Василий Черепанин - активист и выдающийся украинский интеллектуал, любимый преподаватель могилянских студентов и, выражаясь бюрократическим языком, заслуженный директор Центра визуальной культуры.

Гонения на Центр со стороны ректора Сергея Квита и предательство Киево-Могилянской Академии больно задевают Черепанина и его коллег, преподавателей, аспирантов и студентов Могилянки, которые несколько лет назад организовали Центр визуальной культуры. Центр стал не только лучшей исследовательской платформой университета, но локомотивом прогрессивной интеллектуальной мысли в Украине, первой и единственной украинской площадкой для некоммерческого социально-критического современного искусства, известной в мире. Центр – это не стены, а люди, которые не намерены сдаваться, невзирая на любые трудности.

Анна Цыба Все мы знаем о нетерпимости Сергея Квита по отношению к Центру визуальной культуры. Но в чем ее природа? Это просто оппозиция правого и левого дискурсов, или здесь нечто большее? Ведь это практически телесная нетерпимость.

Василий Черепанин Природа этой нетерпимости очень многогранна. Ответ на этот вопрос лежит в поле одного из концептов феминизма, рассматривает личное как политическое. Это действительно телесная нетерпимость, но речь не о персоне Квита в чисто психологическом смысле, речь идет о той позиции, которую он занимает, и о том, что он собой олицетворяет. Фактически она связана с нетерпимостью к телесному, или к альтернативному телесному, которое было продемонстрировано на выставке «Украинское тело». Конечно, за этим стоит какой-то идеологический, политический комплекс. Об этом комплексе мы раньше знали, но не думали, что все так плохо. Оказалось, что в этой академической среде существует не просто правый консенсус, а ультраправый консенсус.

Он заключается в том, что эта нетерпимость в предыдущие годы вырождалась, и имела свое проявление в духе хейт-спич, а сейчас превратилась в хейт-крайм. Надо называть вещи своими именами, это действительно преступление на почве ненависти. Эта ненависть не позволяет администрации Киево-Могилянской академии учитывать другие соображения: публичные, финансовые, потерю своего реноме и так далее. Если ненависть подключилась - она ​​закрывает глаза на любые письма поддержки. Это абсолютно правая нетерпимость, которую Квит собой воплощает. Она связана с тем контекстом, который характеризует ультраправый дискурс в Украине. Его главное отличие от общеевропейского ультраправого дискурса в том, что ультраправые в Европе - аналоги «Свободы» и им подобным - более менее давно апроприировали и приняли ЛГБТ, гомосексуальность и вообще в более широком смысле какую-то эксплицитную телесность, она у них не вызывает никакого драйва. В это время как у нас характеризует ультраправых именно ненависть на таком очень животном, физиологическом уровне к каким-то другим телесным проявлениям, которые они табуируют и клеймят. Очевидно, за этим стоит какой-то очень большой комплекс причин и симптомов, непроговоренный, табуированный, и он словно хочет прорваться, но что-то ему мешает. И именно поэтому он прорывается в таких диких формах.

- Сколько реальных сторонников Центра визуальной культуры среди представителей Могилянской администрации?

- Очень много людей внутри академии прекрасно понимают, о чем речь. Они понимают, насколько это все большая ошибка со стороны Квита и вообще ученого совета. Но проблема в том, что в этой мысли нет никакого внешнего проявления - на заседании ученого совета только заведующий кафедрой культурологии Михаил Собуцкий проголосовал против закрытия Центра, остальные - нет.

- Могилянка деградирует в направлении уравнивания с обычными украинскими вузами. И если Центр визуальной культуры возможен без Могилянки, то Могилянка без центра - нет. Какое, на ваш взгляд, будущее Киево-Могилянской академии?

- Я считаю, что все-таки мы должны бороться за то, чтобы Центр остался в Могилянке и полноценно продолжал свою работу как раньше. Если удалить Центр как некое ядро ​​из университета, то университет просто потеряет свое предназначение. Сейчас, как ни странно, именно Центр визуальной культуры выполнял задание, которое университет должен ставить перед собой, но этого не делает.

- Вы оставили должность директора Центра визуальной культуры, желая ослабить напряжение между ректором Квитом и Центром, поскольку Квит испытывает глубокую неприязнь и к вам лично. Но эффект получился обратный, прошла неделя - и Квит лишил Центр помещения. Почему так произошло?

- Это был политический шаг в очень конкретный момент, когда стало эксплицитно понятно, что Квит идет по логике виктимности и пытается обвинить во всей ситуации именно мою персону. Фактически Квит подводил к той ситуации, когда, мол, именно мое упорство и цепляние за должность руководителя Центра делает невозможным дальнейшее разрешение конфликта. Это символическое самосожжение было необходимо для того, чтобы продемонстрировать, в чем в действительности дело. Когда мы устранили из поля зрения мое лицо, которое стало для Квита белым пятном, мы вернулись к базовым вопросам цензуры и неправомерного закрытия Центра визуальной культуры. Это решение для своего контекста сработало.

- Сегодня, в отличие от активной поддержки и активного возмущения западных коллег, украинское культурное сообщество реагирует более инертно на этот конфликт, на закрытие Центра. Почему?

- В самом начале, особенно после закрытия выставки «Украинское тело» украинское арт-сообщество, большинство его представителей, и не только представителей арт-сообщества, достаточно четко отреагировали. Они высылали письма поддержки, так или иначе позиционировали себя, и было понятно, на чьей они стороне, что это однозначно сторона художников, искусства. Но дальнейшая ситуация показала, что люди не были готовы к борьбе. Они думали, что их заявлений, демонстрации собственной позиции будет достаточно. Они не были готовы к тому, что столкнутся с мракобесием. А на мракобесие необходимо отвечать не просто заявлением, а своим откровенным, в том числе физическим, вовлечением в процесс борьбы. Хотя это, конечно, очень тяжело, очень утомительно. 

Западные коллеги гораздо активнее солидаризировались с нами и стали действовать четче, чем украинские, именно потому, что западные люди понимают в целом недопустимость такой ситуации. А у нас люди уже «битые». Это, как говорил Аверинцев, мудрость «битых». Такая вот византийщина. Люди, увидев, что нет адекватной реакции на их позицию, что давление и дальше продолжается и даже набирает обороты, просто опустили руки. У них не было другого оружия, чем голос. И поэтому они больше не смогли помочь и ангажироваться в этот процесс.

- Какие сейчас стратегии выживания Центра? Есть перспектива Центра визуальной культуры вне Могилянки?

- Все будет зависеть от дальнейшего хода событий. Мы не планируем выходить за пределы университета, поскольку для нас принципиально важно остаться именно в среде университета и выполнять в нем нашу задачу. В связи с тем, что мы не имеем власти в университете, наше поле действий - публичное поле. Наше требование - вернуть нам наше место работы.

- 24 марта в Риме состоялась акция движения Occupy «Оккупируй украинское тело, останови цензуру». Чья это инициатива?

- Этим акциям предшествовали протесты, которые происходили здесь в Киеве в поддержку Центра визуальной культуры. На сегодняшний день «Украинской тело» как выставка перестала быть просто собранием отдельных произведений, а реализует практически и прагматически принцип art-knowlеdge-politics - искусство-знания-политика, который является фактически лозунгом и лейтмотивом деятельности Центра. Тот протест, который состоялся против акта цензуры и в поддержку Центра 27 февраля, продемонстрировал, что Центр уже не просто действует как выставочная площадка или концептуальный площадка для теоретических обсуждений, а является настоящим субъектом художественного политического активизма.

Инициаторам акции Occupy Ukrainian body, Fight censorship выступила итальянская организация ESC - European studies cooperation. В ней приняли непосредственное участие участники движения из Швейцарии Occupy Geneva и активисты Критики Политической из Польши. Акция заключалась в том, что активисты этих организаций с баннером, соответствующим названию этой акции, протестовали перед украинским посольством с требованием полностью восстановить деятельность Центра и выставку. Этот баннер со слоганом акции будет путешествовать из города в город, где есть движение Occupy, как своего рода политическое произведение искусства. Во всех этих городах будут проводиться акции солидарной поддержки с Центром визуальной культуры и вообще с современным социо-критическим искусством. Все это будет происходить для того, чтобы мобилизовать на международном уровне в разных странах людей и дать им общую картину украинской цензурной ситуации. Следующая акция планируется в Женеве, затем в Париже, а затем в Лондоне.

- В Киеве пройдет эта акция? Возможно, на своем завершающем этапе?

- Идея этой акции возникла в рамках так называемой solidarity action, которая проходила в то время в Риме, и этот проект осуществляется в рамках нынешней седьмой Берлинской биеннале. Одна из его идей в том, чтобы этот баннер и эти акции прошли свой глобальный тур и завершили свой путь в Берлине как определенной финальной точке. Это также своего рода арт-проект в рамках Берлинской биеннале.

- Сейчас на сайте Берлинской биеннале можно увидеть работы с выставки «Украинской тело»?

- Берлинская биеннале очень солидаризировалась с Центром. Они очень чутко реагируют на наши заявления, на ту информацию, которую мы посылаем. В принципе, это вообще очень укладывается в идею нынешней Берлинской биеннале. Эта идея очень перекликается с нашим украинским контекстом, таким активистским, действительно солидарным, политическим. В целом особенность Берлинской биеннале заключается в том, чтобы не просто сделать срез настоящего поля современного искусства, продемонстрировать, что, мол, теперь актуально, а предоставить пространство для социального активизма, в том числе художественного, предоставить институциональное пространство биеннале, современного искусства для этого активизма для того, чтобы включить real politic, real life в само искусство. Идея Берлинской биеннале заключается в том, чтобы искусство столкнулось с реальными политическими вопросами, и тем, каким образом искусство в дальнейшем может их обрабатывать. Возможно, назначение современного искусства именно в том, чтобы быть настоящей политикой, той, которая невозможна сейчас в современном капиталистическом контексте.

- Ситуация с выставкой «Украинское тело» и Центром визуальной культуры очень определенно говорит о роли и значении искусства в нашем украинском обществе. Если ректор национального университета позволяет себе быть абсолютно некомпетентным относительно искусства, более того, публично в этом признаваться и гордиться своим невежеством, это говорит о критическом уровне образованности и культуры в обществе. Это также ярко свидетельствует о месте искусства в обществе. Оно, как видим, оказывается совершенно оторванным от людей. Как вы считаете, это вина самого искусства, что оно остается такой вещью в себе? Или всему виной общий украинский контекст?

- Я рад, что наша ситуация проявила все эти проблемы. То, что продемонстрировал ректор Могилянки, очень показательно - что уж говорить о большинстве других. Но хорошо, что эта ситуация проявилась. «Украинское тело» - политическое тело, оно стало точкой отсчета. До этого художественная среда в Украине, абсолютно коммерциализированная и направленная на развлекательность, а вовсе не на социальную критику, могла имитировать присутствие зрителя современного искусства. Эта ситуация показала, что такого зрителя нет. До этого зрителем современного искусства в Украине в действительности была просто такая номадическая околохудожественная тусовка, которая ходила с выставки на выставку, и этим лигитимизировала и имитировала присутствие реципиента современного искусства. Фактически выставка «Украинское тело» и вся проблема, которая была им продемонстрирована, показала, что такого зрителя нет.

Более того, оказалось, что у украинского зрителя очень лобовое восприятие, что он понимает образ, как говорит сам Квит - я пришел и увидел то, что увидел – и не рефлексирует, не производит никакого интеллектуального усилия для того, чтобы осмыслить увиденное. Но современное искусство просто невозможно без интеллектуального аффекта, без определенной интеллектуальной инвестиции в образ. Если это не присутствует, то мы просто находимся в дикарской варварской ситуации, как это в конце было продемонстрировано.

То, что зритель в Украине не ставил перед собой такие вопросы, это, безусловно, вина того художественного контекста, который существовал до этого. Это означает именно то, что этот художественный контекст не ставил перед собой задачу работать с широким социальным контекстом. Даже институция, долгое время представляющая современное искусство для Украины, а именно Центр современного искусства, основанный Соросом, выполняла сугубо общепросветительскую функцию. Она демонстрировала, что были на свете Кошут, Уорхол, такие ключевые лица, и вообще-то вам бы лучше знать, что такое было. Но никоим образом этот Центр не сотрудничал с украинским контекстом. Именно поэтому принципиальная позиция Центра визуальной культуры - это не выставлять какое-то модное искусство, западные тренды, нет - мы выставляем именно то искусство, которое актуализирует украинские проблемы. Это то искусство, которое расчищает пространство перед своей дверью. Оно не имитирует какой-то художественный процесс, а работает непосредственно с теми проблемами, с которыми мы сталкиваемся не только как художники и кураторы, но как люди, которые здесь живут.

То, что это было продемонстрировано уже на уровне ректора, показывает, насколько эта ситуация была запущена. Я надеюсь, что «Украинское тело» стало спусковым крючком, триггером, который будет иметь отголосок и результат в дальнейшем, что теперь не будет возможным то, что было раньше. Какой бы печальной ни была эта ситуация, благодаря ей мы оказались лицом к лицу с реальностью - в темной комнате включили свет. Конечно все оказалось хуже, чем мы думали. Но мы знаем, с чем имеем дело. Меня особенно радует то, что это произошло вследствие «Украинского тела», вследствие искусства, вследствие телесности, которая является ключевым пунктом для украинского контекста. То, что произошла четкая репрезентация художественного и политического пространства - это, безусловно, успех «Украинского тела», при всех обстоятельствах, при любом исходе, который будет в дальнейшем.

- Сегодня стала очень популярной практика образовательных программ по искусству, различных воркшопов, занятий и мастер-классов, как для детей, так и для взрослых. И такое предложение художественных институций пользуется большим спросом. Но на примере Квита мы видим, что у особы с высшим образованием отсутствует художественный бэкграунд. Могут ли образовательные практики художественных институций перекрыть лакуну в украинском высшем образовании, в общую программу которого не входит изучение arts, истории искусств?

- Это чрезвычайно важный вопрос. И я думаю, что он для искусства в Украине один из ключевых. Ведь речь даже не просто об отсутствии адекватного художественного образования, которое у нас находится даже не на уровне Европы конца XIX века, а где-то на уровне его начала. Импрессионистами, их художественными эффектами и теми вопросами, которые они перед собой ставили у нас, к сожалению, и не пахнет. Эти развлекательные тренинги, это художественное образование, которое во многом имитируется современным художественным контекстом, свидетельствует исключительно о том, что в Украине нет институциональной инфраструктуры для современного искусства. И именно поэтому проводятся эти тренинги и воркшопы, которые просто не могут, конечно, заткнуть эту зияющую дыру, эту лакуну, отсутствие адекватного образования.

К тому же, нужно понимать, что мы говорим в контексте, где Черный квадрат Малевича для большинства людей еще является шокирующим - то, что западный контекст проработал уже сто лет назад. Для любого подготовленного зрителя выставка «Украинское тело» - это гиперневинная выставка. Лично для меня там как раз не хватало какой-то жесткости. Но, тем не менее, даже такая невинность стала скандальной и сработала. Важно, что это отсутствие образования вызывает такие реакции, как у Квита.

Но с другой стороны, даже очень трансгрессивные, очень радикальные художественные практики в западном контексте еще с 80-х годов ХХ века не вызывают такие политические эффекты, как сейчас в Украине. Наши деятели от сферы искусства жалуются, что современное искусство в Украине не имеет профессионализации, специализации, своего собственного места, в котором бы решались вопросы искусства без вмешательства внешних агентов, чтобы такие варвары как Квит не могли прийти и сказать, что это может быть, а это не может. Но такой канал, как специализация или профессионализация современного искусства действует исключительно на капитализированную институциональную логику современного искусства и таким образом она может, как маховик переваривать все, даже самые радикальные политические художественные высказывания без всякого влияния, без всякого эффекта для внешнего контекста. Фактически, таким образом поглощается собственно радикальный месседж, который представляет современное искусство.

У нас именно в силу этого варварского контекста, именно в силу того, что нет прокладки, нет буфера, который бы обеспечивал, чтобы эти эффекты не были такими радикальными, не воспринимались так эксплицитно, есть возможность у искусства быть таким политическим. То есть в этой ситуации есть как плюсы, так и минусы. В этой ситуации искусство в Украине находится в кризисе, но это одновременно большой шанс для искусства выйти за пределы себя, именно в силу того, что нет такого мощного институционального ограничения, как на Западе. В западном контексте гораздо труднее выйти из институциональных рамок, чем в Украине, поскольку в Украине оно просто отсутствует. Здесь искусство это такой Агамбеновский голый субъект. Действительно искусство и вся ситуация реагируют обнаженным открытым нервом - с этого украинского тела сняли кожу. Кожи нет именно в силу того, что этот контекст действительно варварский. Но именно это и делает возможным то, что такой контекст может быть изменен, и изменен, что важно, средствами искусства. Это невероятно важно. Оказывается, что именно в этом сила искусства и именно в этом весь смысл «Украинского тела». Сейчас политическое пространство, все академическое пространство полностью коннотированно «Украинским телом», и вынуждено на него обращать внимание. Это безусловный плюс.

- На Западе сегодня наоборот обеспокоены профессионализацией искусства. Там ограничения институциональными рамками, отсутствие реакции обывателя - одна из наиболее актуальных проблем искусства. В этом аспекте по отношению к Западу наша ситуация выигрышна. Но идеальной была бы ситуация, когда варвар, Квит, мог высказываться как угодно об искусстве, но не мог его запрещать, чтобы искусство затрагивало, оставалось радикальным, но не могло быть запрещено. Вопрос в том, как нам достичь этой ситуации?

 - Сейчас важно, чтобы мы не питали иллюзий относительно догоняющего развития, иллюзий попасть в идущий западный поезд, присоединиться к западным тенденциям. Это никогда не сработает, ни в экономике, ни в поле искусства, потому что мы там, где мы есть. Для нас важно, находясь в своем контексте, найти в поле современного искусства универсальный язык для выражения своих локальных проблем. Нам нужно искать выражение для своей ситуации. Она выигрышна и проигрышна, она амбивалентна. Выигрышна, поскольку то, что, что возможно у нас, невозможно где-либо. Это определенный Ницшевский amor fati - то, что мы здесь перед открытым финалом. Еще очень много тенденций и направлений не канализировано. В Украине и в поле искусства, и вообще в социальном контексте не проложен путь. Мы сами его прокладываем. Мы идем по снегу без следов. Мы пионеры и первопроходцы. И мы никогда, как бы кто не хотел, не будем двигаться по проложенному пути, поскольку его просто нет. Сейчас мы являемся теми, кто прокладывает этот путь. Мы те, кого ждали. Не будет другого, кто нам проложит путь. Не будет Большого Другого, который нам пообещает, что этот путь будет успешным. Весь груз этой ответственности только на нас. Мы имеем в своих руках две ключевые составляющие революции - правильное место и правильное время. Мы определенно в правильном месте и в правильном времени.

 

Анна Цыба

Фото: Максим Белоусов