Главный вопрос, который звучал в «дни Бориса Михайлова в Харькове»: а нужна ли была его первая ретроспективная выставка на родине? Нужен ли Михайлов своему месту, здесь и сейчас?

Вопросы были подняты на «Теоретической платформе» в рамках выставки "UNRESPECTABLE. Ретроспектива. +Почеркушки..." исследователями творчества Михайлова:  культурологами Полом Вумбелем (Велликобритания), Александром Раппапортом (Россия), Еленой Петровской (Россия), Виктором Мизиано (Россия). Неслучайно в скобках приведены страны: среди исследователей – ни одного украинского. Это важный показатель, симптом хронической апатичности местной культурной среды.

Борис Михайлов родился в Харькове чуть раньше Второй Мировой, вырос и сформировался в этом конструктивистском советском пространстве, но принадлежал ему недолго. Уже много лет он путешествует по миру, живет в Берлине, и, хотя немалую часть времени проводит в родном городе, Михайлов не принимается в Харькове как свой – скорее как «звезда» с украинскими корнями. Хотя именно здесь появились его ключевые работы – «История болезни», «Вчерашний бутерброд», «Красная серия». Пространство создало его и выбросило, а теперь как будто бы пускает обратно, осторожно выглядывая из-за двери: «Ну, заходи».

Борис Михайлов, "Наложения"

Неслучайно свое выступление на «Теоретической платформе» Елена Петровская обозначила как «Борис Михайлов: возвращение домой», поставив вопрос, а где же, собственно, его дом? В Харькове – первая ретроспективная выставка Михайлова, но разве потому, что пришло время, чтобы она состоялась? Ведь организаторы четко указали цель: к юбилею, то есть – по случаю, то есть – в знакомых художнику советских традициях. Позади 75-летнего автора - десятки персональных выставок за рубежом, но именно эта, харьковская, как будто должна позволить ему «вернуться к истокам», войти в родной контекст.

Борис Михайлов, фото: Евгений Титов

Для Петровской, Борис Михайлов никогда не покидал свой дом, поскольку он, как фотограф, избегающий любых дефиниций, всегда носил этот дом в себе. Сейчас скорее Харьков возвращается к самому себе, используя ту оптику, которую когда-то изобрел Михайлов. Эта оптика позволяет видеть в сером, обыденном, бездомном, уродливом свой собственный и одновременно общий дом, видеть в индивидуальном и чуждом – свое. Нет, невозможно отождествить себя с бездомным, со спокойным видом демонстрирующим гематомы и шрамы, это чужая реальность, она была чужда и Михайлову. Но какой-то немыслимой, метафизической нитью та реальность, или даже сюрреальность, оказалась вплетена в нашу обыденную всеобщность.

«Михайлов дает нам понять, что в зримых знаках, которыми полнится культура, нет никакой ценности самой по себе, как нет ее и в многочисленных приемах, которые используют профессиональные фотографы», - говорит Петровская и добавляет цитату самого автора: «Снимать так, чтобы фотография, не успев родиться, сразу же становилась как бы старой, как бы уже знакомой, как бы уже встречаемой».

Елена Петровская, фото: Дмитрий Иванов

Петровская называет Михайлова хроникером ничем не примечательной жизни, певцом «общих мест» - затертых мыслей, худо-бедно объединяющих общество, художником, который на своем опыте знает, как мечта превращается в китч. «Взгляд Михайлова, - рассуждает Петровская, - устроен так, что возвращает нас назад, но не к самим себе, как это делает подавляющее число изображений. Он возвращает нас к себе как к другим. То есть Михайлов возвращается в Харьков и туда же вместе с ним, к неразличимому истоку, возвращаемся и мы. Разглядывая его фотографии, мы теряем социальные детерминации и роли, и рождаемся уже как общность. К нам возвращается память, которая вместе с вещами ушедшего мира приходит откуда-то извне».

Михайлов никогда надолго не покидал Харьков, у него никогда не было особых проблем с советским режимом. Так почему же его отказывались видеть на родине? Александр Раппапорт в своем выступлении на «Теоретической платформе» отметил собственное наблюдение, сделанное на открытии выставки Михайлова в ЕрмиловЦентре: о том, как быстро публика может перейти от оскорбления художника к его обожанию. «Лет 50 назад каждый бы ноги вытер о Михайлова, и даже нормальные, интеллигентные люди, - говорит Раппапорт - Это было непонятно, не совпадало с образцами красивого, настоящего. Вдруг прошло каких-то 50 лет, - и все в восторге! Значит ли это, что наша аудитория выросла за это время настолько, что научилась воспринимать фотографию? Я в этом сильно сомневаюсь». Исследователь присутствовал не на одной выставке автора, в том числе и на выставке в галерее Saatchi в Лондоне, открывшейся по неожиданному стечению обстоятельств 11 сентября 2001 года, в день, когда взорвались башни-близнецы в Вашингтоне, и видел не одно поколение зрителей. По его мнению, эффект, который теперь производят фотографии Михайлова на родине, происходят из того, что его фотография обрела «рыночную ценность». Но знать, что данная фотография есть шедевр и видеть в ней шедевр – большая разница. Раппапорт провоцирует вопрос: останутся ли фотографии Михайлова шедеврами, если убрать из уравнения «рыночную ценность»?

Александр Раппапорт и Елена Петровская, фото: Денис Панченко

Фотограф может искать изображение человеческих судеб где угодно: на скале, в куче мусора или даже на поверхности хлебного тоста (такие параллели проводил на «Теоретической платформе» Пол Вумбель). Михайлов же, по мнению Раппапорта, при помощи механического, нечеловеческого, «хладнокровного» искусства, каковым является фотография, изображает людей как мусор. «Выставка напомнила мне свидетельства узников Дахау и Освенцима, свидетельства тяжело пережитой жизни. А Борю встречали, как Мэрилин Монро, его целовали и обнимали, и мне казалось, что страдания, выраженные в фотографиях, доставляют какой-то странный род удовольствия публике». Не тот ли это род удовольствия, которое получает публика, оказавшись в одном пространстве с разлагающейся акулой Херста или истязающей себя Мариной Абрамович? Не тот ли это род удовольствия, который напрямую связан с «рыночной ценностью» произведения искусства? В своем выступлении Раппапорт попытался поставить диагноз творчеству Михайлова: «Есть ли у фотографии, которую открыл своим исключительным чутьем, видением, смелостью и безумием Борис Михайлов, будущее? Я не уверен. Не уверен, что из этой фотографии может что-то вырасти».

Виктор Мизиано, Борис Михайлов

По окончании обсуждения многие задавали Михайлову вопросы. Он и сам задал вопрос публике, который, пожалуй, действительно его беспокоил: «Почему никто не спрашивает меня, что я сделал нового? Почему все до сих пор говорят о том, что я сделал тридцать лет назад?»

«Возвращение» Михайлова, его «Unrespectable» – это возвращение домой, но в дом, в котором уже давно живут другие люди. Дом не ждал Михайлова. Дом сейчас уже никого не ждет.

 

 

 

Екатерина Сергацкова