира – стандартная наживка, повод для массового зрителя получить свою долю "непристойного наслаждения" в выпуске криминальных новостей или скандальном ток-шоу. У Уэльбека есть диагнозирующее ситуацию эссе о фастфудной пище для недалеких умов – отношениях педофила и его жертвы. Трудно не пожалеть преступника, который в своей ничтожности сам становится жертвой обстоятельств – это козел отпущения, классический неудачник, на которого общество сбрасывает все свои прегрешения и всю свою никчемность. К похожей нетривиальной смене ролей прибегает и Галкин – агрессивной стороной у него выглядит ребенок, как объект абсолютно сознательно провоцируемого желания. Такое видение провокационно, конроверсивно: "какая, на .., детская сексуальность" – это обычная реакция, у многих такая точка зрения вызывает откровенное раздражение, отторжение. Художник говорит о том, чего якобы нет в нашей социо-культурной реальности, задевая проблему, можно даже сказать, травму, о которой, в отличие от "популярно-развлекательной" педофилии, говорить не принято. Несмотря на давным-давно открытое понятие детской сексуальности, мы до сих пор воспринимаем ее в чисто теоретической плоскости и не знаем, как реагировать, продолжая находиться в рамках жесткого стереотипа "детство – пора невинности". Хотя тут якобы нет ничего особо "крамольного", художник замахивается на устои, задевает буржуазную социальную мифологию, выворачивая ее наизнанку. Вспомним хотя бы Барта и проанализированный им феномен искусственно поддерживаемого "инфантилизма". Должно считаться, что ребенок – это чистый лист, а проявления взрослой осознанности у него тут же подверстываются под рубрику "вундеркинд". Ставится под вопрос сама условность разделения "детское – взрослое"... 

Мышеловка (Мальчик-мышь). ART KYIV. 2011

 

Играя на контрастах восприятия, Галкин показывает ребенка этаким биороботом, куклообразным, кокетливым, игривым существом, кривляющимся на утреннике, именно таким, каким мы упорно хотим его видеть. Но вся эта картинка откровенно лжива, за ней прячется более значимый второй план – намек на то, что детские развлечения могут быть неожиданностью для взрослых. На самом деле, "малявы" не заигрывают с самозаблуждающимся зрителем, а пытаются его соблазнить. Ощущается тонко завуалированное эротическое звучание, этакие "уколы желания". Детки будто бы сошли со страниц каких-то советских книжек или игр – что, одновременно, ассоциируется со стилистикой поп-арта и потреблением, в круговорот которого невольно включены все эти персонажи. Прибегая к ретростилистике, художник усиливает эффект псевдоцеломудрия, чтоб уж наверняка ничего не показалось, а если и показалось – то только в хорошем смысле. Ведь, в советскую пору, как утверждали некоторые, секса в сознании граждан не было вообще, сплошное человеколюбие и позитив. Значительно позже были открыты "жестокие истины" о мире взаимоотношений... И, тем не менее, все это есть, а нежелание это признавать вызывает реактивную реакцию психологического сопротивления у детей – и на этой благодатной почве зарождаются и расцветают вполне взрослые перверсии. В призыве к борьбе с ханжеством и заключается посыл художника, в чем, безусловно, чувствуется личное отношение, которое заставляет нас более внимательно прислушиваться к сказанному. В двух следующих проектах Галкина звучит та же тема. Инсталляция "Мальчик-мышь" (галерея "Боттега", Арт-Киев, 2011) – скульптура ребенка застыла в огромной захлопывающейся мышеловке – это еще более искреннее "признание вины" и разоблачение психологической "двойной игры", в которую все мы играем. Мальчик – и приманка, и жертва собственного сценария, как говорится, что бы ты ни сделал, все равно будешь виноват и окажешься в мышеловке. И, наконец, еще один шаг к тому, чтобы осознать – несмотря на лояльность взглядов, современный человек далек от того, чтобы называть вещи своими именами. Сцены из серии "Трогательные моменты" в ПинчукАртЦентре местами даже заставляют впасть в ступор. Это веселье в детском саду – на самом деле, довольно откровенные игры со сверстниками и предметами, приводящие к более глубокому познанию мира. Что называется, не верь глазам своим: откровенную сексуальность в поведении детей взрослые автоматически превращают в иносказание, подверстывают под рубрику милых, трогательных забав, наивного детского веселья – нет, конечно, это не то, о чем вы думаете... Отрицание детской сексуальности и адекватного, социально приемлемого способа реагирования на нее – эгоистическая ложь во спасение самих себя же...

Трогательный момент. PinchukArtCentre. 2011

 

В идеальном измерении Следующим этапным стал проект "Абсолютно мифический" - хотя, тут уже нет никаких скандальных обертонов. Только красота умозрительной конструкции. Он выстроен на противопоставлении двух миров - Реального и Символического. Их дисбаланс и будет своеобразным диагнозом времени. В гибели символического миропорядка видят самую опасную, возможно, финальную катастрофу нашего времени - незримую, но ощутимую. Прогнозируя гипотетическую гибель от экологической катастрофы или геополитических конфликтов, человечество гибнет уже сейчас, принося себя в жертву тотальному потреблению. Этот термин возник, кажется, в 50-х - "общество потребления", с тех пор процесс внедрения потребительских отношений во все, даже наиболее приватные, сферы жизни набирает обороты. Потребление стало самой распространенной формой бегства от реальности, "терапией" от жизни – оно порождает внутреннюю неутолимую жажду, незаполняемую пустоту, чтобы предложить множество средств ее иллюзорного заполнения... Модель потребления материальных благ делает мир невыносимо циничным и прозрачным в своей функциональности. Отсюда –  "обожествление" голой функции, вместо эстетики в искусстве и архитектуре. Согласно степени нужности и престижности потребляются человеческие отношения, согласно привлекательности и "позитивному настрою" – явления культуры... Казалось бы, даже "смерть бога" не смогла нанести по Символическому порядку равного по силе шопоголизму рокового удара (хотя, с этого все и начиналось). Энтропия духовного прямо пропорциональна экстропии материального... Реальное становится тавтологичным – реальней самой реальности, в то время, как символическое медленно угасает... Разве возможен здесь метод противостояния? Пожалуй, нет. Дауншифтинг в платоновскую пещеру – лишь мечта. В ситуации невозможности остается только ностальгировать по символическому и практиковать умозрение, духовное видение. Давным-давно Вселенную разрубили напополам, отделив "царство духа" от "царства материи", плоды чего мы до сих пор продолжаем пожинать... Искусство переживает эту дуальность особенно остро. Пытаться собрать мир воедино – задача неподъемная для того, кто далек от духовных практик, тем не менее, если рассматривать творчество действительно как акт творения новой реальности, что-то может и получиться. Чувствуется, что художник проникся парадоксальной (с точки зрения банального опыта) сверхзадачей – воплотить нечто идеальное в материальных объектах. Они абсолютно нефункциональны, но поэтичны, как некая утопическая попытка возвращения к первоистокам мифического измерения. Скульптуры Лилии и Единорога символизируют утраченную чистоту сознания и выглядят с формальной точки зрения безукоризненно. Тем не менее, их идеально кристаллическая форма вызывает смысловое противоречие, проистекающее из невозможности преодолеть собственную искушенность. Они намеренно бесплотны, призрачны – визуальные структуры ассоциируются со структурами ментального уровня. Не взирая на то, что мифологическое мышление – это живой хаос, оно дорационально и доструктурно, теперь от этой структурности мышления уже никак не избавиться... Куски материальной плоти объектов, оторванной от остова "идеи", будто бы взрывом разметало по стенам галереи, что и есть наглядное воплощение распада... 

Картина Мира. Arsenale 2012

Игра слов от "месседжей" в "теле произведения", требующих извлечения и расшифровки, Галкин приходит к "месседжам" в чистом виде – текстовым. Они сами и есть произведение – рождение неожиданного поворота смысла из ткани слов, извлечение более глубоких слоев смысла, неизвестного подтекста – он там всегда имплицитно присутствовал, стоило только удалить старую оболочку. Восприятие притупляется, но язык потрясающе пластичен, словам можно вернуть первоначальную чистоту значения, чистоту звучания. Проект "Картина мира" ("Двойная игра", спецпроект Арсенале 2012) – это пессимистичный афоризм, разбитый на смысловые блоки: "Бог знает, что мир – черт знает, что". Посыл должен был рифмоваться с общей эсхатологической концепцией биеннале – "апокалипсис и возрождение в современном искусстве". Базовых составляющих всего три: "Бог знает, что", "Черт знает, что" и связка "мир". И та, и другая идиома выражают возмущение и означают приблизительно одно и то же – нечто, далекое от ожидаемого совершенства, разница только в нюансах негативного звучания. Казалось бы, случайная, как бросок костей, стыковка идиом, рождает совершенно неожиданный смысл, художник открывает новые "рецепторы" смысла в старых, затертых выражениях, меняя значение прописных истин. Поначалу он разлагает их, анализируя пространство вариантов и возможностей, затем связывает по-другому – в соответствии с собственной картиной мира. Что делает каждый из нас – приспосабливает язык для личного пользования. Похоже, художник внес для себя ясность в расстановку сил добра и зла во Вселенной. Бог знает, что мир далек от совершенства, но само это несовершенство входит в его планы... Эта версия мироустройства вполне имеет право на существование, так как отражает субъективную реальность (вряд ли существует другая). Вещи не хороши, и не плохи – они такие, какими мы их видим и сами наделяем значением. То же самое касается и слов – каждый сам творит в них свою реальность, проект Галкина очень наглядно иллюстрирует это популярное в последнее время утверждение. Как и то, что все подобные откровения рождаются случайно, по наитию – художник увлекался экспериментами обэриутов, которые тоже извлекали на свет неиспользованные возможности спонтанно раскрывающегося языка. Случайность правит миром, наделяя смыслом бессмыслицу.

Успешный старт состоялся, что дальше? Вопрос закономерный, но ответить не так просто, как кажется. Проекты Даниила Галкина сложно выстроить в одну линию – формальную или же смысловую, его коммуникация со зрителем носит точечный характер. Опять же, повторюсь, здесь полностью правит бал принцип случайности, дающий определенную свободу взгляда и маневра. В каждом проекте художник фокусируется на разноплановых вещах. Поэтому, поймать его в рамки определений – все равно, что составить психологический профиль преступника, в чем-то эта процедура будет удивительно похожей. Да, он склонен замечать "пятна на солнце", разного порядка и масштаба – от фальшивой инфантильности детей в восприятии взрослых, до оскудения символического... Нет последовательных поисков языка – язык только средство, нет излюбленного дискурса и стандартного набора идей, дающих возможность легкой идентификации – он не спекулирует на идеологии. Он неуловим, протеистичен – склонен к смене идей и форм, что, по крайней мере, не скучно. Точкой опоры в "составлении профиля" может служить только то, что художник берет на вооружение один из главных инструментов из арсенала медиа – стратегию забрасывания "месседжа", как пищи для размышлений – всегда разного, провокационного, нового. Сложно прогнозировать то, что должно быть непредсказуемым. Так что, касательно дальнейшей линии развития – ясно только то, что она будет...

 

 

Виктория Бурлака