«Я – человек замечательный», - говорит о себе мальчик, персонаж «Хижины дяди Тома», и читателю тут же открывается:  действительно замечательный - в том смысле, что все замечает. Художнику, подмечающему все (или многое разное), трудно пройти мимо больных, калек, людей, рожденных с существенными физическими недостатками, а таких, увы, всегда было и остается много.

Между художественным творчеством и медициной есть давняя и теперь не всегда ясно видимая связь, но всеодухотворяющая Античность твердо знала о ней. Поэтому подчинила искусства и врачевание одному божественному клану: Аполлон не только предводитель муз, дочерей Памяти, но отец Эскулапа и дедушка Гигиены, а его сестра-близнец Артемида почиталась, как вспомогательница в родах, - появившись на свет первой, не растерялась, и тут же помогла матери разрешиться братцем. Солнечный бог почитался также, и как Снимфей, - победитель мыши, а причину ликования по поводу столь ничтожной, на первый взгляд, победы, объясняет Максимилиан Волошин. Мы кратко перескажем его эссе «Аполлон и мышь», добавив кое-что и от себя:  быстро семенящий серенький (эпитет, обычно применяющийся к безличному) зверек – символ самой малой единицы времени. Сама по себе она не страшная, но умноженная на n, вырастает в непреодолимую силу, стирающую не только отдельные жизни, а  и цивилизации. Отсюда и разгадка дела нашей курочки Рябы, которая снесла золотое яйцо: многие его били – не разбили, а Мышке удалось, чуть хвостиком махнула.

Справиться со временем длиной в человеческую жизнь – свести ее физические страдания до минимума помогает медицина, войти в большое время (в историю) может только художник в широком смысле слова, - он тоже рождает и ведет за собой тех, кого запечатлел, чьи образы создал. Клятву, подобную Гиппократовой, деятели искусств формально никогда не давали, но многие (лучшие) из них уделяли внимание не только героическим красавцам, но также больным и калекам: нам не даром рассказано не только о скептическом всеохвате ума ладного князя  Андрея, но и том, как он, раненный, умирал. Утешить, облегчить страдания, вселить надежду разве не эти функции у литературы и живописи – главные, также как и у врачевания?

Андрей Рублев, Царские врата иконостаса, фрагмент (Евангелист Лука). 1425-1427

Как ни мудра была Античность, физические недуги, а значит, и доктора, не особенно ее занимали, - лекарь Махаон в «Илиаде» почтительно выведен, но пребывает на периферии повествования; страдающий от укуса змеи Филоктет, умирающий от лихорадки в расцвете лет Александр, раненные гладиатор, галл выглядят вполне браво. Она порой даже советовала не тянуть с концом, - тех, кто перешел в подземное  царство молодым (и здоровым) ожидает мистический брак с самой Прозерпиной. Христианская эпоха изменила многое, у верующих в Воскресенье «душа залила тело»,* но союза искусств со страждущими глобальные перемены не нарушили - скорее, укрепили, - ведь «Левкой и Млечный Путь одною лейкой полит».** Евангелист Лука был одновременно и врачем, и первым иконописцем, а поскольку Христос и многие святые лечили не только души, но и плоть, появился многочисленный ряд изображений чудес исцеления.  Средневековье оформило связь художников с врачами и фармацефтами даже юридически: все они нередко состояли в одном цеху, и дело не в одном лишь общем покровителе - св. Луке, а в том, что в аптеках продавались не только лечебные снадобья, но и пигменты для красок. Не последней причиной коллекционерского начинания Медичи и дальнейшего его успеха было то, что семья сначала занималась медициной, о чем говорит сама фамилия, а Родовое имя - Козимо – свидетельство особого почтения к св. Кузьме и Демьяну Целебникам. Неплохо изнутри знать дело тех, чью продукцию покупаешь! С основанием первых университетов, разросшихся со временем в сеть, возросла необходимость в учебниках и наглядных пособиях, которые требовали приложения рук и врачей и художников. Анатомию (пластическую анатомию) вопреки всем препонам, изучали те и другие, - возьмем, к примеру, картину Рембрандта «Урок анатомии доктора Деймана».

Рембрандт, «Урок анатомии доктора Деймана»

Напрасно Петр Вайль, писатель умный и наблюдательный, в эссе, посвященном его (и нашему) любимому Амстердаму - главным образом, голландской бытовой картине 17в. – говорит о том, что «Больной ребенок» Метсю запомнился не тем, что типичен, а потому что исключительно редок. В голландском искусстве его Золотого века возникло целое ответвление жанровой живописи, посвященное пациентам врачей и знахарей. К такой тематике охотно обращались Стен, Терборх, Остаде. На картинах своих художников голландцы предстают далеко не всегда «полицейски противно здоровыми», как выразился незабвенный, хотя и много раз критикованный, Мутер. Бодлер в «Маяках» - стихотворении, где блестяще охарактеризован ряд великих мастеров живописи, о крупнейшем из голландцев незря написал: «Рембрандт - скорбная, полная стонов больница…».

Метсю, «Больной ребенок» 

Рембрандт лучше других художников  рассказывает и о самой неизбежной,  неизлечимой болезни, - о старости. «В старости каждый - король Лир», - добавил со временем мудрый Гете, а Григорий Чхартишвили в книге «Писатель и самоубийство» посвятил несколько любопытных страниц парадоксальному стремлению современного человечества - почти каждый стремиться прожить подольше, но ни один не хочет быть стариком, что при этом неизбежно. «Блажен, кто праздник жизни рано/ Оставил, не допив до дна/ Бокала полного вина,/ Кто не дочел ее романа…», - во внимание принимается теперь редко, хотя слова Пушкина вполне в античном духе, а языческий Рим нашему обществу во многих отношениях близок.  «Кому нужна чужая немолодая некрасивая женщина?», - остроумно прокомментировал недавно один из киевских коллекционеров выставленный на аукцион портрет. Нужна, - пишем, и будем писать, - если написана замечательно, и это удавалось многим. Музеи и богатейшие личные собрания мира гордятся такими полотнами, а также изображениями горбунов, увечных, карликов, - вспомните Веласкеза, а образ горбуна в картине «Крестный ход в Курской губернии» - один из самых сильных у Репина. Искусство, высоко ставившее  голланцев, не оставляло больных, калек, инвалидов. Таких – известных и неизвестных, жителей разных стран,  представителей всех возрастов и страт –  писали художники разных школ. Некрасов в период последних песен предстает перед зрителем примером творчества, которое пытается противостоять не подлежащему обжалованию небесному приговору - борется с ним, как ветхозаветный Иаков с ангелом.

Репин, «Крестный ход в Курской губернии»

Не меньше Ремрандта вдохновлял в таких случаях и Брейгель, а трагическая история 20 в. подбрасывала примеры и поводы в количестве, не сопоставимом с объемами лекарственных отваров и таблеток. В организмы обществ они уже не вливались по ложке, их не принимали время от времени, а раз так – привыкание или смерть от передозировки. «А лагер, ком а лагер», - научились мрачно шутить на Соловках; «смерть тишайшая… мирная христианская кончина, безболезненная и непостыдная», по слову Людмилы Улицкой – самого «медицинского» из современных писателей, - «стала роскошью, для всех почти невозможной».  «Слепые» Брейгеля повлияли на Анатоля Петрицкого («Инвалиды»), на Юрия Пименова («Инвалиды войны»), а отчасти - и на Николая Дормидонтова («Музыканты», обе последние картины до недавнего времени хранились в запасниках, как формалистические).  Ритм первопланных фигур в «Музыкантах», для которого был необходим безногий, на костылях, мальчик, так кощунственно  красив, что сострадание с отстраненным эстетским любованием  смешивается при общении с полотном в равных дозах.   

Брейгель, "Слепые

Анатоль Петрицкий, «Инвалиды», 1924

Юрий Пименов, «Инвалиды войны», 1926

"Одно время авангард, как искусство революционное, у нас поощрялся, и поощряемый, нередко действовал бесцеремонно. Что говорить, если даже Блок, обреченный, за полгода до смерти  в письме Маяковскому говорил: «Я не меньше Вас ненавижу Эрмитаж…», но современные исследователи авангарда об этом вспоминать не любят. После апрельского 1930г. постановления ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций» хоронить пришлось уже все формальные поиски, и делать это быстро, «без отпевания». Дальнейшая модель, дожившая почти до конца социализма,  - в здоровом теле здоровый дух и будь оптимистом, чтоб ни происходило, - затушевывала темы, давным-давно освоенные гуманистическим искусством. Недуги же и смерть продолжали идти своей печальной чередой, и даже чаще, чем обычно, могли коснуться любого. Великая Отечественная война и время, которое пошло после нее, снова подняло вопрос, с оглядкой на официальную идеологию был найден и выход: родилось невиданное до того количество изображений медиков, и многие из них выполнены прекрасно. Примечательно, что с известных докторов писали и лепили, как правило, портеты (Нестеров – Юдина, Мухина – Бурденко, Зноба - Комиссаренко), а нетитулованных, но таких нужных сестричек, стали вводить в жанр (Сафаргаллин, Михаил Божий).

Нестеров, "Портрет хирурга Сергея Юдина", 1935

Михаил Божий, "Медсестра", 1955

Здровые тело и дух, оптимизм, если его не навязывают тебе под дулом (или даже просто – не навязывают), вещи -  далеко не плохие. А что может внушать оптимизм больше, чем вид выздоравливающего, и ребенка в особенности? Так у Татьяны Яблонской, мастера - замечательного и в привычном значении слова, и в том, какой в него вкладывал знакомый нам персонаж романа Гарриет Бичер-Стоу, родился замысел картины «Простудились». Трогательность находки художницы в том, что идущая на поправку девочка, играя в доктора («Айболита» тогда не только все читали, но и помнили, чуть ли, не назубок), лечит свои игрушки. Примерно в то же время, когда была написана картина,   врачи стали составлять один из главных отрядов наших коллекционеров, но причиной  были уже не те обстоятельства, что в случае с Медичи. Здесь, нужно признать, прав был Сталин: с хорошим доктором всегда найдут, как и чем расплатиться,  поэтому рассуждения Улицкой – уж никак не сталинистки – идут с ним в унисон. У одного из главных героев ее романа «Казус Кукоцкого», потомственного медика скопилось немало разного рода художественных вещей, - «Павел Алексеевич по врачебной клятве в помощи никому не отказывал; платы не требовал, но по традиции священников и докторов и подарков не отвергал».

Татьяна Яблонская, "Простудилась", 1953 г.

Жерико, Сумасшедшая, страдающая манией зависти 

В мировой коллекции изображений больных - не всегда красивых, но часто прекрасных (здесь различие между двумя ключевыми понятиями особенно выразительно) – отдельное  место занимают сумашедшие. Что называется,  «не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…». Не будем касаться ни творчества душевнобольных, зачастую впечатляющего, ни произведений тех, кто, по выражению С.С. Аверинцева, «болел святым безумием поэта»  и – добавим от себя - художника (к числу таких, на наш взгляд, относится великий Ван Гог), напомним только о блестящих портретах сумасшедших, написанных Жерико. О советской психиатрии много плохого сказано и без нас, поэтому не в противоречие, а в дополнение нам хочется хорошего. Говорим об этом еще и потому, что в конце рассказа речь пойдет о том же, о чем в начале – о связи (мистической, если хотите) медицины с искусством. Известного одесского психиатра Е.К. Сведзинского в Великую Отечественную войну от смертельного ранения спас томик Мандельштама: служивший тогда в военно-полевом госпитале, Евгений Константинович всегда держал его в нагрудном кармане, - в нем осколок и застрял. У этого доктора лечились, а правильнее сказать, с ним консультировались, многие творческие и другие известные люди, - до совсем недавнего времени психоаналитики у нас в списках профессий не значились, а граница между психиатром и психотерапевтом в нашем представлении  до сих пор размыта. Не будем даже и пытаться раскрыть врачебные тайны Сведзинского и искать изображения его пациентов, -  достаточно портрета самого доктора, сделанного Г.С. Мещеряковой. Не болейте, дорогие читатели, но и картинами с изображениями стариков и больных не пренебрегайте.

^{* Выражение Василия Розанова}

^{** Слова Бориса Пастернака}

 

Текст опубліковано в рамках спільної з Культурним Проектом рубрики "Реактуалізація класики".

 

Наталья Романова, лектор Культурного Проекту