Настоящий духовный искатель должен петь и танцевать. Уметь это делать совершенно необязательно.

Махатма Ганди

 

Теперь Александр Ройтбурд в Киеве живет, в ореоле Одессы и славы художника, сформировавшего Южную волну в современном украинском искусстве.  

Южная волна в contemporary созвучна южнорусской литературной школе: Исааку Бабелю, Юрию Олеше, Валентину Катаеву, о чем стоит упомянуть в преамбуле.

Потому что о живописи, в частности о собственной, Александр Ройтбурд отказывался говорить во время пребывания на полуострове Бирючий, среди участников Международного симпозиума современного искусства Бирючий - зато о литературе говорил охотно.

Вообще пребывание на Бирючем на художника подействовало, видимо, положительно. Например, Константин Дорошенко, который был куратором одного из нашумевших проектов Александра Ройтбурда, упомянул о такой детали: никто уже много лет не видел Ройтбурда купающимся в море, однако Азов и белые пляжи полуострова художник своим вниманием почтил.

Итак, в  Москве, Париже, Мюнхене, Нью-Йорке, не говоря уже о Киеве и Одессе, галеристы и кураторы, арткритики и журналисты ждут Ройтбурда. А он замечен был на Бирючем.

…Замечен был: Александр Ройтбурд, несущий чистый холст в мастерские – зрелище, заставляющее организм любого неравнодушного свидетеля вибрировать в предвкушении, и вот уже фон четвертой, написанной на Бирючем работы, - Умеренность Сципиона жеврiє нiжно (прибегаешь к образности и тонкости украинского, русский не в силах передать телесную нежность общего тона).  

Александр Ройтбурд же буднично констатирует: да, последняя по времени работа из написанных здесь, на Бирючем. Константин Дорошенко говорит о созданных на Бирючем работах художника: «…великолепная реплика на тему Повседневная жизнь в Помпеях, один из самых интересных его проектов, в котором родилась известная его манера метаморфоз, катастроф тела».

Темой симпозиума на этот раз стало время, Четвертое измерение, а эту тему Ройтбурд не заканчивает никогда. Чувственная прелесть Умеренности Сципиона за себя говорит – живописец, сколь бы ни была сильна в его творчестве интеллектуальная составляющая, отзывается пространству, атмосфере, вкусу уходящего лета. А последние теплые дни – как последние дни Помпеи.

Итак, Умеренность Сципиона. Метаморфозы. Уместно вспомнить другого автора метаморфоз, - вернее, Метаморфоз. Вот что говорит о нем другой поэт, Иосиф  Бродский, который, вслед за Пушкиным Александром Сергеевичем, ценил Овидия и любил: «У него человек развивается в предмет и, наоборот, с присущей грамматике логикой, подобно утверждению, прорастающему придаточным предложением».

Содержание есть средство выражения, и средство выражения становится содержанием -  изображенное понятие легко записывается словом, слово же становится полным чувственности изображением.

Умеренность Сципиона - названное имя добродетели: «Оправдание великодушной и дальновидной умеренности Сципиона заключается в пятидесяти годах мира, ничем не запятнанного с карфагенской стороны, которые последовали за битвой при Заме.

Эта дешево купленная безопасность вымостила путь к будущему процветанию Рима - и в то же время сделала возможным и справедливым восстановление карфагенского процветания» (Харт – Сципион Африканский).

Стоит вспомнить и родовое имя: «Другой представитель Корнелиев Сципионов получил прозвище Nasica (остроносый), которое перешло к его потомкам и стало служить названием ветви рода, так что в роду Корнелиев из ветви Сципионов выделились Сципионы Назики».

Итак, этот печальный длинноносый Пьеро на картине Александра Ройтбурда – Сципион Назик. В то же время он – Овидий Назон, автор Науки любви. Который сослан был и умер вдали от Рима, на берегу Черного моря, потому что оказался свидетелем тайных дел – и вот еще идиома «совал свой длинный нос».

Чем не совмещение узоров?

 

В этой жизни, богатой узорами

 (неповторной, поскольку она

 по-другому, с другими актерами,

 будет в новом театре дана),

 я почел бы за лучшее счастье

 так сложить ее дивный ковер,

 чтоб пришелся узор настоящего

 на былое, на прежний узор... (Владимир Набоков, 1943)

 

 

Живое тело живописи Александра Ройтбурда пульсирует, преображаясь на глазах, человек становится понятием. Наследуя Аристотеля, Александр Ройтбурд изображает вещи такими, «как о них говорят и думают». То есть - такими, как о них говорит и думает сам автор.

Впрочем, может быть, название случайное совершенно. Но ведь автор метаморфоз, выпуская работу в мир, не должен удивляться извивам воображения зрителей.

 

 

… Итак, утро на Бирючем, Бирюк-бар, завтрак. Немного красного вина. Беседа под сенью сосен.

 

Инга Эстеркина Саша!

Александр Ройтбурд Да, Инга…

 

- Я невероятно рада, что вы приехали.

- Инга, я рад, что вы рады…

 

- Скажите нам что-нибудь о ваших впечатлениях

- …С новым годом, с новым счастьем.

 

- Да, мы отпраздновали здесь новый год.

- Деда Мороза не было, но снегурочки имелись.

 

- А вы не согласились бы в следующем году играть роль Деда Мороза?

- Дожить надо. Здоровьечко слабенькое. Мне ведь 75, а скоро будет 85…

 

- Я думала, максимум, 57…

- Спасибо, мне через неделю 51 исполнится…

 

- Что ж вы людей вводите в заблуждение!

- Мой любимый случай из жизни Корнея Ивановича Чуковского:  когда ему исполнилось 90 лет, он встал с рюмкой, со слезами на глазах и сказал: «Боже мой, где мои 75?»

 

- Как вам тут работалось и жилось?

- Я написал четыре картины. Сначала первую, потом – вторую, потом третью и четвертую. Мы славно поработали и славно отдохнем. Впрочем, давайте говорить не об искусстве, а о жизни. Так хорошо, что не хочется об организационных вопросах говорить, тут, смотрите, птички поют, олени бегают… Следующий вопрос.

 

- Я бы, конечно, спросила, как получился такой невероятный фон на этой работе… Где изображен, возможно, Буратино…

- Это не Буратино, это Чиполлино. Который прикидывается Буратино…

 

- Дуализм такой, раздвоение…

- Вы меня словом «дуализм» не испугаете, тут одна девушка сказала слово «миметический».  Я сказал, что насчет миметического она, конечно, загоняет, но в душе с ней согласился.

 

- В прошлом симпоизуме участие принимал одесский художник Дима Дульфан - первый раз в жизни он был на Азовском море. А вы?

 - Я тоже. Два раза окунулся. Вода очень мокрая. В Одессе море солонее. Этим летом я на Адриатике побывал, там гораздо солонее, даже глаза жжет…

 

- Даже не знаю, и не хочется к вам приставать с вопросами – вы ведь, как вы выше заметили – славно поработали и славно отдыхаете…

- А я вдруг скажу что-то интересное, что будет интересно всем подписчикам вашего журнала?

 

- Не могу с вами разговаривать с диктофоном, честно. Вот, может быть, встретимся в Киеве на выставке? На прошлой выставке угощали вкусной рыбкой, вы же пробовали…

- Да-да. В этом году тоже будет рыбка?

 

- Вот откроем выставку в Киеве в ноябре, декабре…

- В легком декабре твой воздух стриженый

Индевеет - денежный, обиженный.

 

…

 

Я прошу, как жалости и милости,.

Франция, твоей земли и жимолости,.

Правды горлинок твоих и кривды карликовых…

 

- Мандельштам.

- Правильно!

 

- За кого вы меня держите… Если я вспомню Гумилева, вы это вынесете?

- Я не люблю жирафов. А гениальные стихи есть не только у гениальных поэтов. Илья Эренбург. Вполне рядовой поэт, который написал одно из моих самых любимых стихотворений, от которого мне хотелось рыдать.

 

- А проза? Допустим. Хулио Хуренито, Трест ДЕ…

- Ранняя проза классная, а стихи формальные и пустые. Но - у него есть такое:…

Остановка. Несколько примет.
Расписанье некоторых линий.
Так одно из этих легких лет
Будет слишком легким на помине.

Где же сказано — в какой графе,
На каком из верстовых зарубка,
Что такой-то сиживал в кафе
И дымил недодымившей трубкой?

Ты ж не станешь клевера сушить,
Чиркать ногтем по полям романа.
Это — две минуты, и в глуши
Никому не нужный полустанок.

Даже грохот катастроф забудь:
Это — задыханья, и бураны,
И открытый стрелочником путь
Слишком поздно или слишком рано.

Вот мое звериное тепло,
Я почти что от него свободен.
Ты мне руку положи на лоб,
Чтоб проверить, как оно уходит.

Есть в тебе льняная чистота,
И тому, кому не нужно хлеба,—
Три аршина грубого холста
На его последнюю потребу…

Гениально. Под конец, правда, он впал в эренбурговский пафос… Но, кроме этого стихотворения, остальные - так себе.

 

- Ты ж не станешь клевера сушить… Ну, что ж, если Одессу вспоминать, то тогда -  Алмазный мой венец, Трава забвения (Валентин Катаев – И.Э)…

- Я же вам сказал, Инга, что  помню все из Алмазного венца (смех)…

 

- Я недавно встретила довольно любопытное суждение о том, что возможно, Владимир Набоков читал одесскую прозу, в тот момент, когда он еще был никакой ни «Набоков», а «Сирин». И вся эта одесская проза очень на него повлияла…

- Одесская проза очень хорошая, - она, в общем, сформировала всю литературу советского периода – ту ее часть, которую стоит называть литературой. Если еще взять тусовавшихся в Одессе киевлян, типа Паустовского… Нет, ну была еще, конечно, питерская проза…

 

- …«Серапионовы братья»…

- Были ОБЭРИУТЫ. Платонов, конечно… Но костяк советской литературы был сформирован в Одессе. Это действительно очень хорошие писатели…

 

- Юрий Олеша, любимый…

- Ну, Олеша – это вообще советский недоДжойс, спившийся. Книгу Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента» не читали? Это страшно. Читал еще в 80-е, в самиздате…

 

- Грустно. Помните: «Идите покушайте синих груш»…

 

 

Инга Эстеркина