Белому нравится белое

Красному нравится красное

А мне нравится нравиться.

В. Хрущ

Валентин Хрущ

Статья из ART UKRAINE № 3(22) май-июнь. Рубрика IN MEMORIAM

В белом круге фарфоровой тарелки – черная запятая тюльки-дунайки отливает перламутром, рыбий глаз мерцает павлиньим глазом, все дышит прохладой сумрака, будто впитавшего окружающее солнце и летний зной, обступившие курень, раскаленную добела рыбачью мазанку, стоящую у наката волн в черноморский полдень, внутри которой в полутьме стоит на простом деревянном высоленном столе эта тарелка с рыбкой.

Но сделать лишь только шаг вперед – и мы видим рельеф ободранного картона от ящиков, и на нем – о чудо – потеки белой краски, неуловимый взмах черной, незаметные перемещения других цветов, будто прячущиеся под покровом простой и вроде бы до малярного однозначной краски. Случайность вырастает до закономерности, в результате выделяется энергия, способная оторвать красочный слой от хрупкой поверхности и унести его вместе с нами в тот мир, где происходит волшебство созерцания рыбки на терелке…

 

В. Хрущ во дворе. Архив В. Рябченко

Мне в жизни невероятно повезло – я был учеником настоящего дзенского мастера. В том, что он жил в Одессе, нет ничего странного – любой мастер подтвердит простую истину о том, что у дзена нет границ, это сама беспредельность. Странным кажется (уже глядя из следующего века) то, что Одесса, кишащая чудаками, оригиналами, модниками и воображалами, среди которых находились и гении, и святые, и мастера своего дела, породила только одного человека, сумевшего сфокусировать все вместе взятое, и превратить аномалию в дзен, мастерство – в ежесекундное жизнетворчество, в непрерывный праздник искусства. Валик Хрущ единственный, кто в Одессе поднял художественное мастерство в соединении с гением до уровня духовной практики, ведущей за пределы известного.

В Москве подобную роль в это же время (60-70-е) играл Андрей Тарковский. Примечательно то, что они были похожи как близнецы – одного роста и возраста. Незадолго до отъезда за рубеж Тарковский был в Одессе, и его повели к Хрущу. Здесь произошла встреча двойников. Валик Хрущ жил в типичном одесском дворе, с облупившимися пристройками и покосившимися верандами, где трава прорастает через щели старых плит и тетка в переднике набирает в ведро воду из колонки в центре двора под узором из акаций.

В. Хрущ. Архив В. Рябченко

У Хрущика треть веранды занимал стол-подоконник, от красоты которого захватывало дух – вот он, истинный Хаос, где произрастает Гармония! На столе белоснежные пиалы с крепчайшим красным чаем будто бы вели менуэт с перламутровыми старинными гребнями, перегородчатой эмали блюдцами, инструментами резьбы по дереву эпохи Страдивари, древними ложечками, щипчиками для колки сахара и ножичками для разрезания старинных фолиантов, пенсне, прокуренными массивными вересковыми трубками, коробками душистого трубочного табаку, банками с чаем… Здесь могла поместиться и принесенная с Привоза свежая рыбина, сияющая в огромном медном тазу, и домашний творог в кузнецовских блюдцах, и дикие полевые цветы в вазе Галле, и редкий дагеротипный аппарат, да и чего здесь только не было!

Но никогда, ни одного мгновения это не было простым нагромождением предметов.

Дима Хрущ. Архив В. Рябченко

Андрей Тарковский оказался лицом к лицу не только с самим собой, но и с собственной эстетикой, столь же мало отличной от себя, как и стоящий перед ним Валик Хрущ. Пожалуй, отличие было лишь в способе выражения – Валик писал картины, фотографировал, вырезал рамы, а Андрей снимал кино. Но сходство поразило его несравненно больше, и поразило неприятно. Покидая жилище Хруща, до ужаса похожее на жилище Сталкера,  Андрей молчал. Думаю, что, как человек глубоко мистический, Тарковский должен был испугаться.

Из всех одесских денди Хрущ был самым экзотическим. Белая шляпа с широкими полями, вечнодымящая трубка – это было похоже на пароход. Дальше вниз шли трюмы – кожаное пальто или френч, галифе, портфель из крокодиловой кожи, хромовые сапоги или туфли из пальмовой коры. Хрущ летал по городу, успевая пообщаться с разнообразнейшими людьми, сделать массу полезных дел, обменять модную американскую пластинку на старый цейсовский объектив, прекрасный фисташковый лак на пакет чая, только что украденного с индийского судна, гравюрные резцы на книгу о технике живописи.

Рыба в миске. Фото В. Хруща. Архив В. Рябченко

 Он знал все последние новости, разговор его перетекал по необъятному спектру явлений и событий. Его комментарий всегда был безукоризнен, как и его кисть. Не знаю, владел ли он секретом «Джоттовского круга», мог ли нарисовать идеальную окружность от руки.

Помню, он пришел в гости, и начали пить чай. Хрущ подошел к открытому роялю, поставил на клавишу пиалу с чаем, раздался звук. «Звук чая», - сказал Хрущ. Затем он поставил розетку с вареньем на другую клавишу. «Звук варенья», - обозначил он новый звук. Мог ли Джотто сделать нечто подобное?

Новый год у Хруща. Фото В. Рябченко

Веранда Хруща на ул. Чижикова, 18, на полпути от вокзала к морю, была кают-компанией, тем, что позже назвали «Всемирный клуб Одесситов». Гости менялись как декорации, каждый играл свою роль – кто, нажимая на кресло-качалку, произносил речь о творчестве Эдика Лимонова и его последнем романе «Это Я, Эдичка», кто забивался с трубкою табаку в угол и молчал, рассматривая альбом старинных гравюр, кто разбирал с Валиком его древний фотоаппарат, кто беседовал с его женой Викой об отношении Мандельштама к футуристам, кто ставил на проигрыватель новую пластинку трио Ганелина, кто доставал из сумки привезенный с Запада журнал по современному искусству. Но никто, кроме самого Валика, не имел права входить в комнату без окон, примыкающую к веранде. Эту святую святых Валик запирал на замок. Здесь была его сокровищница. Впрочем, самому Валику зайти туда было не менее сложно – так она была забита барахлом. Мы шутили, что там можно при минимальном старании без труда откопать покрытую толстым слоем засохшего ила парочку летающих тарелок или пыльные сапоги-скороходы с ноги царя Гороха. По крайней мере, никто бы не удивился появлению подобных предметов из столь замечательной комнатки. Впрочем, тогда собрание антиквариата на улицах, во дворах и подворотнях было художественной традицией. Мастерские и дома художников были обставлены со вкусом – беленые средиземноморские стены, темная старинная мебель, деревенские ковры и дорожки на полу, полки, забитые удивительными вещами, старые книги…

Я помню около сотни швейных машинок Зингер и печатных Ундервуд, стоящие стройными рядами на чердаке у Жени Ковальского, который пил из бокалов ампир и смотрел в окна сквозь рамы эпохи Петра I. У него был велосипед с огромным багажником, и он каждое утро объезжал город в поисках свежевыброшенного – комода, оттоманки, а то и театрального бинокля, валяющегося среди отбросов. Тогда на свалках рылись только художники.

В. Хрущ. Автопортрет. 1970-е

Остальная интеллигенция (которой старый хлам в основном был передан по наследству) называла их ласково «свалочистами». Хрущ был королем свалочистов.

Как-то раз, сидя у него за чаем, я наблюдал поразительную сцену. Из недр своей кладовки Хрущик принес к столу какой-то сгусток грязи – такие образуются после дождей у водосточных решеток. Присев на стул и не прерывая беседы, продолжая разливать чай, как бы между делом, Валик стал взаимодействовать с загадочным предметом. Его движения были магически неуловимыми, но безошибочными. Было похоже на то, что Хрущ соблазняет некрасивую девушку, незаметными прикосновениями вызывая в ней ответное чувство и как следствие, появление красоты, присущему абсолютно всему в этом мире.

И в самом деле, по прошествии времени я увидел, как из смуглых пальцев Валика, танцуя, появляется великолепный черепаховый гребень для волос, инкрустированный перламутром. В закатном свете, преломленном неровными стеклами веранды и рассеянном киноварной пылью, это явление было настоящим чудом.

Посиделки у Хруща. Архив В. Рябченко

Тогда я проникся словами Лотреамона: «Это было прекрасно, как встреча зонтика и швейной машинки на операционном столе». Для меня рождение прекрасного происходило на столе Хруща.

От Хруща я перенял и особый стиль чайной церемонии. Могу его назвать «фенлю» - ветер и поток». Можно назвать это «чачань» - чайный дзен. Дзенское отношение к чаю – примета мастера. В отличие от современных церемониальных людей, Валик сам не был привязан к процессу и не привлекал к нему внимания гостей. Он заваривал в большом белом круглом фарфоровом чайнике и разливал по фарфоровым белым пиалам карминовый с оранжевым отливом чай, от которого беседа расправляла крылья и поднималась в высоту, направляясь в бескрайние дали.

Он делал это весело и правильно, порхая меж друзей, набивая трубку, рассматривая книги и вещи, показывая новые картины, обсуждая что-то, копаясь в раритетах. Он правильно использовал чай для поддержания настроения, не заострял внимания на средстве. Однако все знали, что у Хрущика чай всегда самого высшего качества, и говорили друг другу, гуляя по одесским улицам: «Пошли пить чай к Хрущу!»

Посиделки у Хруща. Архив В. Рябченко

Лучший портрет Валика написал Володя Наумец. В условно стилизованной манере изображен Хрущ, курящий трубку, а по зеленому фону будто детскими буквами надпись: «Табак утром и вечером». У него были самые лучшие трубки и самый лучший табак. Очень хочется его изобразить по памяти – стоящим на бульваре и глядящим на порт из под полей шляпы, поверх длинной прямой трубки с клубами душистого сиреневого дыма. Однажды с Володей Наумцом мы зашли в мастерскую, воздух которой содержал невыразимо прекрасный тонкий аромат, будто бы неведомых духов. Мы восхитились этим запахом. – Хрущик был неделю назад, курил «Летучий голландец», - пояснил нам хозяин мастерской.

Хрущ уходил из гостей незаметно, по-английски. Также он мог в разгар исчезнуть из собственного дома (впрочем никто этим нимало не обижался). Он никому не раскрывал свой маршрут в Лабиринте города, и потому со стороны казался странным. Впрочем, при всей текучести и летучести, Валик ни к чему не относился поверхностно. Ничего не ускользало от него. Он учил меня видеть и понимать.

Хрущ и Балбес. Фото В. Рябченко

- Смотри! – только и говорил он. И я действительно видел и понимал, до самых истоков сущности виденного. Впрочем, все вокруг учили меня смотреть и видеть. Но только могучий гений Хруща вырывал мой взгляд из рамки, в которой есть нарядная картинка. Он заставлял меня взглянуть в саму суть. Оттуда, изнутри, ты видишь мир таким, какой он есть – во всей своей гармонии и совершенстве, в блеске, славе и великолепии.

Хрущ смотрел только американское кино и слушал только музыку черных. Конечно же, он не бравировал этим – тогда стремление к подлинности и качеству потребляемого продукта было не менее важным, чем теперь, и даже больше – оно было средством выживания.

Из любимого Валик особо выделял музыку Хендрикса. Он слушал его один, закрыв свою комнату, привалившись к большой колонке, полностью «уходя» из окружающего мира. Хендрикс был единственным магом, которому Хрущик подчинялся без остатка. Вообще же не было иной силы, власти или авторитета, которым Хрущ мог бы подчиниться. Даже домашние – жена, ребенок – не имели над ним никакой власти.

В. Хрущ. Без названия. 1970-е

Вспоминаю появление у Хруща «пахана Одессы» - подпольного миллионера, короля одесских цеховиков. Среди гостей этот человек выделялся своей незаметностью. Совершенно невозможно было понять, кто это – инженер, бухгалтер, портовый работник или преподаватель. Советские люди, несмотря на общую неброскость, все равно обладали признаками социальной принадлежности. В этом человеке была какая-то непроницаемость и одновременно свобода. Наверное, такими были великие шпионы. Его жизнь требовала абсолютного бесстрашия, свойственного людям глубоко медитативным и фаталистам. Я смотрел на него и на яркого Хруща, вспоминая рассказы Валика, как он в юности вытряхивал на землю мелочь из карманов, чтобы начать перед сном новый день чистым и свободным. Смотрел на них и понимал, что сделаны они из одного теста.

Но помимо всех этих качеств, неразрывно связанных с гением личности Хруща, было одно, позволившее ему отделиться от самого себя и остаться в вечности. Его искусство – живопись, скульптура, объекты, фотографии, рисунки. При жизни Валик усиленно размывал грани искусства и жизни, и они исчезали.

Однажды в гости у нему пришла девушка. Стали пить кофе. За это время Валик преисполнился такого восхищения красотой девушки, что схватил первую попавшуюся фанерку и вылил на нее кофейную гущу, затем орудуя ножом, написал кофейной гущей портрет красавицы. Произведение Валик положил сушиться на шкаф да там и забыл. Кофейная гуща, высохнув, не успела осыпаться – ее съели тараканы и жучки, проевшие в тех местах, где гущи было больше, множество крошечных дырочек. Насекомые-соавторы сохранили портрет и даже улучшили, убрав все лишнее. Хрущ очень ценил этот портрет – ведь сама природа помогла ему.

В другой раз Валик написал морскую по колориту абстракцию, отнес картину на море, повесил на стену пляжа, сфотографировал и ушел. Он назвал это «Выставка для моря». Своеобразная жертва, принесенная за помощь.

Работал Валик на том, что находил в подворотнях - чаще всего филенки, части мебели, фанерки, картон. Впрочем, не брезговал он и хорошим репинским холстом. Но требования мастерства гнали его от стереотипов. Также, как и к материалу, он легко относился к судьбе  своих произведений. Они растекались по домам знакомых, иногда даже не успевал высохнуть.

- С улицы пришло – на улицу ушло. Или, как сказал Хуэйнен, шестой патриарх дзен:

- Мысли приходят и уходят, не стоит их задерживать. Или, слова уже самого Хруща: - Одна суть сменяет суть другую. По сути, нету сути.

Но вот живой теплокровный Хрущ исчез в мире ином, обозначив ту невидимую границу, которую размывал – между собой ушедшим и работами, оставшимися и ждущими вхождения в историю мировой культуры.

 Его произведения из всей одесской школы ближе всего к реализму. Хотя на первый взгляд Хрущ наиболее радикальный абстракционист, но более внимательного созерцания его работ достаточно, чтобы ощутить дыхание бриза, накал зноя, утреннюю прохладу, загар песчаных слоистых камней, плеск лазоревой волны, дрожь удочки и упругость весла, плиты мостовой и золотой узор акаций.

Все что составляет колорит Одессы, ее суть и очарование, атмосферу и состояние, переполняет картины Хруща. Светлые и легкие, как нрав одесситов, они растворяются в морской дымке. Эта живопись понятна в Одессе и неотделима от нее. Это душа города, его красота и обаяние, тонкое и нежное. И в этой соприродности месту обитания и заключен реализм живописи Хруща. Кто как не реалист изображает природу родного края?

Порой изображение этой природы переходило границы реальности, как в случае с деревянными рыбками.

Хрущик прекрасно резал дерево. Вырезанные им из ценных пород рамы для картин по качеству не отличаются от старинных, скульптуры же, наоборот, по дзенски минималистичны и выявляют красоту материала. Кроме того, мастер вырезал точные копии своей любимой дунайской тюльки – маленькой рыбки, на боках которой перламутр книзу переходит через бирюзу в лазурь и дальше сквозь индиго и фиолетовый в бархатно-чёрный. Именно так Хрущик раскрашивал деревянных рыбок, после чего их в самом деле трудно было отличить от настоящих, хотя манера резьбы и характер письма были далеки от натурализма, тем более от гипер-реализма. В этом и заключался секрет обаяния Хруща – умение выбрать такую меру и долю условности способа передачи, при которой информация проходит с наименьшим искажения, отчего вызывает ощущение убедительности и достоверности. Говоря проще, мастерство иллюзии – суть художественного творчества, а гений переступает рамки искусства и идёт в гущу жизни. Также и Хрущик, который однажды (желая спокойно поработать) вставил снаружи в двери записку:  «Ломайте двери – я медитирую!», при этом мечтал о походе на Привоз с целью продажи деревянных рыбок, но в качестве настоящих. « - Хоть одну – но загоню!», без тени улыбки говорил он мне, и я, доверчивый мальчик, улетал в мечты ( «Вот это, мол, будет акция!»), не подозревая о том, что Хрущик попросту шутит.

 

Сергей Ануфриев