В мастерской и дома у Александра Дубовика накопилась серьёзная библиотека из книг и альбомов, множество картин: от реализма 1950-х – до постмодернизма 2010-х. Однако если среди книг царит широкое разнообразие – здесь и история религий, и философия, и, естественно, искусство всех времен и народов, то картины объединяет единый нерушимый принцип: их автор Александр Дубовик.

Александр Дубовик на даче в Карелии 

Клепсидра. 100х100, масло, холст, 1977

О студенческих годах

Я хочу начать с примера, чтобы объяснить, насколько плотной в те годы была Завеса. В нашем художественном институте (сейчас он называется НАОМА), есть просто прекрасная библиотека, но нам не разрешали брать литературу об импрессионистах. Если я просил у библиотекаря Цорна – на мой взгляд вполне реалистичного художника – меня спрашивали: «а вам разрешили это смотреть?» Совсем другое дело библиотека иностранной литературы – это «море разливанное». Я мог смотреть самые свежие журналы из Франции, Чехи, Польши, Англии, Америки, Германии, Японии, Швейцарии. Набирал целую кипу журналов в 1,5 метра высотой! И ходил туда регулярно, каждый месяц. Что любопытно, в каждом журнале был вкладыш, где отмечали фамилии тех, кто его уже брал – так вот, ни одной фамилии художника я там не встретил! И таким образом, я получал огромное море информации – знал обо всем в мире, и признаюсь, на меня это очень сильно воздействовало.

Чёрный квадрат. 130х130, масло, холст, 1980

Мгновенность. 100х100, масло, холст, 1982

Деятельность в СХ

Был у меня и период, так сказать, общественной деятельности… Я был секретарем первой молодежной секции при СХ. Конечно, все это было под эгидой комсомола, но была оттепель, и те ребята, которые что-то решали в комиссии, были вполне нормальными, открытыми для общения, мы их подготавливали – хорошенько накачивали, и они голосовали «за». Я был и в худсоветах, и в закупочных комиссиях, наш инициативный совет ездил по всей Украине, это Одесса, Харьков, Днепропетровск, как говорится, мы «будили народ»... Так мы продвигали модерное искусств. А потом, это уже был 1967 год, с приходом на молодежную выставку секретаря комсомола Тамары Главак, все наши усилия в одночасье все рухнули. Нас запретили. Кто-то уехал. Многие резко переменились в своем творчестве.

 

Портрет Ирины. 130х100, масло, холст 1969

И я ушел с общественного поста. Точнее, меня «ушли». Я тогда был очень крикливый, для меня не существовало авторитетов. И если я что-то считал – я это говорил... На моё место пришли очень спокойные ребята, которые хотели зарабатывать, хотели иметь свои мастерские. И все новаторские движения моментально заглохли.

Автопортрет. 68х45 масло, картон, 1961

Праздник. 100х100, масло, холст, 1977

Квартирные выставки, неформальные творческие союзы 

Что касается музыки, я сразу вспоминаю Филатова – он руководил Клубом джаз-музыки, а джаз в то время был под запретом. Мы с ним были хорошо знакомы. В ресторане «Столичном» были музыканты, которые после официального закрытия давали еще один концерт – джем-сейшн для избранных, тех, кто специально приходил, чтобы послушать хороший джаз. Они выдавали очень здорово, это было потрясно. Кроме того, к нам приезжал Элингтон и еще несколько интересных музыкантов из-за рубежа.

В те годы наша Филармония переживала период расцвета. Приезжал Святослав Рихтер… О, когда он приезжал – билеты спрашивали от Бессарабки! И попасть было невозможно… я тогда был студент, и «проникал» через окно, через балкон, или же (был еще и такой вариант) тихо проходил в перерыве – когда все, кто с билетами пришел, выходили перекурить, в буфет-туалет. А концерт – это нечто совершенно невероятное! У меня было свое место, на балконе, между колонами, как раз над сценой. Я видел самого Рихтера, когда он выходил на сцену, с закрытыми глазами, держа вытянутые руки перед собой – эдакие «лопаты». Потом кисти его рук на мгновенье замирали над клавиатурой…в зале все сидели, затаив дыхание… и вдруг он своими огромными «лапами» брал сразу несколько октав! Зал ахал.

А что касается тетра, то сознаюсь, что поскольку я в те времена был абсолютно безденежным, все спектакли я видел только со второго действия. Когда люди выходили в антракт – я быстро «проникал» внутрь, и спокойно досматривал спектакль до конца. Вот такая у нас была театрально-музыкальная жизнь!

Про художественные выставки – закрытые, квартирные выставки, в эпоху оттепели (и тем более после нее), были очень большой редкостью. Это жестоко преследовалось. Вспоминаю такой эпизод – у нас во дворе художественного института была мастерская Григорьева. Мы там часто собирались, и вот решили сделать групповую выставку автопортретов. Поскольку я не был членом партии, то был немножко в стороне от тех событий, который вокруг выставки проходили, а вот членов партии – Юрия Луцкевича и других, их сразу же на допрос в КГБ вызвали, с вопросами «что у вас там за выставка, кто ее смотрит…» и с угрозами – «вы смотрите, мы вам покажем» и тому подобное.

Собственно, я не участвовал. Просто не было таких выставок. Первая выставка у меня была в 1985 году в Союзе Архитекторов.

Автопортрет. 86х41, масло, холст, 1958 

 

Автопортрет

Форум. 150х150 масло, холст, 1988 

В Киеве квартирных выставок не было. В Москве неофициальных выставок была масса. Там же были посольства, там все было открыто. Да, я помню, была бульдозерная выставка… и многое другое. У нас же, в Украине, все это подавлялось. И вместе с тем, у нас был взрыв талантов – я говорю про 20-30 годы и в периоды оттепелей. Это не сказка – это было настоящее Возрождение.

Возникло национальное самосознание, активно возрождали свою культуру и язык. Что касается украинского языка, вспомню такой пример – во времена моего детства мы жили на другой стороне Днепра, рядом с какой-то фабрикой, где торчали трубы, и я ходил в украинский садик, а потом в украинскую школу. У нас дома мать и отец говорили только на украинском языке. Даже когда я был в эвакуации со школой в Челябинске,  Вы не поверите, русскую речь я не понимал! Настолько я был украинизирован… Дух индивидуализма и замкнутости – это украинский дух. В 60-е появилось множество украинских поэтов, литераторов, художников, это был взрыв. Если говорить о выставках, помню выставку Вани Марчука в Союзе писателей…а вот квартирных я не помню…даже если и были, то не прозвучали.

Железный букет. 54х74 тепере, бумага, 1974 

Мастерская в Лавре

Ко мне ходили в гости несколько человек, которые мне нравились… да, мы часто бывали друг у друга. Это мои друзья: Левич, Петренко, Луцкевич, Лимарев, Марчук, поэт Макаров, Воробьев, гитарист Коля Шпаков. Когда я учился в институте – Лимарев и Виля Барский. Важно понять, какая была атмосфера в институте в те годы. Мы же были фанатиками учебы. Мы буквально жили в институте, я приходил утром и уходил ночью. Наши преподаватели Григорьев и Титов мне очень нравились, у Григорьева был хороший контакт с нами, он сохранял дистанцию, но общался очень легко.

После института мне дали назначение на должность директора Воронцовского Дворца. Это при том, что я не был деятелем Комсомола, не член партии, да и протекции у меня не было. Я думаю, директор художественного института Пащенко меня порекомендовал. Но я сразу же отказался от назначения – я понял, что это хозяйственно-чиновничья работа, и с моим творчеством придется завязать, и отказался от должности. И не жалею.

А когда закончилась оттепель, я сильно изменился – это был тупик. Надо было как-то зарабатывать. Я бегал по редакциям, делал какие-то иллюстрации за гроши. Обложки делал, что-то еще… но в каждой редакции был свой «сонм» художников, и они делали те же обложки совершенно блестяще. Мне сложно было вписываться в этот процесс. Потом я стал художником в журнале «Образотворче Мистецтво», фактически всё было на мне – я сам ходил на фабрику, отбирал, компоновал…

Что касается атмосферы в мастерской – ну конечно, это богема. В мою мастерскую в Лавре набивалось много людей, мы общались, у меня огромная фонотека музыки… Позже у Рыжих собирались. Вы знаете, в тот период многие художники занимались абстракцией как хобби, (то есть только в свободное время), но при этом активно зарабатывали на соцреализме. Посвятить себя чистой абстракции просто не было смыла – это не продавалось… Зачем я это делал? Я не знаю… мне этого хотелось!

Катастрофа. 100х100, масло, холст, 1979 

 

 

Елена Шапиро

Фото из архива Александра Дубовика