27 октября исполнилось 80 лет одному из самых интересных представителей киевского неофициального искусства — Вилену Барскому. Он уже около тридцати лет живет в Германии и, к сожалению, имя его сегодня в Украине вспоминают все реже. Впрочем, если мы хотим восстановить карту художественной жизни Киева 60-70-х, то не можем не упомянуть о Барском, который был настоящим интеллектуальным центром большой группы художников и гуманитариев. Он дружил с украинскими художниками Григорием Гавриленко и Валерием Ламахом, русским поэтом Геннадием Айги, близко общался с Ильей Кабаковым и другими российскими концептуалистами. Одним из первых в Украине Барский начал делать концептуальные произведения — его визуальная поэзия, как он называет этот жанр, стоит на грани изобразительного искусства и литературы и является одной из важных вех развития отечественного неофициального искусства. Барский ввел в Киеве моду на Борхеса, которого он переводил задолго до первых официальных изданий; страстно увлекался музыкой и явно не соответствовал советскому идеалу трудящегося — задумчивый и меланхоличный, глубоко увлеченный модернизмом человек, словом, — форменный «чудак».

Визуальные стихи. Одинокая птица. 1976-1980

На Западе, куда художник уехал в 1981-м, он также был не таким, как все, — не принимал и не понимал законов рынка, был слишком вдумчивым и самоуглубленным, чтобы гоняться за меняющейся конъюнктурой. Графопоэтическое произведение Барского «Одинокая птица» — это, по сути, автопортрет художника. Так же, как буква «К» на его работе, он парит где-то высоко, над мещанским приспособленчеством, коммерческой пошлостью, поверхностной сытостью и другими атрибутами общества, в котором ему довелось жить.

Вилен Барский. 1970-е

Изучая наследие Барского, мы должны помнить, что неофициальное искусство не было открытым сопротивлением, — это был интравертный протест одиночек и сообществ единомышленников, время «кухонной политики» и такого же «кухонного» романтично диссидентского искусствоведения ...

За весь киевский период Барский создал лишь десятка два реалистических произведений — в основном это были портреты, которые он из года в год демонстрировал на «союзных» собраниях, чтобы подтвердить, что он никакой не тунеядец, а настоящий советский живописец. И все же настоящий Барский был не здесь. Настоящий— в графике, и особенно в графопоэзии, с которой мы знакомим читателей в этом номере ART UKRAINE. Итак, знакомьтесь — Вилен Исаакович Барский. Классик, которого стыдно не знать ...

 

Вилен Барский. 1970-е

— Вы уехали из Советского Союза около тридцати лет назад. Как сегодня оцениваете этот шаг? Не чувствуете ли ностальгии? Как оцениваете западную художественную сцену и что знаете об украинской?

— Нельзя не чувствовать ностальгии по чудесной украинской природе, солнечному летнему сиянию и спокойствию украинской степи, в которой, думаю, не многое изменилось со времени моего отъезда...

С западной художественной сценой я вполне ознакомился — в том смысле, что я участвовал во многих выставках и акциях в городе Дортмунде, где я живу, поездил по немецким музеям и другим европейским, и побывал в США — в Нью-Йорке.

Что касается украинской художественной сцены — я ее знаю слабо, а то, что было показано в украинском павильоне на последней Венецианской биеннале (смотрел в журнале «АртХроника») мне кажется не очень интересным...

Руки и мишень. 1969. Гуашь на бумаге

— Что для Вас главное в искусстве?

— Мне совершенно ясно, что это не что иное, как свобода, — и еще раз свобода художника в своих художественных интенциях.

 

— С кем из художников Вы дружили в Ваш киевский период?

— Об этом много можно было бы сказать-написать... Дело в том, что я общался не только с художниками, но и с другими людьми искусства в широком смысле, с теми, кто мне был интересен и симпатичен. Прежде всего, это художник Валерий Ламах (он был старше меня, и это многое значило) — мудрый человек, теоретик и одновременно художник-мыслитель.Он очень повлиял на меня в том смысле, что показал, как нужно размышлять в искусстве... Он писал стихи, и стихотворения в прозе... Гриша Гавриленко — интересный мастер. Конечно же, Сергей Параджанов. Неповторимый человек! Мой младший друг, художник Петя Беленок, переселившийся в Москву (к сожалению, он рано умер)... Очень любил я Валентина Сильвестрова, киевского композитора. Мы с женой виделись с ним также в Германии, когда он здесь бывал... Московский поэт Геннадий Айги, приезжавший часто  в Киев. Тала Раллева — фея. Тоша Лымарев (мы вместе начинали учебу в Киевском художественном институте) — с его очень личностным и тревожным реализмом... Ким Левич, Вадим Игнатов, и многие другие... Отдельно дружил с Виктором Платоновичем Некрасовым. В какой-то период, в 60-х, общался с поэтом Иваном Драчом.

Надгробие для Л. 1977. Фломастер, бумага, коллаж на картоне

— Осознаете ли вы себя украинским художником (если нет, то какова Ваша самоидентификация)?

— Я себя ощущаю киевским художником, живущим в Германии, и одновременно русским поэтом, поскольку я пишу на русском. Если в Украине меня захотят считать украинским художником, то я не стану возражать.

 

— Какие художники/писатели/композиторы повлияли на Вас?

— В юности — сильным было влияние Врубеля, но, конечно, это прошло со временем... Из писателей — Франц Кафка (вот он для меня - образ гения!) Художники: очень важны были Пауль Клее, Дюбюффе, Марсель Дюшан, Курт Швиттерс. Из композиторов — Джон Кейдж, Булез, Мессиан. Также американские композиторы-минималисты: МортонФелдман и другие. В большом количестве слушал американский джаз — это тоже оказывало большое влияние. Французская философия: структуралисты, постструктуралисты, деконструктивисты.

Из серии "Огонь дым симметрия". 1968. Огонь и дым на картоне, коллаж

— Вас называют одним из самых ярких представителей киевского андеграунда 60-70-х, интеллектуальным лидером этого кружка. А как Вы сами оцениваете художественную ситуацию в Киеве тех лет?

— Для меня, конечно, лестно такое определение моей скромной персоны... В Киеве у меня была большая группа приватных учеников, которых я готовил к поступлению в Художественный институт, - для них я, возможно, был интеллектуальным гуру. Память об этом, наверное, осталась, когда они выросли и сами стали художниками. Некоторым из них я показывал свои визуальные стихи, а тем, кто особенно вдохновился ими, я оставил, уезжая из Киева, подборки фотоснимков этих стихов.

Что же касается моих друзей, которых я упомянул раньше, то я вовсе не считал себя среди них лидером. К тому же, лишь некоторых, самых близких из них, я приглашал к себе в мастерскую посмотреть мои работы, которые я вообще-то скрывал от взоров киевской «художественной общественности».

Дело в том, что меня уже почти привыкли тогда в Киеве «поносить», и мои работы «порицать» как «неугодные» и «неприемлемые» с точки зрения Союза художников. Таким образом я стал, на определенное время, своего рода «изгоем» для начальства, заправлявшего Киевской организацией Союза. В конце концов, меня все-таки приняли в Союз (в 1968 г.), по предложению Татьяны Ниловны Яблонской, а также на двухгодичные «Академические курсы» под руководством Григорьева С.А. Григорьев даже предложил мне стать старостой группы — но я отказался, и он был этим обескуражен.

Членство в Союзе давало мне возможность заниматься в тиши своим «подпольным» делом, не опасаясь, что меня могут, в случае чего - а у меня был уже, в 1959 г., многочасовой допрос в КГБ, домашний обыск, - обвинить в «тунеядстве» и соответственно «принять меры». Чтобы это «членство» как-то «теплилось», надо было не реже одного раза в 5 лет участвовать в выставках — и делать «реализм» (это я вполне умел, но не очень этого хотел).

Когда я попадал  на собрания Союза художников (изредка приходилось), сидеть и слушать речи начальства  было тошнотворно и скучно. Не  забывали помянуть меня недобрым  словом, упоминая мое имя...     

Московский художник Илья Кабаков ужасался: «Как вы можете там в Киеве работать?» Ну что на это можно было сказать?.. В Москве были андерграундные группировки художников, был живой художественный процесс, обмен творческими идеями — в Киеве всего этого не было.

Поскольку это очевидно, постольку здесь 5 пальцев видно (автопортрет). 1969. Цветные карандаши, фломастер, печать, бумага

— В интервью 1983 года Вы писали, что реалистическое искусство Вас никогда особо не интересовало, что Вам была интересна модернистская линия в искусстве. Не изменилось ли с тех пор Ваше отношение к реализму?

— Ясно, что я  с реалистического искусства  начинал. И в него верил,  и написал тогда несколько  хороших портретов. Были хвалебные  отзывы (с репродукциями) в киевских  и московских газетах и журналах, даже и в книге одной. Я написал портрет хирурга Н. И. Коломийченко, балерины Эллы Стебляк и другие.  Всего - не более пяти. И все купило государство. Но у меня это не был соцреализм, отнюдь... Еще один портрет - киевской красавицы по имени Таня - я увез в Германию.     

Очень любил  Веласкеса, обожал Сезанна, Вермеера. Во Врубеле мне нравилась не  только его конструктивность, но  также и его мистическое видение.  В Серове - его теплота.     

Но уже на  последнем курсе Художественного  института я начал пробовать  делать нечто вроде объемных коллажей или арт-объектов - притом чисто интуитивно. Никто из присутствовавших рядом не обратил внимания на то, чем я занимался...     

Вскоре я почувствовал, что натуралистическое искусство  мне становится неинтересным. С  тех пор мое отношение к реализму не изменилось. Он остался для меня - в истории искусства. Хотя некоторые современные реалисты и вызывают любопытство, к примеру, Люсьен Фрейд. 

Вариабельный портрет (жены). 1970. Фломастер, коллаж на бумаге

— Вы одним из первых художников в Украине обратились к концептуальным практикам. Вы дружили с кем-то из российских и зарубежных художников-концептуалистов?

— Сначала хотел бы отметить, что концептуализм — явление комплексное. Он имеет отношение и к изобразительному искусству, и к литературным текстам — в основном к поэзии. В России, которая заимствовала этот термин, "концептуализм", у Запада, он применяется чрезвычайно широко: от художественных акций — до романов.

Поэзия концептуальная, и визуальная, и конкретная — это смежные виды. Но границы между ними открыты для свободного перехода от одного в другое, или в третье. Я занимался визуальной поэзией, но иногда стихи выходили вполне концептуальные — как например, «Из Андре Бретона», «Не слоняйся, как слон» и пр.

Из московских концептуалистов я дважды посещал Илью Кабакова (в 1968-м и в 1977-м), знакомясь с его работами. Можно сказать, почти дружил с Севой Некрасовым. Со Львом Рубинштейном однажды провел вечер в Берлине — в гостях у слависта Георга Витте.

В Германии пару раз беседовал с Приговым — после его выступлений.

С западными концептуалистами общался, что называется, "с помощью переводчика" (я не говорю по-немецки) - так что разговор выходил не столь непосредственным, как с русскими.Но поскольку "переводчиком" была моя жена, то иногда получалось, в достаточной мере, неформально. Как, например, с Георгом Херольдом. Тут еще помогло, для взаимного понимания, то, что он как раз недавно "сбежал" из ГДР (тогдашней).  Так что мы, даже и в переводе, понимали друг друга «с полуслова». Часа два или три провели мы в его кёльнской мастерской, с веселым удовольствием обмениваясь остротами.

Несколько раз я общался с ганноверским художником Тимом Ульрихсом, «конкретистом». И он, и я принимали участие в выставке «Вначале было слово. Визуальная и конкретная поэзия Европы» в городе Люденшайд в 1984 г. Виделся с ним и на его персональных выставках — он интересно работал: с буквами, с текстами и со своим собственным телом.

Познакомился также с «конкретистом» Герхардом Рюмом на его выставке в Кельне — там была представлена его визуальная и конкретная поэзия за несколько десятилетий (Вообще — конкретная она тогда, когда не только буквы, и не только на плоскости).

Все трое — Херольд, Ульрихс и Рюм — считаются, насколько я знаю, корифеями немецкого, как говорится по-русски и по-украински, «концептуализма» (беру в кавычки, поскольку от них я этого слова ни разу не слышал, они как-то предпочитают обходиться без него — возможно, потому, что для них это понятие слишком уж общее).

 

— Чем для Вас является поэзия, почему Вы начали писать визуальные стихи, и сколько всего у Вас произведений такого рода?

— Поэзия была тем, без чего я не мог бы существовать, хотя начинал я как художник. Точнее — я бы сказал, что это был параллельный процесс, параллельная тяга, о которой я не задумывался, — она вела меня по жизни...

Что касается визуальной поэзии — конкретно — мне очень трудно объяснить, почему именно я начал писать визуальные стихи — ведь я начинал не с них, а просто с поэзии как таковой, то есть, и в лирике, и в "визуальном" тяга была органично-поэтическая как таковая.

Насчет количества визуальных стихов могу сообщить: в коллекции Сакнера (американский коллекционер, живущий в Майами, если еще не умер, собравший «со всего мира» свою коллекцию визуальной/конкретной/концептуальной поэзии) находится 108 моих стихов, и еще арт-объект «Послание рулона туалетной бумаги» (с текстом «туалет теплота искренность» — из отдельного цикла под названием «Тирады»).

 

— Как Вы относитесь к современному искусству, т. н. «Contemporary art»?

— Я, в первые 20 с чем-то лет, много посетил здесь галерей — в Кёльне, Дюссельдорфе, Мюнхене (Мюнхен — вообще туповат в плане искусства, он слишком "жирный"), кое-что видел в Нью-Йорке, но главными, конечно, были для меня — documenta в Касселе и ArtCologne. И еще музеи, устраивающие большие выставки самого современного искусства. Однако постепенно, и всё более явственно, у меня возникало представление, что современное искусство — это какая-то расширяющаяся вселенная.

И это ее расширение — с одной стороны, неостановимо, а с другой — оно всё более утрачивает ориентиры, перспективу и вообще смысл. Превращаясь в какую-то "броуновскую сутолоку". Все иерархии размываются, нивелируются. И доминировать начинает только рынок, только коммерция: что и за сколько можно купить-продать. Качество работы не имеет значения, важно лишь — сколько стоила вещь вчера, сколько стоит сегодня, сколько будет стоить завтра: упадет цена или подымется?

Хуже того — коммерция проникает внутрь творчества: часто видишь непосредственно в произведении, что и сам его автор стал, по духу своему, "коммерсантом", ориентирующимся на предполагаемый "спрос", спекулирующим на идеях-"фишках", курсирующих в обществе, — скажем, что-нибудь на тему нефти, что-нибудь на тему экологии, и так далее. У меня вопрос: причём тут, собственно, твое искусство, — если ты делаешь "на тему", которая не изнутри тебя появилась, и используешь при этом готовые приемы, которые родились, до тебя, у других людей?

Искусствоведы многодумно преподносят, как в чём-то особенные и, главное —  как актуальные — вещи, на которые мне совершенно не интересно смотреть (исключения чрезвычайно редки и тренд они не меняют). Ну, я и перестал интересоваться и смотреть — туда, в сторону "самого актуального" искусства (для меня осталась — поэзия, а она, слава Богу, не очень-то продажный "товар"). Иногда вижу что-то в журналах - всё то же, ничего в сущности не меняется. "Сутолока".

...Мне всё-таки близок тип, оставшийся в прошлом, который "брал высоты" не коммерческие, а духовные и интеллектуальные,— тип "героического художника". Такого, например, как Малевич, или Пикассо, или Марсель Дюшан, притом, что он был насмешник и скептик. И даже Энди Уорхол относился еще к такому типу.

Может быть, к этому еще вернутся. Кто знает?  

 

— Чем для Вас был (и возможно, остается) Киев?
— Мои корни, конечно, киевские, и 30 лет, прошедших в Германии, не переменили меня в этом — я считаю себя старым киевлянином. Свет неба над Киевом никогда не забудется, до самой смерти...

 

Барский Вилен Исаакович

Родился: 27.10.1930. г. Киев.

Семья: Отец — Барский Исаак Борисович, инженер, мать — СтавницерЦецилия Ефремовна, фармацевт, жена — поэтесса Ольга Денисова; сын Александр.

Образование: 1951 г. — окончил Киевскую художественную школу-одиннадцатилетку;

1957-й — Киевский государственный художественный институт (факультет живописии графики).

Хобби: Прослушивание музыки (джаз, классика, новая музыка, рок).

Языки: Русский, украинский, польский.

Послужной список: После окончания института сразу же начал экспериментировать в области изобразительного искусства — прошел через «абстрактный» период, потом вернулся к фигуративности (на новом уровне); одновременно писал стихи (среди которых преобладали верлибры). Был одним из пионеров «другой», неофициальной, культуры, зарождавшейся в то время в Киеве. 1959-го, после домашнего обыска, был доставлен в киевское областное отделение КГБ, допрос в котором продолжался с 9-ти утра до 2-х ночи. После этого в киевской газете «Сталинское племя» появилась разгромная статья «Конец «Литературной забегаловки», где имя Вилена Барского значилось на первом месте. В результате был подвергнут общественному остракизму (идущему из КГБ), потерял профессиональный заработок и право на участие в выставках.

1968-го при поддержке Т. Н. Яблонской вступил в Союз художников СССР, чтобы не числиться в «тунеядцах». Числился в членах Союза до выезда на эмиграцию в 1981 г. Работал в области книжной и журнальной графики, неофициально обучал группу учеников. Однако первостепенным в 1957-1981 гг. был поиск и становление собственного пути в изобразительном искусстве и поэзии.

В 80-х входил в «Дортмундскую группу», объединявшую немецких профессиональных художников; через несколько лет вышел из нее.

Начало литературной деятельности: Первые попытки писать — во время Отечественной войны в эвакуации в 1944 г. в райцентре Сернур Марийской АССР. В дальнейшем работал над стихами параллельно с занятиями изобразительным искусством. С конца 40-х сознательно отказался даже от попыток печататься в официальной прессе. Первая публикация вышла только 1981-го года в парижском журнале «Ковчег» (передана за границу В. Некрасовым подборка визуальных стихов, которые особенно активно писал во второй половине 70-х).

Литературное творчество: Лирика, конкретная (визуальная) поэзия. Краткая поэтическая проза, эссеистика. Темы — «жизнь и смерть в свете игры двух начал - природного и культурного». Написал также две одноактные пьесы и одно либретто для балета.

Далее визуальные стихи Вилена Барского

 

 

 

 

 

Алиса Ложкина