Новость о том, что Хёрст is back, украинские зрители приняли без особого энтузиазма: впечатления от Реквием 2009 хоть и подзабылись, но соскучиться по Демиену не дали. Тем не менее, он вернулся и, можете не сомневаться, не в последний раз. Одиннадцать полотен из серии Две недели, одно лето, представленной ранее галереей White Cube, вошли в экспозицию одноимённой выставки, которая в данный момент проходит в PinchukArtCentre. Работы Хёрста являются прелюдией к выставке шорт-листа номинантов на премию Future Generation Art Prize, одним из патронов которой выступает Демиен Херст. То есть в данном случае чётко прописано - кто волшебник, а кто только учится.

Галерея с работами Херста действительно контрастирует с залами, где представлены работы участников Future Generation Art Prize 2012. В то время как посещение выставки молодых художников напоминает путешествие по лабиринту смелых, изменённых до неузнаваемости пространств, живопись Демиена Херста, как и положено, аккуратно висит на стерильно-белых стенах и требует молчаливого созерцания, как если бы вы пришли смотреть работы старых мастеров.

Демиен Хёрст. Три попугая с гитарой и кувшином. 2010 – 2012 ©PinchukArtCentre 

Новые работы действительно заставляют вспомнить старых мастеров и историю модернистской живописи, и особенно Фрэнсиса Бэкона, в своих картинах рамирующего пространство субтильными осями. Ну и конечно же, жанр натюрморта и традиция Vanitas, к которой обращается Демиен Херст, напрямую отсылает к классической живописи. Две недели, одно лето заставляет остановиться и подумать о новом этапе в истории художника, а также о том, зачем он к этому пришёл. 

Интересно, что десять лет назад нашумевшая инсталляция Роман в век сомнений: Иисус и его ученики: Смерть, мученичество, самоубийство и вознесение, представленная White Cube в 2003-м и затем в PinchukArtCentre в 2009-м, делала ссылку на популярный тезис о том, что модернистское выставочное пространство напоминает святилище. Теперь же арт-центр буквально становится святилищем для живописи Херста: музейный привкус весьма неподдельный и усиливается сопоставлением уже якобы сказавшего своё слово в искусстве Демиена Херста с ещё только посягающими на место в истории художниками. 

Вопросы жизни и смерти являются определяющими в творчестве Демиена Херста. Несколькими этажами выше выставки Две недели, одно лето в коллекции арт-центра можно увидеть чёрно-белую фотографию с мёртвой головой, на которой изображён шестнадцатилетний Демиан, склонившийся к безобразной голове, отделённой от тела умершего человека. Этот снимок был сделан в то время, когда юный Хёрст учился в Голдсмите и регулярно посещал морг. С бесстрашной ухмылкой Хёрст смотрит в объектив фотографа, как если бы он смотрел в лицо самой смерти - эта работа уже тогда обозначила основной лейтмотив его последующего творчества.

Обратившись к живописи, Хёрст продолжает свою тематическую линию и с его полотен вещают Memento mori традиционные для Vanitas часы - символы быстротечности времени, ножи - уязвимости и смертности человека, птицы и бабочки, олицеворяющие круговорот смерти и вознесения души. При этом к уже исторически сложившимся художник добавляет собственные элементы - челюсти акулы, эмбрионы детей и уже ставших брендом бабочек. 

О качестве живописи Демиеном Херстом этим летом было написано немало. Ещё бы, ведь во вступительном эссе к каталогу выставки куратор мадридского музея Prado проводит параллели между Демиеном Херстом, Караваджио и Веласкесом – это тем более не могло не вызвать реакцию. Самым цитатным из всех беспощадных критиков стал постоянный автор The Guardian Джонатан Джонс, который открыто обратился к Хёрсту со словами: “Ну серьёзно, Мистер Хёрст, я с вами говорю. Кажется, что в вашем окружении некому сказать это: остановитесь. Сворачивайте лавочку. Я говорю это не как ваш враг, а как давний поклонник”.

 

 

Но если всё так плохо, то почему же сегодня Демиен Херст не менее успешен, чем десять лет назад? Более того, в этом году его выставочной активности может позавидовать любой ищущий места в истории деятель искусства: ретроспектива в Тейт, привлёкшая широкую аудиторию зрителей, spot-paintings в галерее Гагосяна, открытие собственной галереи в Воксхоле и затем масштабная выставка в White Cube. В медиа даже сложилось такое понятие как «феномен успеха Демиана Хёрста» - то есть уже двадцать лет критики пытаются понять: почему на выставки Хёрста выстраиваются очереди, а на его банковском счёте прибавляются нули. Кто кого дурачит?

Для того, чтоб разобраться в этом вопросе и избежать позиции околпаченного зрителя, нужно, во-первых, отталкиваться от того, что у каждого художника бывают работы плохие и хорошие. Проблема современного зрителя в том, что ему уж очень хочется вынести своё суждение быстро, мимолётом, часто ещё только находясь в очереди на выставку. Когда мнение сформировано (зачастую кем-то «авторитетным», а затем успешно заимствоано), на личное дело художника клеится ярлык «плохо» или «хорошо» - а это стратегия ошибочная.

Хёрст действительно сделал несколько важных для истории искусства вещей. Организованная им в 1988 году выставка “Freeze” была прогрессивным событием, если говорить о стандартах выставочной практики. По сути, Хёрст и успех “Freeze” на ближайшие годы определили формат складских выставок, а самопровозгласившееся новое британское искусство задало формат изобразительности на целое десятилетие вперёд. Нравятся вам животные в формальдегиде или нет, но именно легендарная «акула Хёрста» - Физическая невозможность смерти с точки зрения живого человека (1991) – послужила спусковым механизмом для целого поколения художников и завела в тупик целое поколение критиков. Зрителям пришлось разбираться со своими чувствами самостоятельно. 

Смерть, уродство, насилие, секс – не хёрстом единым обозначились девяностые на ниве этих тематик, доведённых в своей художественности до высшей степени цинизма. Дошло до того, что удивить уже нельзя было ничем. В 2003 году, после того как Демиен Херст в ретроспективной выставке отчитался за  целое десятилетие, лондонская Times написала: «Ах, Демиен Хёрст и его провокации! Как теперь жаждет душа чего-нибудь радикального вроде пейзажика или портретца!»

Девяностые прочно связали искусство и рынок, а там где есть деньги, есть и медийная спекуляция и слепое поколение идолам. Магнат рекламного бизнеса и коллекционер Чарльз Саатчи сыграл в этом не последнюю роль: поддержав Хёрста и компанию молодых британских художников, он задал тренд на британское искусство среди коллекционеров всего мира. Сегодня Саатчи с отвращением говорит об этой моде на искусство, а Хёрст за немалые деньги выкупает свои работы у Саатчи.

Так виноват ли Хёрст в том, что делал то, что умел, что ему нравилось и хотелось? Кто из нас отказался бы от славы, денег и признания, скромно добавляя: «нет-нет, что вы, мне кажется, то, чему я посвящаю все свои усилия, не стоит этих денег и всего этого шума вокруг»? В одном из своих интервью Демиен Херст как-то сказал: «Мне всё равно, что обо мне скажут, главное, чтобы имя произносили правильно». В построении собственного образа Хёрста можно смело сравнить с Уорхолом – ему удалось из ничего создать всё, а пока критики пишут очередные тексты, рассуждая, лопнет ли мыльный пузырь или нет, он спокойно проводит свои дни в особняке в Девоне, пытаясь нарисовать апельсин. 

Если абстрагироваться от предыстории, живопись Хёрста запросто бы украсила дом любого коллекционера. А если совсем смягчиться, можно и вовсе простить Хёрсту-живописцу отсутствие самокритики. В конце концов, давайте посмотрим на украинских художников, которые гремели в 90-х, а теперь пишут откровенный салон - полотна настолько повторяющие сами себя, что интерес к ним умирает, не возникнув. Так что здесь я бы ставила вопрос скорее кураторам, галеристам и зрителям. Всё то, что породила система арт-рынка в девяностых, завязало деятелей искусства в тугой узел серьёзных взаимоотношений, поэтому нужно понимать, что неудачные работы или искусство в исполнении жён высокопоставленных лиц, мнящих себя художницами, или что-либо в таком же духе будет продолжаться всегда. А чему следовать – выбор за вами.

 

Ну и напоследок добавлю, что Хёрст мне всегда был очень симпатичен и если бы мне пришлось собирать себе компанию на необитаемый остров – я бы позвала его в первую очередь. В 2009 году нам удалось пообщаться перед открытием выставки в Киеве. Он пришёл на встречу в SkyArtCafe в 8.00 утра – порваная футболка, берлинская лазурь под ногтями и абсолютно неподдельный, живой блеск в глазах. Конечно же, разговор зашёл о жизни и смерти – о чём же ещё. В конце беседы он декламировал: «Я очень люблю жизнь» - и к тому моменту, да и по сей день, я встречала не особо много людей, кто был бы настолько искренен в подобных аффирмациях. В  другой раз мы общались в 2010 году:  аэропорт Борисполь, Демиан ждал свой багаж, я ждала водителя – никакого искусства и сопряжённых с ним тем. Мы говорили о тусовках, каких-то простых человеческих вещах – передо мной был совершенно обыкновенный живой человек, который не строит из себя вечно спешащего или сильно занятого успешного художника. Хёрст всегда создавал свои правила игры только потому, что это было весело. Он был дебоширом и хулиганом от искусства – почему бы и нет, если тебе нравится. Может быть, живопись Хёрста не лучший пример для молодых художников, но его смелость и вера в себя определённо могут быть назидательными.

 

 Ася Баздырева