С давних времен человечество ищет мудрости в прошлом. Очевидно, что прошлое скрывает много тайн и фактов, которые могли бы изменить представление о настоящем. Но вместе с сенсационными открытиями рождаются и новые фантастические мифы о том, каким все могло быть.

А раз уж есть возможность представить прошлое как идеальную картинку бытия — почему же не использовать миф в настоящем, чтобы воплотить свои грезы наяву?

Эта надежда породила сотни гипотез, которые опровергают все известные теории, начиная от Дарвина и заканчивая Ейнштейном. Но в них объектом фантазий становится не только наука, но и стоящие за всеми знаниями теории заговоров. 

Сегодня идеальным полем для процветания таких гипотез и мифов стала геополитика. Несмотря на то, что эта область человеческих знаний опирается на рациональные выводы, по сути, она оперирует в основном вырванными из контекста картинками и комментариями, что позволяет стереть из любой истории неудобные факты и подать интригующие домыслы как правду. Этим и пользуются пропагандистские машины различных стран, создавая те мифы, которые представят все с выгодной для них стороны. В итоге становится непонятно, как разобраться, что достоверно и кто прав.

 

С одной стороны, что может быть надежнее логики в познании истины, с другой, парадокс в том, что разумные выводы сегодня оправдывают даже сознательный возврат к феодальному обществу. И если у одних такой рационализм вызывает отвращение, у других, наоборот, — острую эйфорию, которая нуждается в новых порциях полуправды. 

Складывается ощущение, что задачей геополитики на практическом уровне является не выявление достоверных фактов, а развитие способности придумывать логичное оправдание деструктивному поведению.

А все начинается с того, что в обществе входит в норму следить за геополитикой, как за развитием увлекательного конспирологического сериала, который происходит наяву.Просмотр поданых в масс-медиа версий политических заговоров становится в таком случае не информацией к размышлению, а способом эмоциональной разрядки в ожидании новых сюжетных поворотов. Так же, как красивые исторические мифы обезболивают травматическую конкретику прошлого — геополитика соблазняет возможностью ощущать себя над схваткой даже актуальных драматических событий, не заботясь о расплате за высокомерие. Просто постепенно желание ощущать себя частью важной геополитической миссии вытесняет способность критически оценивать информацию. И когда для ощущения правоты нужны новые ресурсы, язык геополитики легко может превратиться в инструмент оправдания насилия. 

Вероломную интервенцию, например, можно аргументировать миротворчеством или защитой, а репрессии против протестующих — мерами безопасности. С легкой подачи подконтрольных власти масс-медиа даже военную агрессию можно превратить в амбициозную игру, в которой общество незаметно для себя привыкает принимать любые жертвы как должное и необходимое в борьбе за мировое господство. 

 

В психоанализе подобные логичные оправдания выходящей агрессии называются рационализацией. Но сегодня эта рационализация хорошо просматривается как основной метод в геополитике, который с помощью масс-медиа превратился уже в своего рода вектор политической масс-культуры, охватывающий людей разных убеждений. 

Особенно он актуален в тех странах, где СМИ находятся под контролем правящего класса.

Заставить людей видеть в настоящей войне яркое батальное зрелище сегодня, в век развитых технологий, хоть и кажется невероятным, но оказывается возможным. 

Ведь в арсенале пропаганды есть не только политические шоу, но и эпические фильмы, сериалы, на фоне которых реальный контекст новостей уже не кажется настолько случайным. Наоборот, закономерной становится практика, когда актеры кино и военных реставраций появляются то в фильме, то в политической аналитике, а то вдруг в образе участников военных преступлений.Более всего беззащитны против этого вектора масс-культуры те политические регионы, где еще осталась насущная потребность в магическом идоле, который способен подкинуть новые поводы для удовлетворения наркотической жажды острых впечатлений, дающих чувство собственного превосходства.

Возможность любого, независимо от человеческих качеств, рассуждать в один голос о проблемах мирового порядка с пусть даже негативным персонажем, но от этого не менее эпическим тираном, заставляет многих забыть их личные недовольства жизнью лишь за то, что тот обладает силой в мгновение решить, казалось бы, нерешаемые проблемы. Вырвать из рутины дней своим случайным покровительством или спасти от одолевающих страхов перед собственной персоной. И чем больше проблем на периферии этой магии, тем более заманчивым кажется лотерейный билет и возможный выигрыш в этой непредсказуемой игре с собственным разумом.

 

Подсознательная вера в призрачную возможность того, что белое окажется черным и серая жизнь, полная несправедливости, имеет какой-то скрытый, не разгаданный смысл, который вдруг может таким властителем раскрыться, оказывается единственным ярким пятном в том пасторальном трепете перед силой, который планомерно создается вокруг.

И, дойдя до края в своем предчувствии превосходства, которое должно вот-вот наступить и за которым, в случае проигрыша, должно следовать неминуемое фиаско, люди часто готовы поверить в достоверность любой версии, которая будет оправдывать их дальше и не даст упасть лицом в грязь. Ну а если правильное решение еще и подогревать растущей мощью средств для причинения насилия, то можно внушить почти святую веру во что угодно.Парадокс пропаганды состоит в том, что какой бы человечный сюжет в ней не был изображен, если режим, который за ней стоит, решает все насилием, то ее располагающий дружественный или нравственный тон служит лишь напоминанием о расправе над теми, кто еще не понял, с кем имеет дело.
Вообще пропаганда в этом случае — это не источник информации, а источник эйфории. Она создает ощущение минувшей угрозы для тех, кто безропотно в нее верит. 

Так же, как в экстремальном спорте, игра с опасностью приносит вспышку эмоций, затмевающую любую депрессию, в случае с подобной пропагандой биохимическую разрядку дает предсказуемая игра с собственным пониманием справедливости, которая предотвращает нависшую опасность.
Связь пропаганды с массовой эйфорией — это верный симптом тоталитарного культа, который всегда можно рациональными способами оправдать, но никогда рационально не опровергнуть в среде тех, кто в него верит. Потому что в культе не все опирается только на разум. 

Вера в культ начинается с инициации, которая предполагает символическую жертву. Самой простой жертвой является потраченное время. Но, по мере вовлеченности в него, культ может подчинить всю личную свободу и доступные ресурсы. Он удерживает людей надеждой, что их жертва не будет забыта и восполнится высоким уровнем социальной защищенности и уважения. Но, пробираясь через болезненные тернии, желающий выйти к звездам каждый становится готов выложить на алтарь тщеславия все, что будет необходимо.

 

Погоня за пьянящим чувством совершенства становится еще и бегством от настигающей яростной депрессии, в которую вгоняет любой бытовой конфликт. И, несмотря на то, что культ дает ощущение превосходства, азарт выиграть корпоративную гонку за привилегии часто становится более важным, чем необходимость сохранять хотя бы человеческое достоинство. Культовая парадигма мышления очень заразна, так как культ можно сделать из чего угодно, даже из благой борьбы против ксенофобии или консьюмеризма. Воспринимая любые нестыковки во мнениях как личное оскорбление, представители тоталитарного культа без труда разрешают себе обвинять всех, кто не свой, в том, в чем сами грешны.

В отдельных случаях это может иметь очень прогрессивный вид, но общественные формации, построенные на культе, повторяют ошибки прошлого. Они редуцируют восприятие до архаичной, но вместе с тем популярной и захватывающей воображение борьбы добра со злом, которая, если убрать лишний пафос, больше напоминает борьбу своих с чужими.

Зачатки тоталитарного культа можно найти абсолютно везде, точнее сказать, риск прийти к ним есть в любом обществе, так как предпосылки к нему лежат в архаическом прошлом, где подобные культы были нормой.

В прошлом было много культов и сакральных вещей, и кажется, что не было никакого кризиса идентичности, который принесли развитие наук и занесенная эпохой Просвещения вера в разум. Сегодня доверие к разуму подорвано тем, что им пользуются чаще с целью отхватить свое место под солнцем, а не дарить ясное понимание происходящего.

Развитие науки и индустриализация привели к тому, что весь культурный багаж человечества на усеянной заводами периферии кажется не только чужим, но и совершенно бесполезным в решении насущных проблем.

 

Гуманистические ценности и достижения цивилизации из этих мест похожи на фарс, который для того и существует, чтобы пожинать плоды индустрии, не замечая проблем тех, кто в ней работает.Дисциплина заводов и фабрик ввергла миллионы людей в культурную изоляцию, в которой практическую пользу приносит только возврат к первобытным формам мышления. 

В такой среде лучше всего приживается неистовый популизм, особенно тот, в котором тема фарса цивилизованного общества продолжается. 
И хотя под оболочкой этого популизма может скрываться все, что угодно, даже те самые мотивы, против которых направлен гнев — остановить фантазию, в которую проникла конспирология и геополитика, крайне сложно, потому, что долгожданный мифический мир ярких героев и антигероев оказывается чуть ли не единственным, что приносит эмоции в стерильную фабричную атмосферу. 

С другой стороны, вера в разум подорвана еще и потому, что с помощью логики невозможно дать всему объяснение и всех убедить в своей правоте — даже если кто-то ощущает себя готовым примирить целый мир. Убежденность в том, что все без исключения ищут только конструктивные решения и верят в магическую силу разума иногда мешает понять, что в действительности происходит. Но эта проблема возникла тоже достаточно давно, и суть ее в том, что в поиске одних лишь разумных объяснений из виду исчезает психическая сторона человеческого бытия, а в конфликтах она играет первостепенную роль. Броситься на защиту от экспансии с превосходящим по силе противником может мотивировать не столько разум, сколько остро переживаемые чувства.
Боль и раздражение могут ощущать и те, кто защищает тоталитарный культ от протестов внутри системы. 

Но существенная разница в том, когда люди идут на риск ради того, чтобы новоявленный культ личности не ограничивал их свободу, или когда за счет насилия над другими утверждает чувство собственного величия, находящее рациональные оправдания в пропаганде.
Осознанию подобных конфликтов только логикой мешает и то, что в них сталкиваются не аргументы и доводы сторон в открытой дискуссии, а различные представления и мотивации.

 

Тоталитарный культ защищает то, что сакрально для него, а это, в данном случае, фундаментальность, исключающая сомнения в себе.
Однако, какой бы фанатичной ни была убежденность его сторонников в своей правоте, представление о том, что такое сакральность, этим не исчерпывается.Сакрально то, ради чего люди готовы жертвовать всем, что у них есть. 

И, несмотря на то, что с помощью разума легко оправдать любые формы приспособления, благодаря которым можно избежать дискомфорта и боли, оказывается, что даже сегодня, в эпоху технологического прогресса, есть место для сакральности и протеста против тирании.

Популярное в среде доверяющих только логике представление о том, что человек это разумное существо, своего рода компьютер, который накапливает, хранит и оперирует информацией — сегодня полностью отрывает от действительности, в которой есть наполненная страданиями борьба за свободу. Не за ту свободу, когда можно делать что угодно, не замечая, как это причиняет кому-то боль, а когда есть возможность познавать и взаимодействовать с миром, не поддаваясь эйфории насилия.

Человечество сегодня переживает не только кризис идентичности и веры в разум, но и кризис представления о реальности. Тот факт, что, наблюдая за одним и тем же, люди могут видеть абсолютно разное, является лучшим подтверждением тому, что границ между мифом и реальностью в геополитике практически не существует. Мифологическое сознание тоже может быть одним из способов поиска истины, но сегодня оно, в основном, становится поводом для эйфорической саморефлексии, в которой достоверно все, что увеличивает ее дозу.

 

С помощью мифа легко расширить сознание, даже то, в котором не очень много знаний, и увлечь тем, как в игре воображения исчезает болезненная грань между прошлым и настоящим, случайным и постоянным, единичным и общим.

Поэтому архаическое прошлое, в котором мифы закрепляла правящая элита, часто кажется единственной альтернативой современности, в которой эти грани создают постоянный стресс.

Но попытка решить все кризисы современности, возрождая, как альтернативу, архаический фундаментализм, ничего экстраординарного не приносит. 
Когда каждый считает, что его правда и превосходство не могут быть оспорены, то кроме нового конфликта рассчитывать не на что. Дать шанс для взаимного доверия людей с разными мнениями способна разве что совместная работа над своими недостатками, — во всяком случае, больше, чем рассказ о своей правоте и достоинствах.

В некоторых случаях понимание проблематичности бытия — это не драма, а спасение. Осознание непознаваемости мира и несовершенства человека позволяет каждому работать над собой, и, не считая себя полубогом, сопереживать другим. Несмотря на то, что сопереживание конфликтует с прагматичным расчетом, и его можно тоже назвать мифическим, но в данном случае это не имеет никакого значения, потому, что это чувство не нуждается в оправданиях. Геополитика же не может предложить ничего, кроме рациональных причин для войны.

 

Бремя ответственности за подобные кризисы, безусловно, больше всего несет западная цивилизация, но не от того, что в ней что-то не так, просто потому, что в ней существует возможность поддать жесткой критике абсолютно все, в том числе и господствующий или паразитирующий в западных странах капитализм. 

 

Как ни парадоксально, но только присутствие критики рождает представление о том, что кризис есть. Без критики общество легче убедить в том, что все хорошо и стабильно. История кризиса западного мира длится уже, по меньшей мере, несколько тысяч лет, но борьба против тирании принесла понимание, что существование в кризисе идентичности более цивилизованно, чем там, где этот кризис проходит. Яростная борьба с этим кризисом — это симптом того, что идентичность противопоставляется индивидуальности и общество обретает единство только благодаря насильственной ассимиляции или дискриминации. 

Тоталитарный культ не переносит критику, потому, что она мешает сформировать нерушимый образ собственного уникального бытия, за которое можно было бы ощущать нескончаемую гордость как в глубокой древности.

Но в древности можно найти не только оправдания хаотичному насилию ради чувства величия. В легендах и мифах о прошлом много историй и о том, как люди повторяют одни и те же фатальные драмы. Ослепленные погоней за превосходством, они быстро теряют способность без подавленных чувств признавать свои недостатки.  

И потому, чтобы спастись от сомнений в себе, многие готовы поверить даже в полнейший вымысел, лишь бы он быстрее оторвал от той реальности, в которой нужно постоянно учиться видеть собственные ошибки.