Никита Кадан сегодня, без преувеличения, ключевой украинский художник. Участник художественной группы Р.Э.П. и кураторской группы Худсовет, Кадан, как и его соратники по вышеупомянутым группам, несколько лет назад заявил собой появление собственно нового типа украинского художника – вдумчивого, интеллектуального, политически и граждански ангажированного, не боящегося сложных и серьезных тем, анализа отечественного контекста, трудолюбивого. Поколение Кадана - свои среди чужих, чужие среди своих. Именно они сегодня представляют в международном художественном поле украинское искусство, говоря на одном языке с мировой арт-средой. В то же время многие украинские коллеги относятся к ним с недоверием, как к «агентам запада», не желая признавать их успех, который, очевидно, вызывает зависть. (Отсюда и нелюбовь к самому Никите, попытки его подловить, уличить в беспринципности и так далее).

У нас состоятельность этих художников не вызывает сомнения. Более того, мы считаем, что настало время писать их краткие биографии. Именно потому эта статья посвящена исследованию не только generation gap в украинском искусстве и феномена Р.Э.П./Худсовет, но, в первую очередь, как и должно в рубрике «День с художником», личности самого художника – его истории и предпосылкам становления, его творчеству, мечтам и принципам, страхам и убеждениям, его личному и публичному. Никита Кадан, дискутант, привычный анализировать, говорить на темы искусства и политики, неохотно говорил о себе. Однако мы настояли, поскольку принцип аd hominem считаем достаточно важным в анализе творчества.

Недавно у Никиты Кадана был День рождения. Ему исполнилось 30 лет

В работах Никиты прослеживается много личного опыта. Травма киевлянина нулевых – жителя постсоветского мегаполиса, чье историческое лицо – как дореволюционное, средневековое и буржуазное, так и социалистическое советское – стирается под натиском неокапиталистической застройки. Травма гражданина страны негражданского общества, чье тело, являясь собственностью государства, становится объектом милицейского насилия. Опыт субъекта, появившегося на руинах прошлого, оформившегося на обломках памяти – рожденного в СССР, но выросшего на его развалинах.

Всего в своем творчестве Никита Кадан выделяет три основных темы, которые сегодня находятся в становлении:

Фото: Константин Стрелец

Продажные. Бумага, акварель. 2012

Меня интересует сегодняшняя трансформация постсоциалистического города, в котором долгое время, при жизни нескольких поколений, не было специального открытого пространства для частного коммерческого интереса. Были публичные пространства, были пространства власти. И только маленькие островки частного – личная квартира, дача.

Фото: Константин Стрелец

Продажные. Бумага, акварель. 2012

И вдруг в эту систему врывается освобожденный частный интерес. Само это пространство советское – уже затухающее, хрупкое – просто не выдерживает напора. Это то состояние мира вокруг, которое досталось мне к началу сознательного возраста: меланхолическое советское, очень непрочное, зыбкое – и очень энергичная, жестокая приватизация, вторжение частного. Конечно, я смотрел на советское с самого начала лишь снаружи, даже не на него, а на его руины - а изнутри оно, вероятно, выглядело тупым и бесчеловечным.

Фото: Константин Стрелец

Продажные. Бумага, акварель. 2012

Начинают возникать офисные здания на месте парков, церкви на месте городских скверов, шопинг-моллы вместо детских площадок, торгово-развлекательные центры на месте фонтанов, клумб. Понятно, у кого забрать место – у самых слабых. Пространства власти не заберешь, но детскую площадку или какой-то сквер – идеально. Ты, житель города, возможно, не испытывал к этому скверу особенных чувств. Но когда на его месте вырастает стеклянное офисное здание, ты ощущаешь, что тебя просто ударили молотком по голове посреди улицы, не предупредив. Или оторвали от тебя какой-то кусок.

Фото: Константин Стрелец

Продажные. Бумага, акварель. 2012

Смена изображения идет очень быстро, лицо города не фиксируется в постоянных изменениях. Инвазия частного, гибель публичных пространств – это то, чему я хочу дать образ.

Я долго жил на Оболони. Сейчас она превратилась в престижный район. Тогда была зеленая зона вдоль реки. Огромное нетронутое пространство со стаями диких собак, посреди – белое неомодернистское здание Института гидробиологии. Окна почти никогда не светились. Оно выглядело какими-то меланхолическими античными руинами – как ответ на вопрос Агамбена, является ли modernity, современность, нашей античностью? В этом случае – ушедшая социалистическая современность. Зеленая зона уничтожена, теперь там благополучные коттеджи гнусного персикового цвета.

С одной стороны, в мире есть определенная мода на социалистический неомодернизм, море публикаций, выставок. С другой – это никак не влияет на уничтожение этих зданий здесь и сейчас, или на разрушение рекреационных зон.

Фиксация. Лайтбоксы. 2010

От того, что вызывает отвращение и ужас, нельзя отводить глаза. Я стараюсь смотреть очень пристально. Воздвиженка на Подоле – просто плохо сделанная театральная декорация. Или ансамбль, состоящий из монумента Независимости и стеклянной стены торгового центра с просвечивающими вывесками, работающей как фон для монумента. Очень четкие знаки, ясные высказывания, сложно не понять.

Фиксация. Лайтбоксы. 2010

Второй сюжет, не менее важный для меня – это тело гражданина, послушное тело, тело-объект. Я довольно часто рассказываю это наблюдение, которое легло в основу «Процедурной комнаты» - картинки из Популярной медицинской энциклопедии начала 60-х, на которых людей подвергают каким-то болезненным процедурам, а лица у них спокойные-спокойные, слегка улыбаются, понимающий взгляд на зрителя. Мол, мы в надежных руках, доктор все знает.

Процедурная комната. Печать на тарелках. 2009-2010

Повсеместно распространенная в Украине практика пыток в милиции и минимальная реакция общества на них напоминают мне эти нарисованные лица. Нам пальцы ломают, но ничего, мы улыбаемся, наша милиция нас бережет. Совладельцем, со-пользователем этого постсоветского послушного тела становится хоть командир в армии, хоть мент, хоть работодатель, который заставляет тебя работать внеурочно, выжимает и выбрасывает, если ты оказался неконкурентоспособен. Или школьный учитель, священник, депутат.

Процедурная комната. Печать на тарелках. 2009-2010

Третье – это массовая постсоветская амнезия, забвение исторического сознания. Косметический ремонт на руинах – мы очень часто возвращаемся к этой метафоре. Иллюзия конца истории, начала «вечного сегодняшнего дня». И оборотная сторона этого – изготовление пустотелой героической псевдоистории, картонная ре-идеологизация. Поверхностное уподобление побежденного в Холодной войне победителю. Впрочем, какой-то реваншизм, желание «все вернуть назад» - тоже неизбежно приобретает этот евроремонтный, поверхностный характер. Более того, сегодняшние спекуляции на тему полного или частичного возвращения в советское просто несовместимы с тем восстановлением исторической памяти, в которое мне хотелось бы верить. Никуда вернуться попросту невозможно.

Здешнее повседневное окружение - гипсокартонные фальшстены, скрывающие глубокие трещины стен несущих. Строительство от фасада, жизнь в декорациях. История об амнезии, строительстве декораций, их взломе и возможном возвращении памяти – это третий большой сюжет, который меня волнует. И если смотреть на мои работы – во всех них, так или иначе, сшивки этих трех сюжетов.

Новообразования. Совместная работа с Александром Бурлакой. Инсталляция. Изготовлена при поддержке Уральской Индустриальной Биеннале. 2010

Сегодня своей задачей в искусстве Никита видит поиск образа. Как художник он работает в поле культуры, давая образы безформенным субстанциям реального и выкладывая их в общее пользование.

То, что я делаю, связано с понятием реализма. Критического реализма, но пережившего опыт последнего столетия. Нет определенных форм, по которым можно опознать современный реализм, так как художник-реалист свободен в выборе форм. Это больше про намерение, чем про внешние признаки.

Меня интересует образ, который останавливает перепроизводство образов. Снятие внешних эффектов, отказ от зрелища-соблазна, замедление и затихание. Некая экологическая сознательность, ограничение визуального потребления. Ресайклинг выброшенных, ущербных, бедных образов.

Фото: Сергей Ильин

Домик великанов. Инсталляция. Изготовлена при поддержке PinchukArtCentre. 2012

Цитирование, использование готовых объектов – постоянно. В «Домике великанов» задействована настоящая бытовка 1973 года, найденная вещь, к которой пристроен фасад в духе неомодернистской архитектуры того же времени. Но и язык советских рисунков-инструкций в других работах – тоже готовый, найденный. Встреча предметов или языков, которые несут контекстуальную нагрузку, груз исторических противоречий,  создает безысходное напряжение, работа становится “машиной вопросов”.

Фото: Сергей Ильин

Домик великанов. Инсталляция. Изготовлена при поддержке PinchukArtCentre. 2012

Никита все же стал bad guy в искусстве. Хотя совсем не в том смысле, в котором хотел. Он, невзирая на свою молодость, уже стал в Украине одиозным художником - в арт-тусовке его недолюбливают из-за идеологических позиций и успешности, журналисты его побаиваются из-за непростого характера и острого ума. Однако Никита равнодушен к критике и пересудам, раздающимся отовсюду, поскольку уверен в своей позиции.

Это их занятие, их жизнь. Они выбрали интересоваться мной, я не обязан интересоваться ими. Насколько я видел, это в основном представители художественной и околохудожественной тусовки - такие, которых выкинуть из круга общения не жалко.

Могут бросать камни в меня, пытаясь попасть во «вредные идеи», которые способны расшатать и изменить здешнюю художественную среду. Подобного очень много здесь – какой-то близорукой самозащиты. Но идеи уже живут собственной жизнью среди других людей – и я не хочу контролировать это.

Если видно усилие мысли, то хорошо. Такое встречается, хотя редко. Желание понимать, а не побеждать, видно сразу, если это так.

Хотя чаще всего идет просто массовое фоновое брюзжание, хор всеобщей фрустрации от закрытости среды. Изолированность здешней художественной жизни требует кого-то, кто займется оправданием происходящего – в том числе расскажет, почему то, что делаю я и наш круг, это «псевдолевая чернуха для западных институций». Но местная подозрительность по отношению к «западным институциям» парадоксально имеет оборотной стороной восторг от возможности прикоснуться к «мировому арт-рынку».

Вся эта ситуация может быть интересна как объект исследования. Но так, чтоб входить внутрь нее, участвовать во всех этих искрометных спорах – нет, ребята, мы не за этим пришли.

После победы в прошлогоднем PinchukArtPrize, когда Никита Получил приз в размере 100 тысяч гривен, у его ненавистников появился лишний повод для пересудов. Со времен премии его обвинияют в безпринципности и грантоедстве, несоотвествии званию "главного левого художника". Однако "самым левым художником" Никита никогда и не был. 

Критическое современное искусство принадлежит нашему времени, эпохе реакции, социального распада. Нечистая совесть эпохи, так, наверное… Эклектичное, плюралистическое явление, никакого авангардного универсализма. Но с другой стороны, вопрошание об универсализме новом. Как только он придет, такое искусство закончится. Вообще в культуре важен этот суицидальный элемент – приближать разрушение той среды, от которой ты зависишь, ради новой и лучшей, в которой тебя уже не может быть.

Если мне нужны марксистские инструменты описания капиталистической реальности, я их использую – как и ряд других. Связаны ли с этими инструментами какие-то обязательства для художественной работы? Да, если эти обязательства упираются в предельную точность описания реальности, в комплексность и ясность образа. Если они связаны с пропагандой готовой и внеположной моему искусству догмы – нет.

Коррекции. Вид экспозиции в Замке Уяздовском. Варшава. 2012

Другое дело – это общий фронт, в который критическое искусство входит как одна из частей, как и университетская исследовательская работа, как и политический активизм. Мне кажется, деятельность Центра Визуальной Культуры делает возможным в Украине подобный фронт, но это все пока очень эскизно. И эту возможность с одной стороны частично сдерживает борьба между левыми группами, а с другой – такой себе коллективный Сергей Квит, пытающийся вытолкать нежелательные элементы как из университетского, так и из художественного пространства. Впрочем, давление извне рано или поздно вызовет ответную реакцию, а оно сейчас усиливается. Так или иначе, альтернативное нынешнему использование институций искусства и образования, принуждение их к работе для общества, видится мне не менее важным, чем уличные интервенции и медиа-активизм. Все должно работать вместе.

Думаю, ситуация в стране, в которой криминальная власть теперь уравновешена ультраправыми в оппозиции при отсутствии всякой брезгливости к последним у оппозиционеров «демократических», должна стать стимулом к переосмыслению политической позиции для многих.

Коррекции. Вид экспозиции в Замке Уяздовском. Варшава. 2012

Однако Кадан уважает взгляды левых интеллектуалов - сообщества вокруг Центра Визуальной Культуры и междисциплинарных изданий, таких как «Політична критика» и ПроStory, группы критически ориентированных художников в Киеве и Харькове, с которыми возможен интересный диалог. Все же превыше всего он ценит мнение сових соратников по Р.Э.П.у и Худсовету, которые одновременно являются его самыми близкими друзьями.

Без Р.Э.П.а я был бы чем-то совсем другим. Р.Э.П. – это такое коллективное тело, которое и не похоже на каждого из нас по отдельности, и находится под влиянием каждого, и само влияет на каждого.

Мастерская Кадана/Кузнецова

У нас само сообщество построено так, что профессиональное и личное сплетены в такой узел, распутать который уже не представляется возможным. Мы не скрываем, что есть основа – сообщество, круг единомышленников.

Фото: Сергей Ильин

Р.Э.П.

Группа Р.Э.П. (Революционное экспериментальное пространство) появилась в 2004 году, как принято сегодня говорить, на фоне Оранжевой революции. Участники группы: Никита Кадан, Ксения Гнилицкая, Леся Хоменко, Лада Наконечная, Жанна Кадырова, Владимир Кузнецов.

В 2004 году ко времени Оранжевых событий мы были в основном студентами художественных академий и институтов, находящимися в довольно сковывающей ситуации. Первые пробы чего-то отличавшегося от «правильного искусства», которому учили. Сначала была выставка в музее Ивана Гончара – вскоре начались оранжевые дни и в пространстве нашей выставки ночевали люди, которые приехали из других городов, лежали в экспозиции в спальниках. И вот где-то тогда в мастерской Ксюши Гнилицкой начали рисовать для уличных выставок. Зашли в Центр современного искусства взять высокую лестницу для развески работ в арке на Крещатике и на ограде Кабмина – ЦСИ предложил помещение для мастерской. Мастерская была открытая, стали собираться люди. А я в это время сломал ногу и участвовал урывками или дистанционно.

Группа Р.Э.П. Патриотизм. Гимн. Centro Luigi Pecci. Прато, Италия. 2007

Ну и потом Центр дал эту резиденцию на год. 2005-й мы провели в режиме мастерской-лаборатории. Художники собрались стихийно, во многом волей случайности, и к концу года закономерно разделились на несколько фракций. В акциях конца 2005-го - начала 2006-го участвовали уже не все. We will R.E.P. you, «Акция без названия» - политический митинг в чистом поле без свидетелей, Галерея-паразит - палатка с выставками молодых художников, появляющаяся рядом с большими институциями в дни открытий. Или партийная агитационная палатка Р.Э.П.а во время парламентской кампании.

Группа Р.Э.П. Патриотизм. Гимн. Centro Luigi Pecci. Прато, Италия. 2007

Тогда мы, во-первых, превратились в такого коллективного автора – если на выставках во время резиденции работы подписывались именами художников, то начиная с акций все подписывается просто Р.Э.П., и уже никто не знает, какую песню написал Пол, а какую Джон. Во-вторых, проекты приобрели характер тянущихся через годы сериалов. «Патриотизм» мы ведем с 2006-го, и там уже тридцать с чем-то выпусков в разных странах. Проект «Медиаторы», с народными музыкантами, документацию которого мы показывали здесь на биеннале – тоже с 2006-го, делая отдельные работы в Украине, Армении, Казахстане, Болгарии, Польше и Австрии. И проект с фейковыми презентациями украинских официальных художественных институций в аналогичных институциях на Западе – с 2006-го. Были перформансы в Венской академии, в Таллинне, в Варшаве.

Группа Р.Э.П. Патриотизм. Забор. Kunsthalle Budapest. Венгрия. 2010

«Евроремонты» идут с 2010-го. Первый – это «Евроремонт в Европе» в Kunstraum в Мюнхене. Поехать в Западную Европу и сделать там евроремонт – элементарный жест. В экспозиции был маленький фильм, объясняющий само понятие евроремонта. И выглядело очень мило – такой ублюдочный интерьер какого-то то ли кафе, то ли квартиры под сдачу, встроенный в стерильный белый зал.

Потом была «Колонна для музея» в Арсенале – жест в сторону арсенальской музейной стратегии и украинской культурной политики.

Группа Р.Э.П. Патриотизм. Забор. Kunsthalle Budapest. Венгрия. 2010 

«Большая неожиданность» - разрезали фальшстены Национального музея, открыли спрятанного за ними огромного Ленина в зале перед лестницей, целые склады спрятанной идеологической скульптуры. Бронзовые «музейные» таблички с историями о том, как люди пытаются закрыть глаза на болезнь и исключение, в том числе собственное. Все тот же акт пробивания постсоветских стен-времянок, обнаружения скрытого. Мне кажется, нынешние процессы обновления музея, в каком-то смысле, идут именно оттуда, из этого проекта.

Группа Р.Э.П. Патриотизм. Общество заботы. Центр современного искусства INDEX. Швеция. 2008

Была программа «Штаб» – серия групповых выставок, откурированных Р.Э.П.ом в 2007-2008 годах. В 2009-м мы курировали в Загребе выставку украинского видео, авторов младшего поколения.

В начале «Штаба» в 2007-м организовали «Проект Сообществ» в Киеве, тогда еще в Центре современного искусства при Могилянке. Выставка с практически нулевым бюджетом, чистая самоорганизация. Позже показали эту выставку в галерее «Арсенал» в Бялостоке – там появилась соответствующая видеотехника, каталог, выставка стала неким представительством украинского молодого искусства. То искусство, которое возникло в нищих коммунах, как эксперимент, поиск, может потом работать в институционном поле – оно уже имеет достаточный запас прочности.

У меня нет сомнений, что критическое искусство имеет полное право пользоваться всеми возможностями современной художественной институционной системы. Другое дело, что к системе надо подходить инструментально – то, что делаем мы, просто важнее ее.

Кураторская группа Худсовет появилась как своеобразный акт самоуничижения Р.Э.П.а, временного самоустранения в ответ на засилье и доминанту Р.Э.П.а в художественном поле, которое почувствовали сами участники. В состав Худсовета кроме Р.Э.П.овцев вошли также другие участники, среди которых Александр Бурлака и Евгения Белорусец.

В какой-то момент наше кураторство стало опознаваться как акт власти, настройка иерархии, стало слишком часто повторяться это бессмысленное определение «поколение Р.Э.П.» - это просто вредило нашей работе, замещало ее настоящий смысл. Такой же сбой, как когда меня называют «лидером группы Р.Э.П.». Полная чушь! У нас абсолютно горизонтальная коммунитарная группа без намека на лидерство.

Трудовая выставка. Кураторы - Худсовет, Центр визуальной культуры. Киев. 2011

Поэтому инициатива кураторских проектов была нами передана в 2009-м Худсовету. В Худсовете мы как кураторы растворились, перестали быть доминирующей силой. Появилась междисциплинарная среда, которая связывает искусство с другими областями человеческой деятельности, и создает очень неожиданные для нас сюжеты. Как откурировать выставку вместе с архитектором, или политактивистом, или поэтом? – встречаешься с огромным массивом опыта, непохожего на твой. «Взгляды», «Судебный эксперимент», «Трудовая выставка» - все они произведены в дискуссии, основаны на встрече крайне разного опыта.

Ну и, в конце концов, проекты Худсовета – это о создании местного филиала той международной среды, которая нам привычна. Младен Стилинович, Адриан Пачи, Фабрика найденных одежд, Симона Рота – мы привозим авторов, которые, в определенном смысле, формируют контекст для нас.

Спорная территория. Кураторы - Худсовет, Художественный музей им. М. Крошицкого. Севастополь. 2012

Если раньше нам хотелось вылечить, спасти местную сцену, то сейчас мы смотрим на нее довольно дистанцированно – хотя по инерции интересно анализировать. Мы понимаем, что несем ответственность только за самих себя, мы работаем в своем собственном пространстве. Возможно, в будущем наш опыт окажется востребованным - хотя, может, для кого-то оказывается нужным уже.

В практике Худсовета действуют принципы прямой демократии. Сама выставка – политическое повествование. Но и способ ее производства политизирован.

Еще работа Худсовета – это о том, что определенные вещи в свое время должны быть сделаны и сказаны, независимо от того, есть ли для них выраженный институциями заказ.

Мастерская Кадана/Кузнецова

Украина находится в ситуации зависимого догоняющего развития, когда модели поведения неизбежно заимствуются. Используются уже отыгранные сценарии, повторяются известные ошибки. То же и в области современного искусства. Много имитационного – псевдомузеи, псевдоцентры, псевдоинституты. Все тот же косметический ремонт на руинах.

Главный потребитель украинского искусства – воображаемый идиот. Художественная среда придумала его, и теперь ему угождает. Для него работает конвейер декоративного и анекдотического искусства. Для него строятся подмостки больших выставок, собранных за пару месяцев из случайного материала при сверхэксплуатации работников институций и при глубоком неуважении к труду художника. Для него выработан «легкий» тон комментирования искусства. Однако хуже всего, когда реальные люди, на которых проецируется этот воображаемый идиот, начинают подстраиваться под такую роль.

Украинской ситуации не хватает музейного повествования, архива, все того же исторического сознания. Не хватает «невидимой части». По большей части, художественный процесс здесь – опрятный, причесанный, с глуповатой улыбкой ждущий посетителей. Все ради репрезентации, украшения фасада, поддержания праздничного духа.

Мы создаем лабораторные пространства, области экспериментов, поиска. Но это очень камерные среды. Они не могут компенсировать общего перекоса в сторону пустой репрезентации.

Вход в мастерскую Кадана/Кузнецова

Мы не очень помним момент, когда все обрушилось. Изображение стало четким как раз после этого. Но попытки травмированных взрослых побыстрее застроить руины веселеньким евроремонтом сразу не вызвали у нас доверия. Мы постоянно пытаемся как Буратино проткнуть картинку носом, разорвать декорацию и увидеть несущую конструкцию. Разломать евроремонт и, пусть ценой новой травмы, прийти к новым твердым основаниям.

Что до способа быть в искусстве, создаваемой нами художественной ситуации - для нас очень важен дух сообщества. Мы верим в дискуссионную среду, в само- и взаимо-образование. Важно, что начали мы работать в ситуации полной маргинальности, было непонятно, куда дальше. Не было адекватного нашей работе профессионального фона. И мы стали сами создавать этот фон, сами курировать выставки, настраивать дискуссионное поле. Через какое-то время нас стали приглашать показывать работы за пределами Украины, и оказалось, что там этот профессиональный фон есть. Когда мы акклиматизировались, то нашли довольно много интересных собеседников. Выяснилось, что эта коммунитарная работа не обязательно является, как у нас, необходимостью ради выживания, результатом нехватки институционного. Оказалось, что многие художники, которые имеют профессиональную поддержку своей работы, все равно выбирают эти дискуссионные клубы, или, если хотите, секты единомышленников. Более того, эти клубы и секты могут иметь международный сетевой характер.

Многое из того, что мне интересно у старшего поколения художников – либо происходит за пределами Украины, как работа Михайлова и Лейдермана, либо является результатом «внутренней эмиграции», как у Сагайдаковского. Украинская среда как-то выдавливает искусство, не проявляющее желания нравиться. Остается лишь «картинка».

Сильное впечатление - журнал «Парта», одесское «Портфолио»: описания выставок, мутные репродукции. Но видна совершенно другая интенсивность дискуссии, обмена. Непонятно, куда все это делось. Что-то потеряли по дороге. Некоторые художники пропали, многих в разных формах догнал «евроремонт».

Большие и почти утерянные, стертые явления – харьковская социальная фотография, одесское концептуальное искусство. Пока они не вернутся в музейную и книжную историю, шанса на обретение разума у украинского искусства нет.

В 2011-м мы в Берлине в Flutgraben делали «Октябрьский проект». Пригласили Виктора Мизиано с лекцией. Работа с текстовыми материалами из «тогдашнего» украинского искусства, с публикациями 90-х. Речь шла не об отдельных фактах, но о самом процессе превращения архива в свалку и о возможности свалку вернуть обратно в состояние архива. Об амнезии и имитации истории, о фальшивых воспоминаниях. Все на примерах этих публикаций, оцифрованного с VHS видео. Такое не может заменить настоящий архив, музей. Это был разговор именно о фигурах отсутствия, о пустотах, оставшихся на месте чего-то бывшего.

Место действия. Совместно с Группой Предметов. Инсталляция. 2010

Никита Кадан о выставках:

Две выставки проходили параллельно. Одна – «Desire for freedom» в историческом музее в Берлине, она еще идет, другая – «Newtopia» в Мехелене в Бельгии. В обеих самый старший художник Пикассо, самый младший – я. Ладно, я знаю как это звучит… В обеих показ искусства связан с политическим повествованием, история искусства возвращена истории общества.

Следом можно упомянуть “Eyes looking for a head to inhabit” в музее MSL в Лодзе. Выставка, отслеживавшая линии, идущие из авангарда через 60-е в сегодняшний день. Фундаментальное переустройство жизненной среды и производство нового человека. С другой стороны – все то же “послушное тело”, молчаливое и податливое, а также множество нереализованных потенциальностей общественного развития, списанных в архив “утопических проектов”.

Коррекции. Вид экспозиции в Замке Уяздовском. Варшава. 2012

«Коррекции» - персональная выставка в Замке Уяздовском в Варшаве в этом году. Свел вместе свои работы о «теле гражданина». «Процедурная комната», «Неучтенные голоса», «Фиксация», «Продажные». Важно, чтобы возникали эти ситуации, когда можно расположить работы разных лет в одном пространстве, прояснить ту линию, на которую они нанизываются.

«Спорная территория» в Севастополе. Работа с традиционным художественным музеем. Очень уязвимое, очень нежное выставочное пространство. Картины на веревочках, фикусы в горшках на подоконниках в залах, скрипучий паркет, сдержанность в движениях, пыль. Сегодняшнему искусству вообще нужно больше музея, больше пыли.

Анна Цыба

Фото: Максим Белоусов