Это интервью не просто беседа на досужую тему. Оно возникло как знак солидарности, дружественный жест поддержки работников Национального художественного музея в Украине и всех тех, кто отстаивает сейчас национальный музей и участвует в борьбе за его будущее.

Михаэль Фер, руководитель социально-критического института «Art in Context» (Искусство в контексте) Берлинского университета искусств, с 1987 г. по 2005 г. директор Музея Карла Эрнста Остхауса в Хагене, первого в Европе музея современного искусства; с 2003 г. возглавляет берлинский Музей Вещей, с 2010 г. входит в Совет искусств города Берлина; куратор и организатор многочисленных выставок, среди которых многие напрямую касались музея, как социального явления, как общественной и автономной культурной институции.

Предоставляю ему слово, избавляя читателей от моих вопросов и комментариев.

Симоне Ройш. Первый этаж Музея Карла Эрнста Остхауса. 2001/2. http://www.keom02.de/welcome%20_UG.html

Начну с того, что самый первый музей современного искусства был основан в Германии в 1902 году, и это был музей Карла Эрнста Остхауса в Хагене. Он возникает относительно поздно, это изобретение ХХ века. МОМА в Нью-Йорке был создан 1936 году. Интересно, что экспозиция MOMA сразу же опиралась на уже практически совершившееся искусство, а не на искусство в момент его становления, т.е. на экспрессионистов, на классический модерн. Иными словами, MOMA по своей типологии относится скорее к историческому музею. В то время как небольшие музеи в Хагене или Лодзе с момента своего основания работали именно с современным искусством.

Музей в основе своей является колониальной структурой. Все осуществляемые художественным сообществом попытки разрушить музей, бороться с ним, если они не доходили до физического разрушения, музей был в состоянии включить в себя и усвоить. Футуристическое искусство, авангард, объявлявшие музей мертворожденной институцией, наполнили его жизнью и сделали большой вклад в его дальнейшее развитие.

Но своего рода обездвиживание с точки зрения многих художников все еще остается свойством музея. Произведения, считают они, не могут развиваться в музее, они не эволюционируют. Конечно, музей был и остается учреждением, он пока не может быть революционной структурой.

Настоящую опасность для музея являет собой одна стремительно распространяющаяся сегодня тенденция. Так называемые меценаты, спонсоры, коллекционеры начинают утверждать в музее свои законы. Частные лица, обладающие политическим и экономическим влиянием, пытаются сегодня колонизировать музей. Один из известных примеров – случай немецкого промышленника Петера Людвига, который в 60-х начал внедрять в музеи свои частные коллекции, чтобы затем вступить во владение всей структурой. Что он сумел сделать с более чем десятью европейскими музеями. Существует бизнес-модель, согласно которой коллекционер передает музею на время работу с условием влияния на место её расположения в коллекции. И это лишает музей автономии, превращает его в машину по повышению стоимости художественных работ.

Симоне Ройш. Первый этаж Музея Карла Эрнста Остхауса. 2001/2. http://www.keom02.de/welcome%20_UG.html

 

Музеи Германии вынуждены открывать свои двери для частных инвестиций, потому что у них подчас критически не хватает средств. На политическом уровне распространено мнение, что современным актуальным и экспериментальным искусством интересуется небольшая группа людей. Таким образом музей теряет свою политическую легитимность, и государство изымает финансирование из этой сферы. Музей беднеет и становится уязвимым для частных коллекционеров.

С другой стороны капитал набирает силу и все меньше нуждается в общественном музее. Доминирующая тенденция последнего десятилетия – создание частных музеев, где действия собственника не сдерживаются и не ограничиваются никакими традициями и другими интересами. Только в Берлине насчитывается более четырех коллекций, которые уже функционируют как музеи. И к этому направлению склоняется развитие европейского музея.

Хотелось бы отбросить наивное представление о том, что институция может определять, что является, а что не является искусством. Формирование канона – общественный процесс, занимающий много времени, охватывающий несколько поколений. Но что музей в состоянии сделать – он может спровоцировать дискуссию вокруг работ художника, поместив их в контекст сформированного канона. Однако музей не может гарантировать включения этих работ в канон, он даже не в состоянии повлиять на этот процесс. Ни у одного музея нет возможностей и полномочий делать искусством то, что таковым не является.

Основные общественные функции музея: сохранение и презентация абсолютных ценностей, создание канона. Капитал пытается войти в сферу формирования канона, чтобы влиять на неё и связать её с потребностями рынка. Сейчас мы наблюдаем коммерциализацию музея как институции. И на первый взгляд, кажется, что этот процесс запущен, что он работает и музей подчиняется частным влияниям. Но я не думаю, что процесс этот выдержит испытание временем. У музея не хватит потенциала для долговременной легитимации спорадических движений арт-рынка. Сам музей будет делегитимирован и потеряет свое значение. Его структура будет разрушена, он перестанет выполнять свои функции, перестанет быть музеем и станет другой институцией.

Симоне Ройш. Верхний этаж Музея Карла Эрнста Остхауса. 2001/2. http://www.keom02.de/welcome%20_UG.html

Обеднение и утрата автономии музеев в Германии приводит к таким казусам, как презентация Фольксвагена Гольф 7 в Новой Национальной Галерее, произошедшая в сентябре этого года. И такие случаи не вызывают никакой общественной дискуссии, они пока никого не волнуют. Их влияние на музей не кажется значительным еще и потому, что сам музей не заинтересован в такой критике.

Музей перестает существовать как место для понимания искусства и концентрирует всю свою энергию на организации больших международных выставок, создаваемых для повышения посещаемости. Можно не обращать внимания на тексты и провозглашения, разворачивающиеся вокруг таких выставок. Целью этих событий не является производство знания, оно даже не становится их побочным эффектом. Скорее, они служат репрезентации и сбыту уже существующего знания, а также уничтожению сложных репрезентационных форм, выработанных музеем для обсуждения искусства. Подобные выставки стали реакцией музея на медиализацию общества, заинтересованного исключительно в «событиях». Посетители постепенно теряют умение и возможность наблюдать за тем, что кажется статичным. Выстроенные коллекции, ознакомление с которыми требует большего времени и усилий, теряют свое значение, и истощенные большими проектами музеи постепенно перестают их поддерживать, что является большой потерей для всех нас.

Но даже на фоне столь непривлекательной общей картины, руководство музея, его работники, могут отстаивать автономию и независимость своей институции. Ввиду крайней нужды не отказываясь от частных инвестиций, утверждать свою политику и не подчиняться требованиям тех, кто участвует в финансировании музея. Это совсем не простая, но актуальная для сегодняшнего дня задача. И отчасти она выполнима.

Усложняется она еще и тем, что руководство музея больше не может посвящать себя науке и искусству. Либерализация культурной политики привела к тому, что директором музея становится в первую очередь хороший менеджер, целые дни проводящий в переговорах, умеющий привлекать в музей финансирование, у которого практически не остается времени на научную, исследовательскую работу. И валютой такого менеджера становится количество посещений музея. Тем не менее, есть много примеров того, что музей остается независимым, открытым пространством даже при таких обстоятельствах, и это обнадеживает.

Важным вопросом становится: для кого существует музей. В настоящее время мы исходим из того, что музей существует «для всех», для людей любого возраста с любым образованием. Но эта формула оказывается тоталитарной и губительной для музея ввиду тенденций, доминирующих сегодня в обществе. Её стоит переформулировать из «музея для каждого» в «каждому по музею». Таким образом, институциональные концепции, не требующие массовой посещаемости, смогут политически утверждаться и полноценно существовать.

 

 

 

Евгения Белорусец